Он берет его, достает стрелы из дерева и складывает их обратно в колчан.

– Ты не хочешь потренироваться? – спрашивает он. – Хочешь выстрелить в оленя, если мы его встретим?

– Ни в коем случае. Если мы найдем его, у нас будет лишь один выстрел. Я не хочу, чтобы из-за меня мы все лишились обеда.

Мы поворачиваемся и продолжаем идти дальше по острову.

Несколько минут мы идем молча, но это иное молчание. Атмосфера неуловимо изменилась, мы стали ближе друг другу. Молчание теперь как будто не просто комфортное, а какое-то родственное. Я начинаю видеть в Бене черты, которые мне нравились, но которых я раньше не замечала. И мне кажется, что пришло время дать ему второй шанс.

Мы идем через лес, когда он неожиданно кончается. Мы доходим до небольшого песочного пляжа, покрытого снегом. Мы стоим и смотрим на Гудзон, совершенно белый. Это как смотреть на стену из тумана. В никуда.

И, к моему изумлению, там, на пляже, стоит олень. Он наклонился и пьет воду из Гудзона всего в метрах двадцати от нас и даже не подозревает о нашем присутствии. Место открытое, попасть в него будет легко. Часть меня не хочет убивать его.

Но стрела уже в руках у Бена, он кладет ее на лук прежде, чем я успеваю что-то сказать, и натягивает тетиву.

Легкий шорох и олень поднимает голову, поворачивается и смотрит как будто прямо на меня.

– НЕТ! – вырывается у меня непроизвольный крик.

Но уже слишком поздно. Олень начинает бег, а стрела уже летит. Со скоростью света она догоняет оленя, попадая прямо ему в шею. Олень делает несколько шагов вперед, спотыкается, затем падает и идеально белый снег окрашивается красным.

Бен поворачивается и в шоке смотрит на меня.

– Что с тобой? – спрашивает он.

Он смотрит на меня, его большие, светло-голубые глаза наполняются изумлением, они подсвечены снегом и его взгляд завораживает.

Я даже не знаю, что ответить. Я смущена. Я с досадой отвожу глаза, не желая встречаться с ним взглядом.

– Не знаю, – говорю я. – Это было глупо.

Я думаю, что Бен скажет, что я тупица, что едва не оставила нас без обеда и что мне нужно держать рот закрытым. И будет прав.

Но вместо этого он лишь берет меня за руку. Я смотрю на него, а он смотрит на меня своими большими проникновенными глазами и говорит:

– Я понимаю.

Мы рассаживаемся вокруг костра, пообедав и глядя на пламя. Уже спустилась ночь, а снег все еще идет. Нападало уже больше метра и я начинаю сомневаться, что мы когда-нибудь отсюда уедем.

Конечно, нам не на что жаловаться: впервые за долгое время у нас есть настоящее убежище, огонь, тепло, настоящая еда и никакого риска нападения. Даже Логан оставил пост, поняв, что вряд ли кто-то доберется до этого острова по такой погоде. Он наконец садится с нами отдыхать и глядит на пламя.

И все равно мы все угрюмы: рядом с нами лежит, постанывая, Роза. Всем очевидно, что ей уже ничем не помочь и она в любой момент может умереть. Цвет окончательно оставил ее кожу, чернота инфекции распространилась на ее плечо и грудь; она лежит, обливаясь потом и терзаясь от боли. Глаза Бри красные от слез. Пенелопа сидит у нее на груди, то и дело повизгивая, отказываясь уходить. Я чувствую себя сидящей на страже смерти.

В любое другое время я уплетала бы свежую пищу за обе щеки, но сегодня я ем безо всякого желания, как и остальные. Бри даже не притронулась к своей порции. Даже Пенелопа отказалась съесть кусочек, когда я ей предложила. Как и Роза, конечно.

Мое сердце ноет, когда я вижу, как она страдает. Я не знаю, что делать. Я отдала ей остатки снотворного, сразу три таблетки, надеясь, что это поможет ей забыться сном, ослабит боль. Но сейчас ее мучения настолько сильны, что даже это не помогает. Она плачет, стонет и извивается в агонии. Я сижу рядом, поглаживая ее по голове, глядя на пламя и думая, когда всему этому придет конец. Мне кажется, что мы все застряли в каком-то бесконечном страдании, которому нет ни конца ни края.

– Расскажи мне сказку, – говорит Бри.

Я поворачиваюсь и натыкаюсь на взгляд ее заплаканных глаз.

– Пожалуйста, – просит она.

Я обнимаю ее рукой и крепко прижимаю к себе, она кладет голову мне на плечо и тихонько плачет.

Я закрываю глаза, стараясь вспомнить текст «Щедрого дерева». Обычно я сразу его вспоминаю, но сегодня мне это дается тяжело. Мне трудно, в голове все перемешалось.

– Я… – начинаю я, но затем замолкаю. Не могу поверить, но в голове у меня пусто. – Прости. Я не могу вспомнить.

– Тогда просто расскажи историю, – говорит она. – Что угодно. О том, что было до войны.

Я думаю о том времени, стараясь вспомнить хоть что-нибудь. Но я так устала, так вымоталась, что ничего не получается. Наконец, я вспоминаю.

– Я помню одну ночь, когда ты была маленькой, – начинаю я. – Тебе было года четыре. А мне одиннадцать. Мы были с папой и мамой. Стояла летняя ночь, прекрасная, красивая ночь, такая тихая, не дуло ни ветерка, а небо сверкало звездами. Мама и папа взяли нас на карнавал на открытом воздухе, не помню куда. Наверное, это была деревня, потому что я помню, как иду по кукурузному полю. Кажется, мы шли всю ночь, это было похоже на волшебство… Мы шли по фермам, по холмам. Я помню, как смотрела на небо с восхищением. Звезд было так много, и они были такие яркие. Вся Вселенная, казалось, была живая. И я не чувствовала себя одиноко.

– А потом, когда мы уже забрались далеко, были где-то в центре этих полей, мы увидели небольшой городской карнавал. Он ярко освещался. Там были игры, попкорн и сладкая вата, яблоки в карамели и еще много всего чудесного. Я помню, что тебе нравились яблоки в карамели. Там была такая штука, в которой плавали яблоки, и ты опускала туда голову и старалась укусить какое-нибудь. Ты сделала миллион попыток.

Я посмотрела на Бри и увидела, что она улыбается.

– А папа с мамой не злились?

– Ты знаешь папу, – говорю я. – Он был нетерпелив. Но ты была настойчива и им приходилось ждать. Они не злились. В конце концов папа даже стал подбадривать тебя. Говорил тебе, что делать, направлял. Ты его знаешь.

– Как будто мы в армии, – говорит она.

– Точно.

Я вздохнула и задумалась, стараясь вспомнить что-нибудь еще.

– Я помню, как они достали нам билеты на колесо обозрения, и мы сели туда все вместе. Тебе очень понравилось, ты не хотела слезать. Больше всего тебе понравились звезды. Ты хотела бы, чтобы мы остановились наверху, чтобы ты смотрела на них вблизи. Ты просила папу и маму подняться снова и снова. Ты была так счастлива. Ты хорошо разбиралась в небе – показала Млечный Путь, Большую Медведицу и еще много всего. То, что я никогда не знала. Я никогда не видела тебя такой састливой.

Лицо Бри освещает широкая улыбка, ее голова так и лежит на моем плече. Я чувствую, что ее тело начинает расслабляться.

– Расскажи еще, – говорит она, но ее голос превращается в тихий шепот: она засыпает.

– Потом мы пошли в комнату смеха, где было множество зеркал. А потом в цирк. Там была женщина с бородой, и мужчина, который весил 300 килограмм, и мужчина под два метра ростом. Ты его испугалась.

– Папа же любил тир. Мы остановились там и он стрелял снова и снова. Когда он промахивался, он злился и говорил, что хозяин подсунул ему плохой пистолет. Он настаивал на том, что он никогда не промахивается, что это пистолет сломан, требовал вернуть деньги. Ну, ты знаешь папу.

Думая об этом, я улыбалась своим мыслям. Сейчас это был бы ничтожный повод для расстройства.

Я смотрю вниз, ожидая, что Бри улыбнется в ответ, но она крепко спит.

Роза стонет и снова корчится, лежа у огня, и, кажется, это сильно огорчает Логана. Он встает и уходит ко входу в пещеру и смотрит на снег, делая вид, что выглядывает лодку. Но я знаю, что ее не видно – там ничего не видно. Он просто не может вынести ее боль, ее страдания. Они расстраивают его, может быть, даже больше, чем всех остальных.

Бен сидит напротив меня, глядя на пламя. Кажется, он раскрывается больше и больше. Я уверена, что то, что он кормил нас эти дни, повысило его уверенность в себе.