Глава 2 Мия

В этом большом доме так тихо, что мне нечем себя занять. Я ничего не могу с собой поделать. Я хочу прочитать последнее письмо еще раз.

«Я представляю веревку, скользящую по твоим шелковистым складкам. Первый узел фиксируется напротив твоего опухшего клитора. Ты стонешь, и твой голос как наркотик для меня, — опьяняет, завлекает. Я хочу услышать его снова. Я затягиваю узел, еще больше вдавливая его в твое тело».

Мое сердце бешено колотится. Я прижимаю ладонь к груди, будто это замедлит его.

Я отрываю глаза от страницы. Если не перестану сейчас читать это, мне придется провести долгую одинокую ночь в холодной постели.

Одно из двух — либо я продолжу читать, либо нет.

«Твое дыхание ускоряется, и твоя рука тянется вниз. «Непослушная девочка», — шепчу я, и затягиваю петлю на твоем запястье. В мгновение ока твоя рука вытягивается вдоль кровати. Я привязываю веревку к спинке кровати. Ты обезврежена. Ты в моей власти. Ты — моя».

Бумага мнется в моих дрожащих пальцах. Я разглаживаю ее на деревянной поверхности старого стола, который моя тетя ценит в сто раз больше, чем остальную мебель в доме.

Тетя... После ее ухода здесь теперь тихо. Прошло две недели. И только тиканье старинных часов в гостиной прерывает тишину.

Я опираюсь на спинку стула. Особенные части моего тела напряжены и чувствительны. Я никогда не ввязывалась в такие сумасшедшие отношения, но это было так... Как он сказал? Опьяняюще. Завлекающе.

Тяжелый вздох вырывается из моей груди. Я вытаскиваю конверт из-под исписанных страниц и изучаю штамп уже в сотый раз:

«Тюрьма Ридли.

Чикаго, штат Иллинойс».

Это его последнее письмо, доставленное сегодня утром. И единственное отвлечение от моих долгих, странных дней в этом пустом доме, где я не знаю, что делать после ухода последнего члена моей семьи.

Обвожу пальцем края штампа. Его проставили неделю назад. Потребовалось время, чтобы доставить письмо. Скорее всего, кто-то в тюрьме должен был прочитать его и одобрить содержание. Интересно, что они об этом подумали.

Мои глаза цепляются за строчку:

«Узел скользит по тебе, вызывая новый крик возбуждения».

Хватит. Стоп.

Я встаю, обдувая лицо конвертом. Когда несколько месяцев назад доставили первое письмо, я решила, что кто-то ошибся адресом. Тетя Бей была не из тех, кто переписывается с кем-то в тюрьме.

Но она уже не могла говорить, когда я приехала ухаживать за ней. Последний удар был настолько сильным, что отнял ее речь и большинство двигательных функций. Соседи, присматривающие за тетей, больше не справлялись, так что ей пришлось бы доживать свои дни в доме престарелых, находящимся в тридцати километрах отсюда. Но в нашем небольшом городке штата Теннеси нет таких заведений. Предполагается, что семьи заботятся о своих больных.

Так я и поступила: бросила колледж и вернулась в старый викторианский особняк на окраине города.

Конечно, мой приезд несколько облегчил состояние тети. Ее счастливые глаза следовали за мной, когда я входила в комнату, чтобы покормить ее и поправить подушки.

Она не могла со мной общаться, только сжимала мою руку и слегка кивала головой. Слова не были приоритетны в наших ограниченных разговорах, которые сосредотачивались на темах голода и комфорта, принятия важных решений о ее доме и счетах.

Но теперь, когда она ушла, письма — это то немногое, что связывает меня с внешним миром.

Конечно, автор, должно быть, сидит в тюрьме. Я покосилась на имя. Удивлюсь, если он также сексуален, как и его имя.

Джекс Де Лука.