Их семья не была богатой, и они не жили в зажиточной деревне. Их дом был достаточно простым – небольшой одноэтажный дом с примыкающей к нему кузницей, в краях Солиса, в однодневном пути на север столицы и в однодневном пути на юг Уайтвуда. Это была закрытая, мирная деревня в холмистой местности, вдали от многих вещей – место, которое большинство людей не замечали по пути в Андрос. В их семье было как раз достаточно хлеба для того, чтобы продержаться каждый день – не больше, ни меньше – и большего они не желали. Они использовали свои умения, чтобы привозить железо на рынок, и этого было как раз достаточно, чтобы обеспечить их всем необходимым.

Алек немного хотел от жизни, но он жаждал справедливости. Его передернуло при мысли о том, что его брата вырвут отсюда, чтобы служить Пандезии. Он слышал слишком много историй о том, каково это быть призывником, служить в караульной службе в Пламени, которое горело дни и ночи напролет, стать Смотрителем. Алек слышал, что пандезианские рабы, населяющие Пламя, были тяжелыми людьми – рабы со всего мира, наемники, преступники и худшие солдаты Пандезии. Большинство из них не представляли собой ни благородных воинов Эскалона, ни благородных Смотрителей Волиса. До Алека доходили слухи, что самой большой опасностью в Пламени были не тролли, а твой товарищ Смотритель. Он знал, что Эштон будет не способен защитить себя – он был отличным кузнецом, но не бойцом.

«АЛЕК!»

Пронзительный крик его матери разрезал воздух, заглушая даже стук молота.

Алек положил свой молот, тяжело дыша, не осознавая, сколько он проработал, и вытер свой лоб тыльной стороной ладони. Обернувшись, он увидел, что его мать неодобрительно просунула голову в дверной проем.

«Я зову тебя уже десять минут!» – резко сказала она. – «Ужин готов! У нас мало времени до того, как они приедут. Мы все тебя ждем! Приходи немедленно!»

Алек отвлекся от своих размышлений, положил свой молот, неохотно поднялся и направился через тесную мастерскую. Он больше не мог откладывать неизбежное.

Молодой человек вошел в дом через открытую дверь, прошел мимо рассерженной матери и, остановившись, окинул взглядом их обеденный стол, на котором стояло все лучшее, что у них было, хотя этого было немного. Перед ним был простой кусок древесины, четыре деревянных стула и один серебряный кубок в центре стола, единственная красивая вещь, которой владела его семья.

За столом, глядя на него, сидели его брат и отец, перед которыми стояли миски с тушеным мясом.

Эштон был высоким, худым, с темными чертами, в то время как сидящий рядом с ним отец был крупным мужчиной, вдвое шире Алека, с растущим животом, низким лбом, густыми бровями и мозолистыми руками кузнеца. Они были похожи друг на друга и отличались от Алека, который, как ему говорили, с его непослушными кудрявыми волосами и сверкающими зелеными глазами был похож на свою мать.

Алек посмотрел на них и тут же заметил страх на лице своего брата, тревогу в глазах отца. Они оба выглядели так, словно находились у постели умирающего. У него засосало под ложечкой, когда он вошел в комнату. Перед каждым из них стояла миска с тушеным мясом и, когда Алек сел напротив отца, мать поставил миску перед ним, после чего и сама села со своей.

Даже несмотря на то, что это был поздний обед и к этому времени Алек, как правило, умирал от голода, сейчас, когда он только уловил аромат, его желудок запротестовал.

«Я не голоден», – пробормотал Алек, нарушая тишину.

Мать одарила его острым взглядом.

«Меня это не волнует», – отрезала она. – «Ты будешь есть то, что тебе дали. Это может быть наш последний семейный обед, не проявляй неуважения к своему брату».

Алек повернулся к своей матери, к некрасивой женщине пятидесяти лет, чье лицо было испещрено морщинами от тяжелой жизни, и увидел решимость в ее зеленых глазах, которые смотрели на него. Та же самая решимость читалась и в его глазах.

«Можем ли мы просто притвориться, что ничего не происходит?» – спросил он.

«Он тоже наш сын», – ответила мать. – «Ты здесь не единственный».

Алек повернулся к отцу, чувствуя отчаяние.

«Ты позволишь этому случиться, Отец?» – спросил он.

Отец нахмурился, но продолжил хранить молчание.

«Ты портишь прекрасный обед», – произнесла его мать.

Отец поднял руку, и она замолчала. Он повернулся к Алеку и посмотрел на него.

«Что я должен сделать?» – спросил он серьезным голосом.

«У нас есть оружие!» – настаивал Алек, который надеялся на подобный вопрос. – «У нас есть сталь! Мы – одни из немногих, у кого она есть! Мы можем убить любого солдата, который подойдет к нему! Они на это не рассчитывают!»

Отец неодобрительно покачал головой.

«Это мечты молодого человека», – произнес он. – «Ты, который никогда в своей жизни не убивал человека. Давай представим, что ты убьешь солдата, который схватит Эштона, а как насчет двух сотен позади него?»

«Тогда давайте спрячем Эштона!» – настаивал Алек.

Отец покачал головой.

«У них есть список всех мальчиков в этой деревне. Они знают, что он здесь. Если мы не отдадим его, они убьют всех нас», – он раздраженно вздохнул. – «Неужели ты думаешь, что я не размышлял над этим, мальчишка? Неужели ты думаешь, что ты – единственный, кого это волнует? Неужели ты думаешь, я хочу, чтобы моего единственного сына вырвали отсюда?»

Алек помедлил, растерявшись после его слов.

«Что ты имел в виду, когда сказал своего единственного сына?» – спросил он.

Его отец вспыхнул.

«Я не сказал единственного, я сказал старшего».

«Нет, ты сказал единственного», – удивленно настаивал Алек.

Отец покраснел и повысил голос.

«Перестань придираться к словам!» – крикнул он. – «Не в такое время, как это. Я сказал старшего – вот, что я имел в виду и хватит об этом! Я не хочу, чтобы моего мальчика увозили так же, как ты не хочешь, чтобы увозили твоего брата!»

«Алек, расслабься», – раздался сострадательный голос, единственный спокойный голос в комнате.

Взглянув через стол, Алек увидел, что Эштон улыбается ему, как всегда.

«Все будет хорошо, брат мой», – сказал Эштон. – «Я отслужу и вернусь».

«Вернешься?» – повторил Алек. – «Они берут Смотрителей на семь лет».

Эштон улыбнулся.

«Тогда мы увидимся через семь лет», – ответил он, и его улыбка стала еще шире. – «Подозреваю, что к тому времени ты будешь выше меня».

Таким был Эштон, всегда пытающийся заставить Алека почувствовать себя лучше, всегда думающий о других, даже в такое время.

Алек почувствовал, как его сердце внутри разбивается.

«Эштон, ты не можешь поехать», – настаивал он. – «Ты не выживешь в Пламени».

«Я…» – начал Эштон.

Но его слова прервала большая суматоха во дворе. Послышались звуки лошадей, врывающихся в деревню, крики людей. Все члены семьи испуганно посмотрели друг на друга. Они сидели, застыв, когда люди начали метаться туда-сюда за окном. Алек уже видел, как все молодые люди и их семьи выстроились во дворе.

«Нет смысла оттягивать это сейчас», – сказал отец Алека и Эштона, поставив ладони на стол, его голос нарушил тишину. – «Мы не должны подвергать себя унижению, позволяя им приходить в наш дом и вытаскивать его. Мы должны выстроиться во дворе и стоять гордо, и давайте молиться о том, чтобы, увидев стопу Эштона, они поступили гуманно и обошли его».

Алек неохотно поднялся из-за стола и последовал за свой семьей из дома во двор.

Когда он вышел на улицу в холодную ночь, то был поражен представшим перед ним зрелищем: в деревне царила небывалая суматоха. Улицы были освещены факелами и все молодые люди восемнадцати лет выстроились в шеренги, чьи семьи нервно стояли рядом и наблюдали. Улицы были наполнены клубами пыли, когда караван пандезианцев ворвался в город, дюжины солдат в ярко-красной броне ехали на колесницах, запряженных огромными жеребцами. Позади себя они тащили повозки из железных решеток, грубо трясущихся на дороге.