– Знаю. – Я с печальным видом икнула. Чтобы подбодрить себя, я хлебнула вина и убитым голосом спросила: – Вот скажи, тебе хоть раз в жизни доводилось сталкиваться с такой подлостью?

– Я играла в спектаклях и пела в операх, герои которых совершали куда более мерзкие поступки.

– Но я же повела себя правильно! Как я могла поступить иначе?

– Никак. В этом-то и заключается вся трагедия.

Ирен встала. Неожиданно она показалась мне очень усталой. Я подняла на нее взгляд и замерла, потрясенная ее величественной осанкой.

– Ты столько всего знаешь о мире, – смиренно промолвила я. – Можно спросить, сколько тебе лет?

– Двадцать два, – улыбнулась она, – но только не забывай, что я родилась в Нью-Джерси.

Смысл последней фразы от меня ускользнул.

– А мне двадцать четыре. Получается, я должна быть мудрее.

– К утру непременно будешь, – пообещала Ирен и, нагнувшись, забрала у меня опустевший бокал. – Пошли. У меня здесь есть альков с занавесками, в котором стоит диван. Можешь расположиться там. Советую тебе отдохнуть. Завтра у нас много дел.

– Но мы же обе безработные, – возразила я. Меня вдруг почему-то охватила дремота.

– Это вовсе не означает, что нам позволено сидеть сложа руки, дорогая Нелл. Надо платить по счетам.

– Я со счетами хорошо управлялась, – сонным голосом сообщила я. – Со счетами, весами… Видела бы ты, как я отмеряю кружева и ленты. Я была очень хорошей работницей…

– Ну конечно, кто бы сомневался. Я бы даже сказала, ты была слишком хорошей для этого универмага, только боюсь, ты этого не понимаешь. Ну да ладно. Вот и диван. Дай-ка я помогу тебе раздеться.

Утром подобно кимвалу бряцающему меня разбудили солнечные лучи, проникавшие сквозь закрытые ставни над моим альковом. Надо мной, словно маятник из рассказа По, нависали листья папоротника. От гостиной меня отделяли задернутые занавески.

– Проснулась наконец? – раздался голос Ирен.

Она резко отдернула шторки и предстала передо мной одетой в роскошный, украшенный рюшами уличный костюм из медного цвета тафты, напоминавший гофрированную обертку, в которую заворачивают французские шоколадные конфеты.

– Давай, Нелл. Я уже попила чаю с молоком. Одевайся живее.

– Зачем?

– Не время для вопросов. Нам надо успеть на омнибус, – с напором произнесла Ирен. Она вся так и дышала жаждой деятельности – жаждой, в которой чувствовалось нечто порочное.

Я выпила горячий чай, опаливший мне горло, после чего оделась. Ирен осмотрела меня придирчивым взглядом:

– Ты нарядилась слишком просто, Пенелопа. Так не пойдет, особенно если принять во внимание, куда именно мы направляемся.

Не успела я и рта раскрыть, как Ирен водрузила мне на голову шляпку. Из-за вуали и обилия лент я практически полностью перестала видеть. Затем моя подруга подхватила черный блестящий ридикюль, который по виду больше подходил для званых вечеров, и, взяв в руки свою шляпку, аккуратно, чтобы не испортить изумительную прическу, надела ее, закрепив длинной, словно кинжал, шляпной булавкой.

Ирен и накануне произвела на меня неизгладимое впечатление, но теперь, как ни трудно в это поверить, она выглядела еще колоритней, напоминая яркий, красочный закат. Я всегда считала, что подобным образом люди наряжаются только на вечерние приемы.

– Но… – начала было я.

– Молчи. – Ирен повелительным жестом прижала к губам палец в перчатке. – Делай как я. Смотри. Слушай. Учись.

Больше моя наставница не произнесла ни слова. Она взяла меня под руку, и мы, спустившись по лестнице, вышли наружу. В нос сразу ударил застарелый запах чеснока. Иностранцы громко и возбужденно что-то обсуждали на своем языке; по улицам с заносчивым видом выхаживала шпана. Несмотря на все это, Ирен шагала сквозь толпу, излучая такую уверенность, что прохожие спешили уступить ей дорогу.

«Бонджорно!» – время от времени кричали ей знакомые, и моя подруга в ответ приветливо махала им рукой. «Бонджорно», – отвечала приятелям Ирен, произнося это слово так сочно, с таким удовольствием, будто сама была итальянкой.

Она буквально затолкала меня в омнибус. Я не смела возражать, оставаясь столь же покорной, что и грустные лошадки, впряженные в наш экипаж. Все мои попытки расспросить ее, куда мы едем, закончились неудачей – Ирен наотрез отказывалась мне отвечать. Тем временем наш омнибус ехал через переполненные улицы утреннего Лондона.

Поведение Ирен действовало на меня совершенно обезоруживающе. Ее словно непроницаемым покрывалом окутывала аура сосредоточенности, а прекрасные карие глаза горели едва сдерживаемой яростью. Она сидела, поджав губы, положив затянутые в перчатки руки на колени. Несмотря на внешнее спокойствие, я чувствовала, что ее снедает буря эмоций. Мне почему-то подумалось, что, наверное, именно такой Ирен должна быть перед выходом на сцену, сдерживая внутри себя сжатый, подобно пружине, ураган энергии. Пожалуй, именно так выглядит на скачках холеный чистокровный жеребец за секунду до того, как звучит сигнал старта, дарующий ему свободу и возможность продемонстрировать всю ту силу и мощь, которыми его одарила природа.

Я никогда прежде не встречала человека столь взрывного темперамента, как у Ирен, и потому, должна признаться, робела в ее присутствии. Я молча сидела позади нее и делала то, что она мне велела, – смотрела, слушала и училась.

Стоило мне выйти из омнибуса, как у меня тут же душа ушла в пятки. Я сразу поняла, куда мы приехали.

– Ирен, только не заставляй меня заходить в универмаг Уитли! Я не смогу…

Она подтащила меня за руку к стеклянной витрине и ткнула в мое отражение:

– Да тебя никто не узнает. Видишь, какие чудеса может сотворить обычная шляпка? Я не прошу у тебя ничего другого, Нелл, – просто не будь собой. Пойдем в универмаг. Увидишь Лиззи – кивни мне, а об остальном я уже сама позабочусь.

– Я не желаю ее больше видеть.

– Ну пожалуйста. Я тебя очень прошу.

– Не могу я, Ирен. Я разревусь от обиды.

– Ты веришь в справедливость? – Ирен крепко взяла меня за запястье.

– Конечно.

– Ты веришь в то, что зло должно быть наказано?

– Разумеется.

– Тогда молчи. За мной.

Ни один из исследователей-путешественников в непроходимых джунглях, ни один из солдат на поле боя не переживал такого ужаса и трепета, как я, когда мне пришлось снова переступить порог торгового центра.

Под стук каблуков о деревянные полы мы шли по четырехэтажному магазину. Сверху на нас взирали стоявшие вдоль прилавков нарядно разодетые манекены. Посетители оборачивались на нас, но я волновалась напрасно: всеобщее внимание привлекала Ирен, а вовсе не я.

Отдел тканей располагался на первом этаже. Я едва смогла сдержаться, когда увидела знакомые рулоны материи и стойки замерщиков. Наконец на глаза мне попался знакомый и ненавистный тощий силуэт.

Я вцепилась пальцами в отливающий медью рукав Ирен.

– Вон она, – прошептала я своей спутнице.

Она быстро кинула взгляд в ту сторону, куда смотрела я, и едва заметно кивнула.

– Спрячься вон за той стойкой, Нелл, – приказала Ирен, – я приступаю к делу.

Послушно укрывшись за катушками с лентами, кружевами и шнурками, я принялась наблюдать за подругой, опустив на глаза роскошную вуаль.

Громко шелестя юбкой, Ирен решительным шагом направилась к самым дорогим тканям. Лиззи, позабыв о лени, как это обычно случалось, когда она чувствовала запах наживы, тут же услужливо подскочила к ней. Моя подруга обратилась к негоднице, даже не оборачиваясь к ней:

– Я желаю прикупить себе чего-нибудь миленького. Мне нужен шелк, да такой, чтобы блестел. Смекаешь, о чем я говорю? Пусть это будет ткань, которая бросается в глаза с расстояния в пятьдесят футов.

– Наш самый дорогой товар как раз перед вами.

– Милочка, мне плевать, сколько он стоит, – перебила Ирен с гнусавым выговором на американский манер. – Моему муженьку Гомеру принадлежит шахта в Дэдай, что в Неваде, – он состоятельный человек с большими связями, так что деньги для меня ничего не значат. Мне нужен переливчатый шелк-тафта, да такой, чтобы менял цвет с кобальтового на сиреневый. У вас найдется то, что мне нужно?