– Рекина? – Поэт умолк и заморгал.

– Так говорят у нас в Шропшире, мистер Уайльд. Рекин – это небольшая гора. Вы делаете из мухи моих добродетелей целого слона. Прошу меня извинить. Мне надо заняться домашними делами. – Я распахнула занавески и, усевшись на диван в нише, принялась штопать.

Несмотря на то что я не задернула за собой занавески и по-прежнему находилась недалеко от поэта, после моего демарша Уайльд увял и поник, отчего стал похож на собственный желтый шелковый галстук-шарф. Ирен подвела его к накрытому шалью диванчику, и поэт с томным видом на него опустился. Ирен тоже присела, но из-за жесткого корсета не могла принять столь же расслабленную позу, как наш знаменитый гость.

– В своей записке, мистер Уайльд, вы упомянули о неком деле личного характера.

Поэт обеспокоенно глянул в мою сторону, но Ирен лишь махнула рукой:

– Думаю, вы уже поняли, что мисс Хаксли умеет хранить тайны. Вы можете быть в ней уверены, как в любой великомученице, которая даже под пытками не отреклась от Бога.

– Разумеется. Однако дело, с которым я к вам пришел, крайне деликатное и очень личное.

– Понимаю, – не особенно вдохновляющим тоном промолвила Ирен. – Время от времени мне удается пролить свет на загадочные события, но, боюсь, сердечные дела – не в моей компетенции. Я не сваха и не сводница.

– Ну что вы, конечно же! Поначалу дело, как вы совершенно правильно изволили выразиться, было сердечным, но теперь оно приняло совсем другой оборот. Сейчас, к сожалению, речь идет о том, как вернуть то, что по праву принадлежит мне.

– Именно этим и заканчивается львиная доля всех сердечных дел. Вы не могли бы уточнить, мистер Уайльд, что именно вы хотите вернуть?

– Золотой крестик. Он не стоит бешеных денег, но дорог мне как память. Быть может, вам известно, что в конце семидесятых годов я был воздыхателем одной особы несравненной красоты по имени Флоренс Бэлкам. Я подарил ей этот крестик, а кроме того, посвятил ей немало стихотворений и даже написал карандашом ее портрет. – Длинное меланхоличное лицо поэта озарилось улыбкой. – Когда она дебютировала этим январем в «Лицеуме»[16], сыграв роль одной из сотен весталок, я прислал ей венок из цветов. Говорят, ей предложила роль сама Эллен Терри. Впрочем, Флоренс так этого и не признала.

– Но теперь, разумеется, Флоренс Бэлкам никак нельзя назвать непорочной весталкой, – с усмешкой заметила Ирен. – Она нынче супруга мистера Брэма Стокера. Если не ошибаюсь, она даже родила ему сына.

– Да, она вышла замуж несколько лет тому назад. Положа руку на сердце, я бы на ней женился, но она предпочла другого ирландца, а кто я такой, чтобы противиться столь превосходному выбору. Брэм такой славный, сердечный, непосредственный человек, что я просто не могу на нее злиться. Однако мне бы хотелось получить крестик назад.

– Ну так попросите его вернуть.

– Как все просто, мисс Адлер. После неоднократных намеков именно это я и сделал. Флорри отказалась.

– Отказалась? Итак, подведем итоги. Крестик по праву принадлежит ей, а стоит он недорого. Я правильно вас поняла?

Поэт кивнул.

– Вам не приходило в голову, – с невозмутимым видом продолжила Ирен, – что очаровательная Флоренс не желает расставаться с вашим подарком потому, что все еще испытывает к вам нежные чувства?

– Первым делом меня посетила именно эта мысль, – кивнул поэт, – и я готов был с уважением отнестись к ее чувствам. Однако всякий раз, когда я пытался объясниться с Флорри, она в силу непонятных для меня причин уходила от разговора. Крестик очень мне дорог – он память о прошлом, а поскольку Флорри больше мне не принадлежит, вполне естественно, я желаю получить его назад. Она вроде бы с не меньшей силой должна хотеть его мне вернуть, и тем не менее я наблюдаю совершенно иную картину. Ее отказ представляется мне очень… странным.

– И чего же вы от меня хотите?

– Поговорите с Флоренс. Попытайтесь хотя бы выяснить, почему она отказывается возвращать крестик. Если я не получу его назад, то, по крайней мере, буду знать причину ее поведения.

– А не слишком ли много вы требуете, мистер Уайльд? Хорошо, я займусь вашим делом, однако вы должны понимать, что, по большому счету, Флоренс не обязана ничего объяснять.

– Разумеется. – Поэт встал и, взяв ладонь Ирен в свою руку, склонился перед моей подругой в глубоком поклоне. – Я буду вам крайне признателен.

– Почему вы обратились за помощью именно ко мне?

– У вас на редкость острый ум. Думаю, из вас получилась бы великолепная поэтесса. Вы видите людей насквозь, однако в отличие от нас, стихоплетов, отнюдь не спешите поведать о человеческой природе всему миру, предпочитая использовать знания для достижения своих целей. Кроме того, вы крайне любознательны. Я слышал, как вы расспрашивали о Нортоне. Такое впечатление, что вы способны говорить о чем угодно и с кем угодно. И при всем при этом вы – американка.

– Да, я американка. – Ирен подала поэту пальто и проводила его до дверей: – Я займусь вашим делом и, как только будут результаты, немедленно вам сообщу.

– Хлыщ! – пропела я из своего угла, как только за нашим гостем закрылась дверь. – Ну и как ты собираешься разговаривать о крестике с Флоренс Стокер? Да, кстати, и как Оскар собирается расплачиваться с тобой за работу? Комплиментами и букетами?

– Расположение Оскара Уайльда стоит гораздо больше чем тысяча фунтов. Не буду отрицать, человек он довольно напыщенный. Обрати внимание на его привязанность к Лилли Лэнгтри, которая во многом объясняется дурной славой, что идет об этой кривляке.

Ирен плюхнулась на диван и, откинувшись на спинку, замерла. В этой позе она особенно напоминала фотографии Сары Бернар или женские портреты кисти прерафаэлитов, сохраняя благодаря корсету великолепную осанку. Корсеты, в силу своей жесткости, крайне неудобны, и нет ничего удивительного в том, что Лилли Лэнгтри предпочитала их не носить. Однако Ирен держалась так, будто чувствовала себя в корсете вполне сносно.

– А как тебе ирландское тщеславие Уайльда? – фыркнула она. – Держу пари, Флоренс Стокер решила оставить у себя подарок Оскара отнюдь не из сентиментальности. Интересно знать, что за тайна здесь скрывается. И вообще, мне до смерти надоел этот дурацкий пояс мистера Тиффани! – взорвалась она, прижав ладонь ко лбу, словно ее мучила головная боль. – Я так и знала, что окажусь в тупике. Страшно не хочется признаваться в том, что оплошала, – угрюмо добавила она, – вот только что мне остается делать? Он скоро уезжает.

Сетования моей подруги прервал стук в дверь. Открыв, я обнаружила на пороге хозяйскую дочку Софию, напоминавшую мне маленького кролика.

– Там внизу джентльмен… Он просил вам передать вот это.

Взяв в руки визитную карточку, я подошла к камину, в котором догорало пламя.

– Как… как странно!

– Еще один гость? – взорвалась Ирен. – Я этого не вынесу. Поэт и так вымотал мне все нервы. Кто бы он ни был, пусть убирается прочь. Какое хамство приходить в гости без предупреждения!

– Я, конечно, могу написать на визитке, что ты не принимаешь, и попросить Софию вернуть ее гостю, однако, боюсь, больше мистер Нортон к нам не придет…

– Вот и славно. Пусть катится к черту… Мистер Нортон?! – Ирен резко села, хотя я всегда считала, что проделать подобное в корсете, мягко говоря, весьма затруднительно. – Боже всемогущий! София, дитя мое, передай мистеру Нортону, что он может подняться к нам. Нелл, что написано на визитке? – Не дожидаясь моего ответа, подруга подскочила ко мне и вырвала карточку у меня из рук.

– Только фамилия и адрес, – промолвила я.

– Темпл[17]. Он адвокат, тот самый!

– Если ты обратишь внимание, на обратной стороне он написал, что желает тебя видеть.

– Почерк резкий, отчетливый… Никаких признаков немощи. Значит, старый Нортон достаточно бодр. И почему никто о нем не знал? Зачем он явился ко мне? Живее, Нелл, мне нужен беспристрастный свидетель. Давай, моя хорошая, спрячься за занавесками. Будешь записывать все, что слышишь, я сейчас слишком устала, и мой ум притупился. Сиди тихо как мышка. Будешь моими ушами. Кто знает, может, мне и будет чем порадовать мистера Тиффани. Вот так удача!