В 1974 году одна из моих коллег по университету предложила мне съездить в командировку на Юг. Она была координатором финансируемой на федеральном уровне программы по исследованию уровня популярности законодательства 1960-х гг. «О гражданских правах» в колледжах Юга. Она хотела, чтобы я посетил Женский колледж штата Миссисипи в Колумбусе. Решив поехать, я позвонил в новоорлеанскую больницу, где, по словам моего кузена, лежал мой отец, и узнал, что Мелвин Лайл Дайер умер десятью годами ранее от цирроза печени и других осложнений и что его тело было перевезено в Билокси, штат Миссисипи. Колумбус находится примерно в двухстах милях от Билокси. Я решил, что, закончив дела в колледже, я предприму путешествие в Билокси и во что бы то ни стало закрою главу своей жизни, связанную с отцом.

Я хотел довести эту неразрешимую проблему до хоть какого-то конца. Мне было любопытно знать, сообщил ли отец в больнице, что у него есть три сына, и попали ли наши имена в свидетельство о смерти. Я хотел пообщаться с его друзьями в Билокси, чтобы узнать, упоминал ли он когда-либо о нас. Пытался ли он когда-либо по секрету узнать, как поживают его бывшая жена и дети? Больше всего я хотел узнать, как он мог повернуться спиной к своей семье на всю жизнь. Я всегда искал возможное оправдание этому, но мой гнев по поводу его поведения в те годы по-прежнему был силен. В тридцать четыре года я был одержим человеком, который уже почти десять лет как умер.

Для поездки в Билокси я взял напрокат в Колумбусе новую машину – с иголочки. Именно с иголочки! Одометр показывал 00000,8 мили пройденного пути. Усевшись за руль, я осмотрелся и обнаружил, что правый ремень безопасности отсутствует. Я вышел из машины, откинул сиденье, и там оказался ремень, прикрепленный к полу автомобиля маскирующей лентой; пряжка была упакована в пластиковый пакет, обернутый резинкой. Оторвав ленту и развернув упаковку, я обнаружил засунутую в пряжку визитную карточку. Там было написано: «Гостиница «Кендллайт»… Билокси, Миссисипи» и нарисованы стрелочки, направленные на гостиницу. Мне это показалось странным, ведь машиной никто не пользовался до меня, но я сунул карточку в карман.

К предместьям Билокси я добрался в 4:50 пополудни в пятницу и притормозил у первой попавшейся бензозаправки, чтобы позвонить на местное кладбище. В справочнике были перечислены три кладбища, и, услышав короткие гудки на первом и не получив никакого ответа на другом, я набрал номер третьего и наименее впечатляющего. В ответ на мой запрос пожилой мужской голос сказал, что он проверит, здесь ли похоронен мой отец. Голос исчез на целых десять минут, и, когда я уже хотел повесить трубку и дождаться понедельника, чтобы продолжить поиски, он вернулся со словами, которые положили конец этому путешествию длиной в жизнь. «Да, – сказал он, – ваш отец похоронен здесь», и назвал мне дату погребения.

В этот торжественный момент мое сердце колотилось от избытка чувств. Я спросил, можно ли посетить могилу прямо сейчас.

«Конечно, если вы, уезжая, просто повесите цепь на воротах, то добро пожаловать прямо сейчас, – ответил мужчина. Прежде чем я успел спросить дорогу, он продолжил: – Ваш отец похоронен рядом с гостиницей «Кендллайт». Просто спросите кого-нибудь на заправке, как туда проехать».

Я, дрожа, вынул из кармана карточку со стрелкой. До кладбища было три квартала.

Когда я, наконец, стоял перед столбиком с надписью «МЕЛВИН ЛАЙЛ ДАЙЕР», то не мог сдвинуться с места.

В течение двух с половиной часов я впервые в жизни разговаривал со своим отцом. Я плакал вслух, требуя ответов из могилы. Время шло, и я начал испытывать глубокое чувство облегчения, я успокоился. Тишина ошеломила меня. Я был почти уверен, что мой отец был прямо передо мною. Я больше не разговаривал с могильным камнем, а как-то ощущал присутствие чего-то, что не мог и до сих пор не могу объяснить.

Потом я возобновил нашу одностороннюю беседу и сказал: «Мне кажется, будто я каким-то образом был послан сюда сегодня и что ты имеешь к этому какое-то отношение. Я не знаю, какова твоя роль и есть ли она, но уверен, что пришло время сбросить этот груз злобы и ненависти, который я так долго и с такой болью нес в себе. Я хочу, чтобы ты знал, что сейчас, в этот самый момент, все это ушло. Я прощаю тебя. Я не знаю, что толкало тебя к этой жизни, которую ты вел. Я убежден, что ты должен был много раз чувствовать себя одиноким и несчастным, зная, что у тебя есть трое детей, которых ты никогда не увидишь. Что бы ни происходило в твоей душе, я хочу, чтобы ты знал, что я больше не питаю ненависти к тебе. Я буду думать о тебе впредь лишь с сочувствием и любовью. Я избавляю свою душу от всего хаоса. Я сердцем чувствую, что ты просто делал то, что мог делать при обстоятельствах своей жизни того времени. Хотя я даже не помню, чтобы когда-либо видел тебя, и хотя моей самой большой мечтой было увидеть тебя лицом к лицу и услышать твои объяснения, я не позволю этим чувствам отнять у меня любовь, которую я испытываю к тебе». Стоя перед одиноким надгробием в южном Миссисипи, я произносил эти слова, которые никогда не забуду, потому что они означали поворот моей жизни: «Я шлю тебе любовь… Я шлю тебе любовь… Честное слово, я шлю тебе любовь».

В одно чистое, честное мгновение я испытал чувство прощения к человеку, который был моим отцом, и к ребенку, которым был я и который хотел узнать и полюбить его. Я испытывал своего рода душевный покой и очищение, чувства, совершенно новые для меня. Хотя я не понимал этого тогда, этот простой акт прощения был жизненным опытом совершенно нового для меня уровня. Я был на пороге той стадии моей жизни, которая должна была повести меня в миры, коих я даже не мог вообразить в те дни.

Когда я вернулся в Нью-Йорк, на меня отовсюду посыпались чудеса. Я легко написал «Ваши ложные зоны». В нужное время через серию «странных» обстоятельств в мою жизнь вошел литературный агент. Я встретился с директором издательства «Кровелл», и через несколько дней он позвонил мне и сообщил, что «Кровелл» берется издать мою книгу.

Каждый шаг на пути продвижения «Ваших ложных зон» был ожиданием очередного чуда. Странные, чудесные события происходили с приятной частотой. Именно «тот» человек оказывался там, где было нужно. Важнейший контакт материализовывался из самых необычных обстоятельств. Мои ораторские способности возросли, и я без труда выступал перед любыми аудиториями, не заглядывая в записи, хотя часто на семинарах приходилось говорить по шесть – восемь часов кряду. Позже эти семинары стали серией снискавших успех кассет. Моя семейная жизнь улучшилась почти сразу, и я принимал решения, которые прежде откладывал на несколько лет. В плане быстроты продвижения вперед я достиг того, о чем большинство писателей могли только мечтать. Моя книга лидировала по количеству продаж в США, и я много времени проводил на различных ток-шоу. В последующие годы моя писательская карьера приобрела новые направления. От книг о том, как использовать специфические стратегии в самопознании, я перешел к тому, как стать более уверенным в себе человеком. От объяснения того, как сделать то-то и то-то, я перешел к описанию важности перехода на новые уровни человеческого бытия.

Сегодня я убежден, что мой опыт прощения, будучи эмоционально истощающим в момент возникновения, послужил началом моего преображения. Это была моя первая встреча с силой моего собственного разума, позволяющей перешагнуть то, что прежде казалось непреодолимыми преградами физического мира и моего физического тела.

Пабло Пикассо говорил: «Когда я работаю, то оставляю свое тело за порогом, как мусульмане снимают свою обувь, входя в мечеть». Когда я писал эту книгу, то делал то же самое. Я оставлял свое тело за пределами комнаты. Под этим я имею в виду, что оставлял снаружи мир болей и посторонних вмешательств, позволяя войти в мир моей работы только разуму. В этом мире чистых мыслей границ нет. Что может быть пределом воображения? Та часть меня, что состоит из мыслей, есть чистая энергия, позволяющая идеям врастать в миры моего разума и затем обретать материальную форму через пишущую машинку. Никаких отговорок, никакой усталости, никаких страхов, никаких страданий, только энергия, которая каким-то образом перетекает через меня к вам без каких-либо ограничений. Творя, я знаю, что эти слова и идеи не принадлежат мне. Я лишь проводник, через который они текут, и когда я раскрыт и отрешен, когда я, как сказал Пикассо, оставляю свое тело за порогом, я являю собой часть созидательного процесса, который связан с просветлением. Этот процесс просветления и награды, которые следуют за «укусом трансформационной мухи», и составляют тему данной книги.