Я вышла из кабинета и направилась вперед по коридору. Мои каблуки громко стучали по полу, отдаваясь новой порцией боли. Черт возьми, да что такое?
К машине я уже ползла. Водитель открыл мне дверь, и я упала на заднее сидение. И только тут поняла, что не знаю французского.
-Дерьмо… - вслух сказала я. Он непонимающе посмотрел на меня, а я уже сползла вниз по сидению. В мои виски вливали раскаленный металл, и я не могла соображать. Я достала телефон и вялыми пальцами набрала номер Доминика. Он ответил:
-Be’be? Прошло четыре часа с нашей встречи. Уже скучаешь? Вот я…
-Скажи ему, что мне надо домой, - еле выдавила я и протянула телефон водителю. Тот взял трубку и выслушал указания. Машина мягко тронулась, и я отключилась.
***
Ты живешь, живешь себе обычной жизнью. Что-то тебя радует, а что-то – печалит. Но ты в какой-то мере счастлив, ведь знаешь, что впереди тебя ждет что-то хорошее, и еще более важное, чем есть сейчас. И вдруг в этой жизни мелькает чей-то силуэт. Точнее, сначала ты появляешься в его жизни, не обращая внимания на то, что уже дало начало вашим отношениям. Это потом, когда все произойдет и случится, ты захочешь вспомнить: а как вообще так вышло? И будешь вспоминать тот самый момент, когда впервые увидела его, и что же ты почувствовала. Сначала – размытый силуэт. Но потом, по мере приближения, его очертания становятся яснее и понятнее, и тут вдруг: БАЦ. Нет, не может быть. Это не он, не он должен быть рядом. Это же просто смешно!
Но вот этот человек, конкретный и понятный, рядом. Он не знает тебя, а ты не знаешь его. Но счетчик уже запущен, и все началось именно с того момента, как вы впервые столкнулись. Он будет возникать рядом с тобой в неожиданное время, будет звонить и ждать тебя вечерами… А тебя будет это пугать. Будешь чувствовать себя неуютно и странно… А потом он пропадет. И однажды, сидя в другом городе с другими людьми ты вдруг подумаешь: а где же он? Что делает сейчас? Думает ли обо мне? И как только ты о нем подумала, счетчик пошел на второй круг. Теперь ты делаешь это постоянно.
Но проходит время. Ты смотришь на него и понимаешь – ему все равно. Нет, он по-прежнему хотел бы проводить с тобой время, радоваться, но теперь это уже не так, как раньше. Больше не горит. И ты злишься! О да, еще как злишься.
И там, где-то на задворках моего сознания, я злилась. Я безумно злилась, что так вышло, но злилась на кого? На Егора? Вовсе нет. Я злилась на себя. За то, что упустила момент. За то, что счетчик пошел на второй круг. И пока я не была готова его остановить. Часть II
Путь становления кем-то –
самый сложный.
Прошло полгода.
1.
Я смотрела на мерцающие огни Эйфелевой башни так долго, что уже рябило в глазах. Слезы, высохшие на щеках, неприятно стянули кожу. Рука, сжимающая телефон, дрожала. Лучше бы я не делала этого. Лучше бы я не включала его со старой сим-картой.
Все то, о чем я забыла за эти полгода, снежной лавиной обрушилось на меня сейчас. Вот уже два часа я стою на майском вечернем ветерке, доносящем до меня запах кофе и круассан, к которому я так привыкла, и плачу, плачу, плачу.
Громкий стук в дверь прервал мою внутреннюю борьбу, и я, всхлипнув, пошла открывать. На пороге стоял Доминик, сжимая в руках мою кофту. Я резво двинула дверь обратно, но он просунул ногу и руку, не давай мне закрыть до конца.
-Эй. Перестань, be’be. Впусти меня.
-Для чего? – выдавила я, борясь с новым приступом истерики.
-Поговорить, - в его глазах не было ни капли раскаяния, лишь какая-то легкая грусть.
-О чем?
-Впусти – узнаешь, - он кривовато улыбнулся, позволяя серой дымке затянуть все эмоции его глаз, и я сдалась. Пройдя вглубь комнаты, я легла на кровать и свернулась калачиком.
Он осторожно положил кофту рядом со мной, сел на корточки перед кроватью и, посмотрев мне в глаза, сказал:
-Я злюсь на себя. Не на тебя, не думай так.
Я покраснела. За эти полгода он чертовски хорошо изучил меня, и сейчас знал, что я думала и как считала.
-Прости меня за вчерашнее. Я поступил mal (неправильно) .
Я все еще молчала. Да, я жутко злилась на него вчера и сейчас злоба не прошла, но теперь ее перекрывали куда более отстойные чувства: вина, жалость и боль. Боль, которую я слышала в голосе Марины, когда прослушивала сообщения, вину в голосе Дани. И тишину от того человека, ради которого я и решилась на это. Егор не писал мне, не оставлял сообщений. И это ранило больше всего. На фоне этого проблема с Домиником казалась пустяковой, и я не знала, что мне делать. Я вернулась к тому состоянию, в котором прибыла сюда: к крайнему раздраю и полной опустошенности.
-Поговори со мной, be’be, - попросил Доминик, протягивая руку и сжимая мои пальцы. – Я прошу тебя. Скажи мне что-нибудь.
-Я хочу домой, - выдавила я. – Мне нужно туда.
Доминик на миг сжал мои пальцы сильнее. В его глазах промелькнула обида и страшная боль. Кто бы мог подумать?
-Это из-за него? Ты говорила с ним?
Я покачала головой, ощущая, как снова хлынули слезы. Они мгновенно намочили искусно сшитую подушку, и я смахнула их другой рукой, не желая размыкать переплетенные пальцы с Домиником.
-Он не писал мне. Не звонил. Совсем. Он забыл…
И тут слезы прорвали все мои защитные дамбы. Это был первый раз за все эти полгода, чтобы я так рыдала, лихорадочно всхлипывая и кусая губу до крови. Доминик поморщился – мои слезы доставляли ему неудобство, и он явно считал себя причастным к этому тоже. Что ж. Может быть. Я не знаю, от чего я плакала: то ли от жалости к себе, то ли от боли. Все эти полгода я честно носила маску, улыбаясь камерам и лепеча по-французски. Я сказала «да» на предложение Гаяны остаться еще на неопределенный срок после Недели Мод. Я сказала «да» всем запретным вещам. Я сказала «да» всему, кроме своего сердца. Его я завешала черной тряпкой и спрятала в самый глубокий угол своей души. Я честно выполнила свой долг, а сейчас, дрожа на огромной кровати, я ощущала себя использованной и выброшенной самой собой же.
Зажмурившись, я позволила крупным слезинкам катиться вниз еще быстрее. Кровать подо мной прогнулась, и теплые руки обвили меня за плечи. Он не говорил ничего, лишь прижимал меня к своему гулко бьющемуся сердцу, ниже которого вытатуированы слова Шекспира на родном языке Доминика: L’enfer est vide. Tous les diables sont ici (ад пуст. все бесы здесь) .
Я не могла говорить. Я знала, что должна что-то сказать, но я не могла. Так же я знала, что мне нужно домой. Я совершенно не понимала, что я скажу Гаяне, как приеду домой и сделаю вид, что этих шести месяцев просто не было. Я не смогу так. Я не смогу делать вид, что все хорошо.
А слезы все лились и лились, насквозь пропитывая подушки и мое опустошенное сердце.
***
Я не люблю прощаться, наверное, вы уже поняли это. Но не попрощаться с Домиником я не могла. Видимо он мог.
Гаяна уже подала паспорта. Их стали проверять, а я, моргая и не позволяя подкатившимся слезам упасть, лихорадочно осматривала толпу людей. Его не было. Его нигде не было.
Гаяна сжала мою руку. Вчера вечером у нас состоялся разговор, и я все выложила ей, прося об «отставке из Парижа» на недельку. Долго не думая, та встала, и молча пошла собирать чемодан. А я… а я разревелась и побежала за ней вслед, обняв ее сзади и всхлипывая ей в спину. Я всегда все порчу. Я никудышный ребенок.
-Нам идти, Кристина, - она слегка потянула меня вперед, показывая, что держит в руках наши проверенные паспорта. – Ты задерживать очередь.
Нет! Я не могу уйти, не попрощавшись! Он не может так поступить со мной! Разве так бывает?
Я кинула взгляд, полный слез, на мать и закусила губу.
-Он не придти, - ее губы медленно шевелились, когда она произнесла это. В ее глазах была грусть, и одной рукой она обняла меня за плечо, ведя вперед.