Делать нечего, пришлось Чакырджалы отобрать у старосты землю бедной вдовицы.

Так постепенно он подменил собой османское правосудие. Дел у него выше головы. Естественно, что правительство и падишахский двор проявляют недовольство. Этот Чакырджалы слишком многое себе позволяет, надо его как-нибудь убрать, говорят в Стамбуле.

Еще более возмущены ага и влиятельная знать, которые терпят ущерб. Как он смеет ставить себя над правительством! Однако правительство не решается осадить Чакырджалы. Не дай бог опять поднимется в горы. Пусть уж лучше потешит себя. Пока ему не укоротят руки. Но у ага и знати лопается всякое терпение. И они начинают бороться. Всеми привычными им средствами.

На Чакырджалы прежде всего натравливают других разбойников. Из тех, что поотважней. Среди них и Чамлыджалы Хюсейин. Он собирает шайку из врагов Чакырджалы, убивает его сестру с сыном и передает через посыльного: «Если в сердце у тебя осталась хоть капля мужества, приходи, померимся силами».

Вот так Хюсейин хотел одним камнем убить двух птиц: уничтожить близких Чакырджалы людей и принудить его пуститься в погоню. Таков любимый, может статься даже любимейший, тактический прием разбойников: заманить врага в засаду и беспощадно расправиться с ним.

— Что скажешь, Хаджи?

— А что тут сказать? Преследовать Чамлыджалы нельзя: попадемся в ловушку. Этого-то он и добивается.

— Но ведь я должен отомстить за сестру.

— Только не сейчас. Надо как-то выманить Чамлыджалы из его логова. Ты же знаешь: разбойников не преследуют. Никогда не преследуют. Этот Хюсейин хитер как черт. На уме у него одно: извести всех своих соперников, стать единственным владыкой этих краев. Пусть делает все, что ему вздумается. Нас ему не провести.

Чакырджалы оказался в трудном положении. Оставить это подлое убийство без последствий? Но ведь люди сочтут его трусом. Скажут: «Этот Чамлыджалы прикончил его сестру и ее сына, а Чакырджалы и с места не двинулся, чтобы отомстить убийце». Но броситься в погоню означает нарушить правило, которому он неукоснительно следовал всю свою жизнь. Очень уж рискованное это дело, пара пустяков погибнуть.

Всю ночь Чакырджалы промучился бессонницей. А наутро прибыл еще один вестник:

— Я от Чамлыджалы, эфе. Он ждет тебя целых два дня. Пристало ли тебе, говорит он, уклоняться от схватки? Раз уж ты эфе, говорит, то и веди себя, как подобает настоящему разбойнику, не роняй своего достоинства.

Эти слова привели Чакырджалы в неописуемую ярость. Он был словно во хмелю, уже не сознавал, что говорит, что делает.

— Пусть нукеры готовятся, Хаджи. Каждый час промедления — позор лишний! Сообщи и жандармам — пусть они тоже идут.

— Тебе лучше знать, эфе.

Впервые в жизни Чакырджалы действовал, уступая напору чувств. До сих пор его сердце никогда еще не одерживало верх над разумом. Но настроение у него было унылое, подавленное. Он знал, что идет на почти неминуемую смерть. И заранее принимал такой исход.

Нукеры быстро собрались. Подоспел и жандармский отряд, который квартировал по соседству. Выступили в ту же ночь. Опасаясь засады, Чакырджалы выдвинул жандармов вперед, а сам следовал по пятам за ними. Чамлыджалы укрывался среди скал, разбросанных по склону ущелья. Если бы Чакырджалы вошел в это узкое горло, он оказался бы в руках своего врага. Чакырджалы предвидел опасность, потому-то и пропустил жандармов вперед. К этому времени подошел еще один ага, заклятый враг Чамлыджалы, с тридцатью своими людьми. Начался бой.

Внизу — жандармский отряд, сбоку — Чакырджалы. Хюсейин очутился в довольно затруднительном положении. В жандармов он почти не стрелял, лишь изредка, когда те начинали его теснить, пускал пулю-другую. Весь свой огонь он сосредоточил на Чакырджалы и его нукерах. И те и другие разбойники окопались. Расстояние между ними небольшое. Только высунься — получишь пулю в лоб. Стараясь раззадорить друг друга, эфе громко переговаривались:

— Я считал тебя, Чакырджалы, человеком. А ты притащил с собой жандармов. Еще б жену прихватил!

— Молчи, сын потаскухи! Тоже мне эфе. Спрятался за скалы, носа не кажешь. А ну-ка выглянь. Дай посмотреть на тебя.

Так уж в заводе у разбойников. У кого нервы крепче, за тем и победа.

В середине дня прибыло подкрепление — еще один жандармский отряд. Чамлыджалы обошли и сзади. Убежать — нечего и надеяться. Кольцо все уже, словесная перепалка продолжается.

В конце концов Маленький Осман не вытерпел, вскочил на ноги и начал стрелять стоя. Но ведь Чамлыджалы — стрелок каких мало, журавлю в глаз на лету попадает. Одним выстрелом повалил он Маленького Османа.

— Я ж тебя предупреждал, эфе, — говорит Хаджи.

Маленький Осман — самый отважный из всех нукеров, любимец эфе. Эфе сломлен, у него отнимаются руки и ноги. Но поквитаться с Чамлыджалы он так и не может. А ночью тот ускользает.

На другой день опять приходит посыльный:

— Чамлыджалы ждет тебя. Если осталась, говорит, у тебя хоть капля мужества, приходи. Но без жандармов.

— Нет, — решительно произносит Хаджи Мустафа, — не щадишь самого себя, так пощади своих нукеров.

Чакырджалы долго молчит. Наконец:

— Возвращаемся домой, Хаджи. Я уже и так сделал ошибку, которая стоила жизни Маленькому Осману.

После того как Чакырджалы спустился на равнину, горы наводнились разбойниками. Тридцать — сорок шаек, сто — сто пятьдесят разбойников. И хуже всех — Чамлыджалы.

Все шайки между собой враждуют. У всех у них разные покровители. За спиной Чамлыджалы стоит Садык-бей, сын Хаджи Али-паши. За Чакырджалы — Уитол и Саид-паша, сын Кямиля-паши. Садык-бей и другие сыновья Хаджи Али-паши, представляющие интересы знати, выступают против Кямиля-паши — ясно, что они враги Чакырджалы.

Пока Чамлыджалы находится в горах, он не может уничтожить Чакырджалы, живущего на равнине. Это хорошо понимают некоторые вельможи падишахского двора. Чамлыджалы, как и Чакырджалы, присваивают звание кырсердара. Он должен спуститься на равнину. В айдынском правительственном доме готовится пышная встреча.

Чакырджалы хорошо знает обо всем этом. В душе у него поселяется беспокойство, тревога. Перед глазами снова начинают маячить постылые, нелюбимые горы. И однажды он призывает Хаджи.

— Слушаю, мой эфе.

— Мы что-то засиделись на одном месте. Пора собираться в дорогу.

Хаджи доволен. Довольны и нукеры: праздносидение им уже невмочь. Впереди — жаркие дела. Снова будут они нагонять страх на ага, беев и богачей. Острой саблей будут гулять по головам знатных господ, притесняющих простой люд.

— Хаджи!

— Слушаю, мой эфе.

— Завтра Чамлыджалы будут чествовать в Айдыне. После этого он отправится к себе в деревню. Тут-то мы его и перехватим. Порадуем его превосходительство Хаджи Али-пашу.

— Порадуем, мой эфе, — ухмыляется Хаджи Мустафа.

Выбрали подходящее место у дороги, окопались.

— Сегодня мы сделаем доброе дело, Хаджи, — прикончим этого ублюдка.

Решение снова уйти в горы больше всех обрадовало Чобана Мехмеда. Он не выпускал из рук кавала. Играл и пел. Пел и играл. Этот могучий, высокий, как сосна, парень превратился в малолетнего ребенка. И хотя не говорил ни слова, всем и так было понятно, что у него на душе.

— Пусть только Чобан стреляет в Чамлыджалы, — приказывает Чакырджалы.

У Хаджи вытягивается лицо.

— Нельзя так, — пробует он протестовать. — Мы все должны стрелять…

— Не спорь. Как я сказал, так и будет, — обрывает Чакырджалы.

— Эфе лучше знать, — покоряется Хаджи.

Сидя в укрытии, Чобан нетерпеливо поигрывает ружьем.

И вот вдалеке показывается Хюсейин со своей шайкой. Все они на конях, из-под копыт летит пыль. Чакырджалы и его люди затаили дыхание, ждут, когда выстрелит Чобан. Дело нехитрое, надо только подпустить их поближе и стрясти этого Чамлыджалы, как грушу.

Всадники все ближе и ближе. Не утерпел Чобан, нажал на спусковой крючок. Никак не думал, что промахнется. Но промахнулся. Чамлыджалы молнией соскочил с коня, лег и пополз к ближайшим кустам. Ползет, а сам ругается и отстреливается.