Однажды утром Чакырджалы донесли:

— В деревню прибыл Рюстем-бей со своим отрядом. Сейчас он в доме старосты.

Разбойник в недоумении. Это еще что за новости! Ведь он подписал с правительством соглашение, по которому ни один отряд, ни один чиновник не имеют права заходить в Айасурат. Уж кто-кто, а Рюстем-бей это знает. Может, он просто заехал в деревню по пути куда-нибудь и у него нет никаких дурных намерений?

Разумеется, Рюстем-бей хорошо знал о соглашении. Но желание отомстить за брата оказалось сильнее его. Захватив с собой двадцать — тридцать конников — из тех, что поотважней, — он прискакал в деревню, где жил Чакырджалы.

Майор от кого-то слышал, что разбойник не выходит из кофейни, и уже заранее предвкушал, как захватит его врасплох и пристрелит на месте.

В действительности, однако же, все произошло — да и не могло не произойти — по-иному. Чакырджалы успели заблаговременно предупредить о приближении аскеров. Естественно, он тут же принял все необходимые меры.

Рюстем-бей был не в состоянии здраво размышлять. Он и без того весь кипел, а тут его еще накрутили всякие знатные господа, ага и беи. Как ураган ворвался он в кофейню. Убедившись, что Чакырджалы там нет, совсем разбушевался. Кричит, надсаживает глотку, а что делать, не знает. Одно только и приходит в голову — осадить дом разбойника.

Крестьяне, что были в кофейне, пригласили его сесть. Он нехотя сел.

Хорошо осведомленный обо всем происходящем, Чакырджалы решил проверить, с чем приехал Рюстем-бей.

— Приготовьте угощение, — велел он своим людям.— Накройте стол в кофейне и предложите это угощение Рюстему-бею. Передайте ему от моего имени: еда у нас простая, деревенская, пусть не обижается. А вечером, скажите ему, добро пожаловать ко мне домой.

В кофейне накрыли стол человек на двадцать пять. Чего там только не было — разве что птичьего молока не хватало!

Когда Рюстему-бею передали слова Чакырджалы, кровь так и бросилась ему в голову. Как пихнет стол — все блюда на пол повалились.

— Скажите этому сыну собачьему, эфе вашему, что от его хлеба и шакалы откажутся.

И как пошел поносить, оскорблять Чакырджалы — остановиться не может.

Обо всем этом доложили Чакырджалы. Сжалось у него сердце. Стало быть, снова горы?! Но спустить такое невозможно!

Он велел своим нукерам приготовиться. Те радостно исполнили его приказание.

Засаду устроили в двух километрах от деревни.

А вот и Рюстем-бей со своими аскерами. У Чакырджалы даже руки дрожат. «Ах, нечестивец! — повторяет он про себя. — И принесла же тебя нелегкая в нашу деревню!»

Гремит дружный залп. Майор и несколько аскеров падают с лошадей. Остальные спасаются бегством.

Кто только не принимал участия в преследовании Чакырджалы! И правительственные войска, и жандармы, и братья убитых разбойников, и родственники ограбленных господ, и их наемники, и многие, многие другие.

Постепенно, набираясь опыта, они становились все более хитрыми и ловкими. За годы преследования Чакырджалы они составили себе неплохое представление о его тактических приемах.

Никогда еще эфе не приходилось так туго. Он вынужден был напрягать весь свой природный ум, хвататься за любую представляющуюся ему возможность! Зато и мстил жестоко, убивал не моргнув глазом. Иной раз без всякого повода. Но всегда считал себя правым. Рюстем-бей что хотел, то и получил. То же самое и правительство. Ему-то и держать ответ за все эти убийства! Весь грех на нем.

Эфе совершает свои знаменитые стремительные переходы. Тут завязывает перестрелку, там грабит или похищает — все перед ним трепещут. А если какой-нибудь отряд начинает ему чрезмерно досаждать, он устраивает засаду — и уж тогда пощады от него не жди.

На долгом опыте его преследователи убедились в правильности разбойничьей тактики, главная заповедь которой гласит: «Убегающий побеждает, преследующий терпит поражение». Но ведь это правительственные войска, их долг — преследовать. Чакырджалы только обрадуется, если они прекратят преследование. Чего доброго, еще выразит им свою признательность. Выход один — как-то вывести его из себя, заставить преследовать правительственные отряды. Но как это сделать? Да очень просто. Надо спалить его дом, уничтожить сад, который он выращивал, словно ребенка, арестовать и посадить в тюрьму всех его домочадцев. Уж тогда-то, и сомневаться нечего, разбойник потеряет голову. Начнет мстить за сожженный дом, нападет на правительственный отряд, чтобы отбить родных. Тут-то западня и захлопнется.

Жизнь показала, что те, кто так рассуждали, плохо знали Чакырджалы.

Начинается ужасное испытание. Простой народ бьют, убивают, ссылают — и все якобы за укрывательство разбойника. Словно смертоносный смерч, обрушивается на него османское правительство. Гнет его нестерпим. Но народ не сломлен, еще теснее сплачивается он вокруг своего героя.

Повсюду оглашается правительственное постановление: через неделю дом Чакырджалы будет сожжен, его сад сровняют с землей, а всех родных препроводят в тюрьму.

Приходит назначенный день — это пятница. Вокруг дома окопались аскеры. Пусть Чакырджалы только покажется — тут ему и конец. А он должен, не может не прийти. Выводят жену и детей эфе, поджигают дом. Ждут, пальцы на спусковых крючках. Языки огня лижут небо. Но эфе не появляется. Он сидит под деревом на склоне горы и с горькой усмешкой смотрит на пожар.

К обеду на том месте, где стоял дом, остается лишь груда золы. Так и не дождавшись Чакырджалы, аскеры вылезают из укрытий и принимаются за сад. Стук топоров так громок, что долетает даже до эфе. Мышцы его лица напрягаются, но усмешка не исчезает — разве что еще горше становится.

Ожидания аскеров не сбываются. К вечеру Чакырджалы и вовсе уходит.

Домочадцев эфе сажают в одемишскую тюрьму. Взбешенный разбойник ждет несколько дней, не выпустит ли их правительство, затем пишет каймакаму угрожающее письмо. И, не дожидаясь, пока письмо дойдет по назначению, перехватывает почту, где оказывается много серебра и золота. Это его первое предупреждение. Получив письмо и почти одновременно узнав об ограблении, каймакам приказывает выпустить родных эфе и отправить их обратно в деревню.

Как раз в это время Чакырджалы приказал Кара Али-эфе с его нукерами спуститься на равнину. Понять, зачем он это сделал, нелегко. Можно только предположить, что здесь, на равнине, Чакырджалы, который оказался в весьма трудном положении, нуждался в его помощи.

Правительство неусыпно следило за Кара Али и его людьми. Однажды по пути из одной деревни в другую — они ехали в гости — их перехватили жандармы.

— Не шевелиться! Сдавайтесь!

— Я Кара Али-эфе.

— Сдавайтесь! Бросайте оружие!

— У нас соглашение с правительством.

— Сдавайтесь, или мы всех вас перестреляем.

Пришлось Кара Али и его товарищам бросить оружие. Выйдя из засады, жандармы отобрали у них не только ружья, но и револьверы и кинжалы. Связали им руки и погнали в Одемиш. Среди путников, которые им встретились, был один пастух, несколько юрюков и деревенских парней. Кара Али незаметно подавал знак тем, кого знал: сообщите, мол, эфе о нашем аресте. В тот же день Чакырджалы уже знал о случившемся. Но не принял никакого решения, молчал.

Всю дорогу Кара Али подбадривал следовавших за ним товарищей:

— Не тревожьтесь! Сейчас подоспеет эфе. Может, он уже впереди.

Жандармы затянули победную песню. Кара Али так и подмывало выкрикнуть: «Проклятые выродки! Не добраться вам живьем до Одемиша! Все на дороге ляжете!»

До города было еще полдня пути. Жандармы остановились на ночлег в придорожной деревеньке. Вокруг арестованных собралась большая толпа. Шушукались: «Поймали Кара Али». А жандармы нагло похвалялись: мы-де схватили прихвостня Чакырджалы, теперь черед за ним самим, скоро и его потащим на веревке, как пса.

Кара Али скрежетал зубами, слыша эти похвальбы. Был в таком бешенстве, что чуть не выпалил: «Ну, погодите! Чакырджалы, верно, уже получил известие о нашем аресте. Он вам покажет, так вас и так!» Но вовремя сдержался. Тайну надо хранить свято, и уж тем более не выдавать ее врагу.