Глаза у подпаска заблестели, щеки зарумянились.

— Пусть погибнут все твои враги, мой эфе! — вскричал он. — Да помогает тебе Хызыр! Сам Хызыр на своем коне!

— Доноси мне обо всем, что делает Хасан-чавуш, — велел ему Чакырджалы. — Не спускай с него глаз. И Хаджи-эшкийа предупреди: пусть будет начеку.

После того как подпасок ушел, Чакырджалы обратился к Хаджи Мустафе:

— Надо перейти на ту сторону горы. Пусть Чобан купит провизию в юрюкских шатрах.

«Ну и ну! — подумал Хаджи. — Разбойник, а ведет себя как торгаш. Провизию покупает. Нищему подпаску пять меджидие отвалил!»

Нехотя протянул он руку к кушаку, достал деньги. Чакырджалы сразу смекнул, в чем дело.

— Ты что это, Хаджи, насупился? Мы пока еще не разбойники. Вот когда станем разбойниками, тогда и хлеб не надо покупать будет — люди сами принесут. От доброго сердца. Я не хочу, чтобы о нас сразу же пошла дурная слава, будто мы стервятники какие… А ты, Чобан, — обернулся Чакырджалы к другому своему нукеру, — запомни: если не будут брать деньги, всучи их силой. Скажи, что Чакырджалы поднялся в горы не для того, чтобы обирать бедняков. — Он положил руку на плечо Хаджи. — Дела наши идут неплохо. Мы могли бы свести счеты с Хасаном-чавушем прямо сейчас. Но, по-моему, лучше немного обождать. Народ недоволен им все больше и больше, а это нам на руку…

— Ты прав, эфе. Это нам на руку.

— Вот чем бы только нам заняться? Нет ли в этих краях какого-нибудь ага, притесняющего бедняков? Которого все ненавидят?

— Есть такой. Мустафа-ага, покровитель Верзилы Джерида. Он, кстати, и с твоим отцом враждовал. Но справиться с ним нелегко. Его дом охраняют сторожа и нукеры. Он подкармливает многих разбойников. Среди них и сам Чамлыджалы. Все бедняки — отсюда до Одемиша, от Одемиша до Айдына — ненавидят его лютой ненавистью. Но справиться с ним, повторяю, дело нелегкое. К тому же поместье его — на равнине.

Чакырджалы пробуравил нукера острым взглядом:

— Ну что ж, случай подходящий. Этого Мустафу мы слопаем прямо с потрохами. Нападем на дом. Если денег не окажется, уведем хозяина в горы. А не захочет дать — тут же на месте и прикончим. Попроси-ка Вели-ага разведать, дома ли сейчас Мустафа.

— Пусть Чобан сходит, а потом и мы…

— Нет уж, сходи лучше ты сам. А я подожду тебя у Кровавой могилы, возле Бешик Джевиза.

Хаджи не стал тянуть с этим делом, сразу же отправился в путь. Лицо у него было озабоченное, суровое.

Тяжелая, словно каменная, навалилась темнота на мир. Ни зги не видно. Сеется мелкий дождь. Чакырджалы и его нукеры идут крадучись: опасаются попасть в засаду. На своих лазутчиков они еще не вполне полагаются — люди непроверенные, могут и предать. Даже направление Мехмед выбрал не то, какое им советовали, — прямо противоположное. Хаджи — впереди, метров на сто; за ним — Чакырджалы, а позади — Чобан Мехмед. Метрах в пятидесяти от усадьбы Хаджи остановился и подождал, пока к нему присоединятся остальные.

— Вы оставайтесь снаружи, — распорядился Чакырджалы. — А я войду в дом. Если дверь заперта, открою ее пулями. Бояться нам некого — Хасан-чавуш сюда и за день не доберется… Если начнется перестрелка, не беда. Так-то оно, пожалуй, даже лучше будет, Хаджи.

— Лучше?

— Да.

Чакырджалы перескочил через дувал во двор усадьбы. Он хорошо знал, в какой комнате находится хозяин, с кем он обычно проводит свои вечера и даже сколько в доме денег.

Добравшись до двери комнаты, где Чакырджалы предполагал застать хозяина, он постучал.

— Кто там?

— Мехмед. Хочу повидать ага.

Без всяких расспросов дверь тотчас же отворили. Нетрудно было понять, что здесь никого не боятся.

Едва переступив порог, Чакырджалы прицелился в хозяина.

— Не шевелись, ага. Буду стрелять без предупреждения.

Мустафа-ага сидел, не выказывая никаких признаков тревоги.

Только слегка выпрямился и спросил:

— Ты кто такой? И чего тебе надо, сынок?

— Я Чакырджалы Мехмед. Я знаю, что у тебя дома хранится тысяча триста лир. Если ты мне не отдашь тысячу двести, то…

Ага громко рассмеялся:

— А, Чакырджалы. Слышал я, что ты недавно в горы поднялся. Хотел тебя даже в гости пригласить, пару дельных советов дать.

— Ты мне зубы не заговаривай, ага! Выкладывай деньги!

— Неужели ты не знаешь, сынок, что против Мустафы-ага никто не смеет идти?!

— Заткнись, черноверец! Надоело мне слушать твою болтовню. Где деньги?

Чакырджалы перевел взгляд на людей, сидевших вокруг хозяина. Все они были мелово-бледны.

За спиной Чакырджалы стояли его нукеры.

— Ты только посмотри на этого черноверца, Хаджи! Он, видишь ли, считает, что никто не осмелится против него пойти. А ну-ка забери у него все деньги, до последнего золотого!

Хаджи подошел к хозяину:

— Давай деньги, пес шелудивый! Или я тебя прихлопну на месте!

Ага видит: дело плохо. Понял наконец, что рта лучше не раскрывать, не то пулю сжуешь. С этим Чакырджалы шутить не приходится. Видно, он из тех, что все хорошо продумывают, подготавливают, а уж потом ни перед чем не останавливаются. Ага тяжело поднялся и в сопровождении Хаджи поплелся в соседнюю комнату.

Когда они вернулись, у Хаджи в руках был мешочек.

— Высыпь деньги на стол, пересчитай! — приказал Чакырджалы.

В мешочке оказалось пятьсот лир.

— Ага, время дорого, тащи сюда остальные деньги.

Мустафа-ага вынес еще два мешочка.

— Это все?

— Все.

Хаджи сосчитал. Ровно тысяча триста лир.

— Верни сотню хозяину, — велел Чакырджалы, — может, ему понадобятся деньги на этих днях.

Хаджи нехотя отложил сотню.

— Ага, я слышал, ты человек умный. Теперь сам в этом убедился. Я бы хотел быть твоим другом. Но ничего не поделаешь: мы стали разбойниками недавно, позарез нужны деньги. Так что не обессудь.

Ага сидел ни жив ни мертв.

— Счастливо оставаться!

Все трое перемахнули через дувал, миновали кладбище и направились прямо в горы.

Рассвет застал их еще в пути.

— Видишь, Хаджи, вон тот кустарник около пересохшего русла реки? — спросил Чакырджалы. — По-моему, неплохое место для привала. Что скажешь?

— Тебе лучше знать, мой эфе.

Вконец измученные, еле держась на ногах, доплелись они до кустов. Укрылись. Розово цвели лавры. Лиловели цветы целомудренника. В воздухе реяли тысячи светло-желтых пчел. С гор тянуло осенним ветерком, вобравшим в себя запах сосен, сухих трав, реки.

— Здесь нам придется пробыть до вечера, Хаджи.

— Другого выхода нет, мой эфе.

Искрилась, горела галька на дне пересохшей реки. Солнечные лучи заливали все кругом.

Разбойники расположились под деревьями.

— Не грех бы и перекусить, Хаджи.

Достали провизию, плотно поели. Чобан привалился спиной к стволу и заиграл на кавале. Да так самозабвенно, будто в целом мире, кроме них, никого нет. Мехмед и Хаджи словно бы и не слышат его. Мехмед ласково поглаживает ложе ружья. Хаджи покуривает. Ни тот, ни другой не боятся, что звуки кавала их выдадут.

Весь день проиграл Чобан. А Чакырджалы и Хаджи сидели погруженные в свои мысли. И вдруг заметили в вышине птиц. Летят тесной станицей, черные-черные на фоне вечернего неба. Мехмед вскочил на ноги. Лицо сияет, так и лучится радостью.

— Хаджи, — закричал он, — Хаджи!

Нукер поднял на него глаза.

— Хаджи! Ведь у нас тысяча двести лир.

— Да, мой эфе.

— Это же куча денег. Целый капитал.

— Да, мой эфе.

— Что, если нам обойти десять-пятнадцать ближних селений?..

— Не понимаю, мой эфе.

— Мы нажили могущественного врага, Хаджи. Почему бы нам не завести могущественных друзей? Еще более могущественных? Ведь нам предстоит иметь дело с Хасаном-чавушем.

— Ясно, мой эфе.

— Вот и хорошо. Когда зайдет солнце, пойдем в эту деревушку, что прямо над нами. Как она называется?

— Не знаю, мой эфе. Никогда там не бывал.

— После этого все окружающие селения будут за нас горой.