Скорей бы начало… Он попытался сосредоточиться на роли, но воображение против воли нарисовало мрачную рожу Котова. Сегодня он столкнулся с ним в коридоре школы. Алексей хотел независимо пройти мимо и не смог, ноги сами приросли к полу. Котов обошел его кругом, осмотрел любовно, словно Ивашечку, которого вот-вот сунет в печь, и улыбнулся. И такая это была улыбка, что Алеша забыл дышать.

А в театре своя беда- Анна Гавриловна, что обещала сегодня любовные ласки.

Представление все не начиналось. Обряженные и загримированные актеры нервничали и разглядывали зал через глазок в занавеси. Алексей тоже посмотрел в зал, ища глазами благодетельницу. Горели свечи, качались пышные парики. Бестужевой не было. Кресло ее, поставлено как всегда чуть поодаль от прочих, пустовало, и было в этом бархатном троне что-то необычное — стоял криво, словно забытый, и привычная алая подушка не украшала его сиденья. «Может, заболела», — с надеждой подумал Алексей.

Кто-то натужно задышал ему в ухо.

— Сашка? Ты как здесь?

— Отойдем в сторону. Да побыстрей! Юбку-то подбери,- шептал, задыхаясь после быстрого бега, Белов.

Они спрятались в зарослях нарисованных библейских кущ.

— Твоя арестована!!!- выдохнул наконец Саша.- Не спрашивай как да откуда… Точно. Взяли твою Анну час назад в крытую коляску и с ней дочь…

— Какую еще дочь?… — пролепетал Алеша.

— Анастасию Ягужинскую, от первого брака. Ты что, не знаком с ней?

Алексей ничего не ответил. Он растерянно обтер лицо, размазывая грим.

— Ты что молчишь-то?- Белов потряс Алексея за плечо.- Не слышал, что ли, — государыню хотели отравить.

— Анна Гавриловна-то здесь при чем? — растерянно спросил Алеша.

— Не нашего ума это дело. Взяли- значит виновата.

Какая же она отравительница? Алексей вспомнил вдруг ее руки с холеной, словно прозрачной кожей. Он стоит истуканом, а руки хозяйски шарят по его телу, выискивая, куда бы сунуть кошелек. Больно будет таким ручкам в кандалах. Молил он судьбу, чтоб лишила его постылой ласки благодетельницы, да разве так? Разве желал он такой жестокости, чтобы помчали ее на допрос? Добра ведь она была, Анна Гавриловна…

— Очнись ты, наконец! Котов из норы вылез и по начальству побежал, а уж зловещ…

— Тоже мне новость! Я давно ареста жду.

— Да пойми, наивный человек, я не про наш Сухарев подвал говорю! Котов меня в коридоре за пуговицу поймал и ласково так начал выспрашивать- бывал ли ты в бестужевском дому, почему так обласкан, туда-сюда… А сам вроде бы в ответах моих и не нуждается. Деловит и весел! Чуешь, куда гнет? А ну как тоже в коляску да на допрос…

Алексей похолодел.

— О чем меня допрашивать?

— Найдут. Ты записки ее носил?

— Полгода назад вроде отнес одно письмо. А куда, убей бог, не помню.

— Там вспомнишь… У них, брат, на дыбе вспоминают. Бежать тебе надо и немедля, потому что Котов рыщет, а он времени зря терять не будет.

— Бежать, прямо сейчас? А спектакль?

— Отыграй свой спектакль. Домой не ходи. Там могут засаду устроить. Деньги у тебя есть?

— Хватит, но ведь… — Алеша плохо соображал, — надо теплое взять, книги и еще… глобус.

— Какой к черту глобус? Ладно, я твои вещи сам соберу. Теперь слушай меня внимательно. Школа мне давно опостылела, ты знаешь. Словом, я бегу вместе с тобой.

Алексей, широко раскрыв глаза, уставился на Александра.

— Тебе-то зачем?Одумайся, Сашка! Без паспортов мы не люди. Котов два наших имени в одно соединит. Решит, что и ты в это дело замешан.

— Это мне решать, куда я замешан, а куда нет. Я не могу оставаться в Москве. Мне в Петербург надо. Понимаешь? Надо! А ты в Кронштадт к Чичигову открывать новые земли.

— Начинаем, начинаем, мадам… месье… — донеслось со сцены.

— Чичигов в Лондоне. Какой Кронштадт?- чуть ли не со слезами крикнул Алексей.

— Ладно. Потом решим, куда бежать. Сразу после спектакля приходи к Грузинской богоматери. Знаешь? На Старой площади. Я там буду.

Представление не клеилось. Внезапность замены давала себя знать тем, что дух пьесы не улавливался играющими. «Трагедия о Полиционе» была написана в стиле высокопарном, и актеры непроизвольно навязывали этот стиль фривольной «Гонимой невинности».

Кроме того, суфлер был пьян, а оттого сердит и слишком громок. Сколько ни увещевали его, сколько ни давал он клятв не брать перед спектаклем в рот спиртного, из суфлерской раковины всегда тянуло алкогольным душком, а подсказки перекрывали голоса самых громких актеров. Раньше суфлер был трезвенник,отличный был суфлер,но «окал» по-вологодски и очень возгорался. И половины действия не пройдет, а вся труппа окает и возгорается с суфлерскими интонациями. Выгнали его, да, видно, и этот, теперешний, скоро пойдет за своим предшественником.

Но публика принимала, как всегда, хорошо. В театр ходили себя показать и людей посмотреть, а то, что происходило на сцене, хоть и трогало зрителей, было далеко не главным в развлечении светского общества.

Алексей весьма вольно трактовал образ горничной. Он то мерил сцену угловатой мужской походкой, то застывал столбом, кусая губы и нетерпеливо топая ногой.

— Ах, мадам… Ну уж нет, мадам… Да пристало ли мне это, сударь, — лепетал он невпопад, а в голове вертелся один вопрос: «Что делать?»

Ответ подсказал суфлер:

— Живой я, сударь, не дамся,- крикнул он реплику мадам Лебрен.

«Вот ответ,- подумал Алексей. — Живым я вам не дамся. Живым на пытки не пойду».

Как только сцена с его участием кончилась, он побежал в гримерную и, закинув юбку на голову, подпоясался шпагой.

— Честь- суть мое достоинство… как я его понимаю… — шептал он, застегивая ремень.

Его выход. Мадам Лебрен поймала Алешу за рукав.

— Ты где шатался,Корсак? Странный ты нынче.Пошли…- И добавила озабоченно: — Что-то в зале шумно стало.

Драгунские мундиры он увидел сразу, и оттого, что в зале было много зеркал, мундиры удваивались, утраивались, исчезали штатские платья и женские робы, лишь драгуны стояли, сидели, искали глазами Алексея.

«Прав ты был, Сашенька! За мной… Как же отсюда выбраться? Второй этаж. Выход один- через зал. Еще надо успеть снять с себя эти женские тряпки». И Алексей начал пятиться в глубь сцены, машинально расстегивая пуговицы.

Драгун было четверо. Они стояли позади кресел и с любопытством смотрели на сцену. Публика успокоилась и перестала обращать на них внимание. Невзрачного вида человек,сопровождающий драгун,и вовсе не был замечен. Кому есть дело до штык-юнкера Котова, который поставил драгун у стенки, пошептал что-то старшему и исчез за кулисами.

Дальнейшие события расценивались и актерами и зрителями как переполох, смятение, вызванное совершенно непонятными причинами.

На сцене уже любовь вошла в полную силу, дамы и девицы даже веера поуспокоили, ловя взволнованные признания лицедеев, а старики заснули без помех, когда раздался истошный крик и в зал со сцены выскочила девица в сбитом набок чепце и неприлично поднятых юбках. И не успели зрители признать в ней недавнюю горничную, как девица сбила ногой высокий канделябр, пулей пролетела по зале и скрылась в боковой двери. За девицей, вопя и размахивая руками, проскакал человек в черном камзоле.

Канделябр словно нехотя стал заваливаться набок, но был подхвачен сильной рукой вельможи в роскошном кафтане. И только одна свечка выскочила из своего гнезда и упала прямо на золоченый подол сидящей дамы. Украшавшие подол пышные рюши занялись сразу, и по парчовому подолу, который сам не загорелся из-за обилия золотых нитей, игриво побежали два ручейка пламени.

Визг, гам, рев, перевернутые кресла- вся зала словно сбесилась. Всем казалось, что огненные ручейки бегут к их парикам и юбкам. «Пожар!»- закричал кто-то фальцетом. Вельможа старался сбить пламя с одежды дамы, но она рвалась из рук и истошно вопила. Актеры бросили играть и облепили рампу. Только суфлер оставался спокойным и продолжал громко выкрикивать реплики.

Драгуны, видно, забыли, зачем пришли, и теперь видели свой долг в немедленном прекращении всей этой кутерьмы, для чего встали в дверях и, отбиваясь от лавины наседающих тел, дружно гаркали: