Лядащев так и не понял тогда, покаяться ли хотел Красный-Милашевич или выдумал все про клевету,боясь, что дотошные следователи сами вспомнят старое дело, начнут розыск и найдут возможность отягчить и без того тяжелые вины подследственного.

И почему-то запомнилось, как по жести подоконника вразнобой ударила капель и большая сосулька,сорвавшись с карниза, брызнула снопом осколков, и Лядащев подумал тогда с внезапной жалостью: «Это твоя последняя весна, Милашевич…»

— Василий Федорович, я кофий принес.

— Почему сам? Бабы где?

— У мадемуазель Гретхен мигрень, а служанка в трактир за свечами ушла.

— Зачем им свечи? Они впотьмах любят сидеть.

Лядащев взял чашку обеими руками и, обжигаясь, стал пить кофе. Саша выжидающе молчал.

— Если твой Зотов взят в тридцать третьем году в Смоленске, то помочь тебе может один человек- князь Черкасский,- сказал Лядащев,внимательно, даже, как показалось Саше, испытующе в него всматриваясь.- Он был смоленским губернатором и стоял во главе заговора. Знаю, что был пытан, в хомуте шерстяном висел, но никогда никого не выдал, ни одной фамилии не назвал, и это спасло ему жизнь. Казнь заменили пожизненной ссылкой в Сибирь. Год назад вернулся он в Петербург.

— Вы можете поискать в архиве по смоленскому делу фамилию Зотова?

— Нет. Это секретный архив. Чтоб в тех протоколах рыться, надо иметь бумагу за подписью самого вице-канцлера.

— Старый архив… Почему он секретный?- удивился Саша.- Виновные наказаны, и делу конец.

— Нет, Александр. Дела в нашей канцелярии никогда не кончаются. Так и с Лопухиными, и с Бестужевой. Казнь у Двенадцати коллегий состоялась, ты знаешь, но дело не прекращено… нет.

В этот момент Саша подумал вдруг про Алешку Корсака и даже взмок весь от волнения, и боясь, что волнение это просочится наружу, он как можно беспечнее сказал:

— Вы говорили о Черкасском, Василий Федорович. А как его найти? Где его местожительство? Отцовскую книгу у меня арестовали в вашей канцелярии… то бишь, конфисковали…

— Я забыл совсем. Открой вон тот ящик. В нем лежит твоя книга.

Саша с трудом повернул ключ в замке и извлек из бюро отцовские записки. Книга распухла, поистрепалась в чужих руках, обложка украсилась каплями застывшего стеарина и чернильными разводами, но все страницы были целы.

— Василий Федорович, вообразите… нашел! — воскликнул Саша.

— Еще бы не найти,- усмехнулся Лядащев.- В этой книге только что местожительство государыни императрицы не указано,- и вспомнил, что уже говорил эти слова ретивому следователю. «По всем этим адресам будем обыски делать и допросы снимать!»- вопил тот.- «Какие допросы?- сказал тогда Лядащев. — В этой книге- вся Россия, кроме государыни и великих князей».

— Черкасский. Алексей Михайлович, князь, — прочитал Саша.

— Это не тот,- перебил его Лядащев.- Это покойный кабинет-министр.

— Ладно, найдем,- сказал Саша, деловито запихивая книгу в карман, но вдруг задержал руку: Знаете что, Василий Федорович… Хотите я эту книгу вам подарю?

— Зачем еще?

— Дак ведь для работы вашей- очень полезная книга. А вы мне скажите только — зачем вам нужен берейтор наш,Котов?Помните, разговор был? Поганый человек-то. Почему он вас интересует?

— Не твоего ума дело.А книгу забери. Нечего ей делать в Тайной канцелярии.

— Я ее вам лично дарю. При чем здесь Тайная канцелярия?

— А при том, что я ее работник, ее страж и верное око!- гаркнул вдруг Лядащев, потрясая перед Сашиным лицом кулаком, но внезапно остыл, подошел к окну.

«Зябко что-то. Дождь собирается… здесь всегда дождь или идет или собирается… А князь Че…ский- это и есть смоленский губернатор,- подумал Лядащев уверенно.- Интересный узелок завязывается- Зотов,Котов, Черкасский… И всем этим Белов почему-то интересуется. Значит, пустим его по следу… Господи, а мне-то это все зачем? О, богатая вдова подполковника Рейгеля, я жажду твоих костлявых объятий…»

— Запомни, Белов,- сказал Лядащев, не оборачиваясь.- Найдешь Черкасского, найдешь и Котова. А теперь уходи.

— Вы сказали «Котова»? Вы не оговорились? Отцовскую книгу я на подоконнике оставил… Пригодится, ей богу… Так Зотова или Котова?

— Пошел вон! — взорвался Лядащев, запустил в опешившего Сашу книгой и отвернулся к окну.

«Софья, душа моя! Я благополучно достиг столицы и живу теперь у друга моего Никиты Оленева. Петербург — город большой, улицы чистые, и много иностранцев. А еще здесь много кораблей. Как посмотрю на шхуну или бриг какой, так сердце и заноет. Сесть бы нам с тобой на корабль, поднять паруса да уплыть далеко, где пальмы шумят. Уж там нас монахини не сыщут».

Алексей покусал перо, покосился на Никиту, который, лежа на кушетке, прилежно читал Ювенала, вздохнул и продолжал:

«Как ты живешь, зорька моя ясная? Как с матушкой ладишь? Она добрая и любит тебя, а если велит говорить, что ты Глафирова дочь, то и говори, не перечь. Большой беды в этом нет, а матушке спокойнее».

Веру Константиновну мало беспокоило, что Софья бесприданница, что нет у нее своего угла и что должна она до свадьбы жить в доме жениха, хоть это и противно человеческим законам. Но мысль о том, что Софья похищена да еще у кого- у божьих сестер- не давала спокойно спать доброй женщине. «Как уберегу? Что людям скажу? — причитала она и уговаривала Софью: «Отцу Никифору, Ольге Прохоровне и всем прочим говори, что ты Глафиры, снохи моей покойной, дочь».

— Нет, — отвечала Софья.

— Да как же «нет»!? Тебе без обмана теперь жить нельзя. Сама на эту дорожку ступила. Да и обман-то какой — маленький.

— Матушка…- укоризненно говорил Алеша.

— Что- матушка? Матушка и есть. Учу вас, глупых. Глафира была женщиной честной, умной, а что бездетная, то не ее вина. Понимать надо! Если слух до монастыря дойдет да явятся сюда сестры — что тогда? В скит вернешься?

— Нет, — отвечала Софья. — Лучше утоплюсь.

— Господи, страсти какие! Алеша, скажи ты ей…

«Бархата на платье я еще не купил, но имею одну лавку на примете. С бархатом в столице сейчас тяжело. Мой друг, Саша Белов, рассказывал, что бархат всем нужен, а достать трудно…»

Упоминание о бархате в письме к Софье было не случайным. При расставании они уговорились,что все важные сведения будут сообщать шифром: «Купил бархат» — есть сведенья об отце, «купил голубой бархат» — жив отец, «купил черный бархат» — умер.

«Саша обещал помочь. У него есть знакомый по мануфактурной части. Будем надеяться, что сыщет он нам голубого бархата к свадьбе. Не печалься, душа моя. Время идет быстро. О себе скажу, что шпага моя висит у пояса».

«Шпага у пояса» значило, что опасность ареста для него прошла и даже есть надежда вернуться в навигацкую школу.

Алеша отложил перо и задумался. Много ли можно рассказать Софье с помощью разноцветного бархата и шпаги, «висящей у пояса»? И даже если он «обнажит шпагу», то есть встретится с Котовым, или «сломает шпагу», что значит, будет находиться под угрозой ареста, разве напишет он об этом Софье да еще таким суконным языком? Софью беречь надо, а не волновать попусту.

— Написал письмо? — спросил Никита.- Тогда поехали кататься.

— Пошли пешком на пристань. Вчера там военный фрегат пришвартовался.

— Нет, в карете.

Никита твердо помнил наставления Александра: «Алешку одного из дому ни под каким видом не выпускай.И вообще пешком по городу не шатайтесь». Никита попробовал удивиться,но Саша взял его за отвороты кафтана и, глядя в глаза, чеканно произнес: «Котовым Тайная канцелярия интересуется!»

— Один хороший человек?- усмехнулся Никита, вспомнив встречу на набережной после казни. — Ой, Сашка, знакомства у тебя…

— Очень полезные знакомства, — веско сказал Белов. — Алешке не говори, но если… почувствуешь опасность, сразу дай мне знать.

Военный фрегат слегка покачивался на волне, обнажая облепленный серым ракушечником бок. Паруса были спущены, и только высоко, на фок-мачте, трепетал на ветру синий вымпел. Щиты, прикрывающие от волн амбразуры, были подняты, и с двух палуб щетинились, как перед боем, дула пушек. Наверху стоял офицер в парадном мундире, красный воротник его полыхал, как закат, золотом горели галуны и начищенные пуговицы. Он картинно круглил грудь, лузгал семечки, шумно сплевывал за борт шелуху и лениво ругал босоногого матроса, который драил нижнюю палубу. Матрос на все отвечал:«Будет исполнено…»- и,уверенный,что его никто не видит, корчил офицеру рожи. «Вихры выдеру!»- прокричал последний раз офицер, обтер платочком рот и ушел в каюту.