Во время разговора зазвонил телефон — Василий Иванович Качалов! Все очень обрадовались, просили передать приветы, он тоже просил кланяться Яхонтовым. ЛЮ была давно знакома с Качаловым и — к слову — вспомнила, какой он был блестящий Чацкий в старой постановке, еще в «Общедоступном»… «А в сороковом я не пошла смотреть его Чацкого, ему впору было бы играть Фамусова. Видела фотографии — зачем он взялся? И голос уже немолодой»…

— А как вам его чтение Маяковского?

— Боже, это же пародия на самого себя! Но все равно я его очень люблю.

Заговорили о МХАТе, куда ЛЮ недавно занесло на «Кремлевские куранты», и она рассказала такую притчу: «Однажды, еще до революции, к нам приехал родственник из провинции и мы ему купили билет в «Художественный Общедоступный» на «Гамлета» в постановке Гордона Крэга. Возвращается, его спрашивают: «Как понравилось?» — «Ничего, посмеялся». Так и я на «Кремлевских курантах» — ничего… посмеялась!»

Много лет спустя после смерти Яхонтова ЛЮ мне рассказала:

«Во время войны в Москву приехал на гастроли пианист из Англии. Яхонтов с ним когда-то учился, пианист нашел его, позвонил и пригласил на концерт. Потом он был у него пару раз в «Национале». Вскоре Яхонтова вызвали на явочную квартиру и предложили сотрудничество. Когда он отказался, намекнули, что это отразится на работе артиста. Предложили сообщать о Пастернаке. Яхонтов отнекивался, говорил, что не исполняет его стихов и с ним не знаком. «Так познакомьтесь с ним под предлогом чтения его стихов». И как-то он попросил меня познакомить его с Пастернаком, но я не советовала ему читать его стихи, очень уж они были разные. Тогда я ничего этого, разумеется, не знала. Они так и не познакомились, я потом спросила Пастернака.

Яхонтов в последнее время перестал ходить к нам, только звонил изредка. Я сейчас думаю, что он не хотел, чтобы его там спрашивали о нас. Он был в ужасном состоянии, его терзала тяжелейшая депрессия…

Не выдержав, он выбросился из окна. Летом 1945 года».

На склоне лет Лили Юрьевны многие удивлялись и, не веря, глазели на нее, когда в театре или на улице им говорили: «Смотрите, вон Лиля Брик. Да, да, та самая!» Несведущие думали, что она уже давно принадлежит прошлому, истории литературы.

В семидесятых годах приехал в Москву филолог из Америки и пришел к моему отцу с какими-то вопросами о Маяковском.

Заходит, здрасьте-здрасьте, и прошли в кабинет. Разговаривают, шуршат бумагами. Через какое-то время ЛЮ позвала их ужинать. За столом филолог сказал, что несколько дней был проездом в Париже.

— Не видели ли вы там мою сестру? — спросила ЛЮ.

— А кто ваша сестра?

— Эльза Триоле.

— Как Эльза Триоле?

— Так — Эльза Триоле!

— Что же тогда получается? Вы что — Лили Брик, что ли?

Филолог был ошарашен и смущен. Вскочил из-за стола, еще раз поздоровался — все очень смеялись. Ведь он думал — как многие, — что ЛЮ давно осталась в той эпохе, в двадцатых годах, и на том закончилась. И никак не связывал ее с дамой, которая сейчас разговаривала с ним и наливала чай. А ведь она прожила после Маяковского почти полвека — длинную жизнь!

Она была еще далеко не старая женщина в тридцатом году, ей было 39 лет. Она не ушла в монастырь, она связала свою жизнь с Виталием Марковичем Примаковым. Это был видный военачальник, участник гражданской войны, человек храбрый, незаурядный. Когда он приходил к нам в дом, я, пионер, на него смотрел с восхищением — герой!

«Мы прожили с ним шесть лет, он сразу вошел в нашу писательскую среду, — вспоминала ЛЮ. — Он и сам был талантливым писателем, достаточно прочесть хотя бы его рассказы в «Альманахе с Маяковским». Примаков был красив — ясные серые глаза, белозубая улыбка. Сильный, спортивный, великолепный кавалерист, отличный конькобежец. Он был высокообразован, хорошо владел английским, блестящий оратор, добр и отзывчив. Как-то в поезде за окном я увидела крытые соломой хаты и сказала: «Не хотела бы я так жить». Он же ответил: «А я не хочу, чтобы они так жили».

В 1933 году Примаков был командирован в Германию, и ЛЮ провела с ним в Берлине несколько месяцев. Там она познакомилась с Бертольдом Брехтом. Они вместе ездили смотреть новые индустриальные районы Берлина, ЛЮ интересовали всяческие новшества. В конторе Совэкспортфильма была копия «Стеклянного глаза», и Брехт захотел ее посмотреть. Он пришел на просмотр с Эрнстом Бушем. Втроем они фантазировали насчет фильма, где Брехт хотел, чтобы Буш пел зонги на стихи Маяковского, но дальше разговоров дело не пошло, не нашли денег.

«Уже после войны, — рассказывала ЛЮ, — когда театр приезжал в Москву, ко мне несколько раз приходила Елена Вейгель, жена Брехта, актриса. Это была острая, умная и очень некрасивая женщина, но с нею было интересно разговаривать, и она многое знала. Очень увлекалась Фрейдом — мы все через это прошли в десятых годах, — называла его Зигмундом, будто он ее родственник, и цитировала на память целые абзацы. Я не поверила и достала с полки его том, она моментально нашла это место, и все оказалось точно. Я была посрамлена, мы смеялись, а она сказала: «Жаль, что не заключили пари. Я бы выиграла!» Типично по-немецки.

Несколько раз я их приглашала с Эрнстом Бушем. Он как актер мне нравился больше, чем певец, хотя зонги его любила. Несколько песен он пел на стихи Маяковского, но переводы не всюду были точны, я пару мест ему исправила, и он мне потом прислал пластинку, где он поет уже исправленные слова.

Я их расспрашивала о Валеске Герт, но они ничего вразумительного не могли сказать. Это была знаменитая танцовщица и певица, красавица с талантливым телом. Она могла все — и классику, и эстрадную эксцентрику. На нее ставили специально ревю, и она произвела сенсацию тем, что пела один номер, окруженная почему-то стадом дрессированных шимпанзе. Мы водили компанию с нею и Эйзенштейном. Его пригласили поставить с Валеской феерию в стиле начала века, на сцене и экране одновременно — как я сейчас понимаю, это была бы «Латерна магика», но тогда она еще не была придумана. Ее богатый любовник хотел выписать костюмы и шляпы из Парижа, музыку заказать Равелю, а декорацию Руо — все, как задумал Эйзенштейн, но внезапно разорился, и вся затея лопнула. Валеска, вопреки ожиданиям, не бросила его, и какое-то время он жил на ее деньги, пока его дела не поправились, но не настолько, чтобы финансировать затею Эйзенштейна. Она была презабавная, очень остроумная, и с нею всегда было весело, даже тогда, когда все было плохо. У меня есть фотография — мы с Эйзеном и она в Москве. В 1928 году она приезжала на гастроли».

Вернемся, однако, к Примакову. После Германии Виталий Маркович был заместителем командующего военным округом — в Ростове, в Свердловске, Ленинграде, и ЛЮ ездила с ним, как «жена военного».

…Его арестовали на даче под Ленинградом в ночь с 14 на 15 августа 1936 года. Это был первый арест в шеренге крупных военных. По делу проходили восемь человек, в их числе Якир, Уборевич, Тухачевский…

Их всех расстреляли в июне 37-го года.

В 1957 году я пришел к ЛЮ и застал ее с грелкой в ногах и с лекарством под языком, только что уехала «неотложка».

— Я недавно вернулась оттуда. Очень вежливый следователь вручил мне вот это. Посмотри.

В архиве ЛЮ сохранился акт обыска при аресте, где среди изъятых вещей значится: «Портсигар желтого металла с надписью «Самому дорогому существу. Николаша.»