В ЛЮ осталось на всю жизнь с детства усвоенное старшинство, осененное в дальнейшем еще и тем, что знаменитый поэт предпочел ее Эльзе. ЛЮ вообще не терпела, чтобы кто-то был выше. Впереди должна была быть она — да так оно и было. В Эльзе она видела глубоко родного, очень близкого и любимого человека — и в то же время соперницу в авторитете, на пути к славе и в отношениях с людьми. Эльза это понимала и стремилась этому противостоять.
Уехав с мужем в Париж, она не порывала связь с Россией и родными, к которым всегда была привязана. Поскольку она уехала не эмигранткой, то поездки в Москву не представляли для нее особых сложностей. В 25-м году в Москве вышла ее первая книжка «На Таити» — там она побывала с Андрэ Триоле.
История книжки любопытна: с Таити Эльза писала письма Виктору Шкловскому, который жил тогда в Берлине. Получив два ее письма, написанных талантливо, литературно, Шкловский прочел их Горькому, и тот через Шкловского рекомендовал незнакомой ему Эльзе сделать книгу и дал несколько советов. Горький пригласил Эльзу в Сааров, где, по прочтении рукописи, долго разговаривал с нею. Так появилась книга, которую и сегодня читаешь с интересом.
Виктор Шкловский и Эльза Триоле не только были знакомы, но он был долго влюблен в нее и два раза делал ей предложение. Она вдохновила его на «ZOO» — роман, который издают и переиздают. Поразительно, что обе сестры обладали даром вдохновлять писателей на создание литературных произведений, часто выдающихся, порою гениальных. Но делали они это не сознательно, не «целенаправленно», а просто в силу своей личности и своей сущности.
Это глубокое чувство Шкловский сохранил до конца своих дней.
Они виделись редко — жили в разных странах, но хорошо знали друг друга по книгам. Эльза переводила Шкловского, она ценила его как писателя, хотя высказывала и такие суждения (в письме к ЛЮ): «Просмотрела Витину книгу. Не берусь судить серьезно, но кажется мне, что этот мозаичный стиль по-прежнему результат обыкновенной лени, и блестящие наблюдения, замечания не дают логического развития мысли, а понатыканы, как булавки в подушечку. И лучше всего о нем сказано им самим: «Как всегда то, что написано — недописано, недокончено, а книга уходит со станции стола». Уж если продолжать сравнение, то хорошо бы начальнику станции не отпускать состав несцепленным — вагоны налезают друг на друга, сталкиваются, сходят с рельс, тут и крушение недалеко».
Сестры переписывались более пятидесяти лет, и большинство писем сохранилось. Они лежат в архивах Москвы и Парижа. Переписка эта интересна и панорамой культурной жизни, и литературными суждениями, и сложной мозаикой политической жизни Франции, и знаменитыми персонажами XX века, и обычными житейскими делами…
Письма молодых лет — в числе прочего — пестрят разговорами о моде, описанием блузок, цветом губной помады, формой шляп и названиями духов. В них рисунки платьев, фасоны причесок, высота каблуков, что носят в Париже. Но с годами все чаще мелькают рецепты лекарств, просьбы прислать пилюли, инструкции насчет инъекций, вопросы относительно кардиограмм и давления… Правда, тема одежды окончательно не исчезает, но больше внимания уделяется, скажем, не модной обуви, а обуви удобной. И на первое место ставится не фасон осеннего пальто, а его легкость. И это естественно, когда женщинам под восемьдесят. Но в каждом письме по-прежнему — литература, искусство, рассуждения, описания событий и людей… Читаем пожелтевшие листы с крупными, ясными строками — почерк сестер был похож.
Письмо ЛЮ — через несколько дней после похорон Маяковского:
«Любимый мой Элик, что же написать тебе? Я знаю совершенно точно, как это случилось, но для того, чтобы понять это, надо было знать Володю так, как знала его я. Если б я или Ося были в Москве, Володя был бы жив.
Стихи из предсмертного письма были написаны давно мне и совсем не собирались оказаться предсмертными:
«С тобой мы в расчете», а не «Я с жизнью в расчете», как в письме.
Стрелялся Володя, как игрок, из совершенно нового, ни разу не стрелянного револьвера; обойму вынул, оставил одну только пулю в дуле — а это на пятьдесят процентов — осечка. Такая осечка уже была 13 лет тому назад, в Питере. Он во второй раз испытывал судьбу. Застрелился он при Норе, но ее можно винить, как апельсинную корку, о которую подскользнулся, упал и разбился на смерть.
Последние два года Володя был чудовищно переутомлен. К тому же еще — грипп за гриппом. Он совершенно израсходовал себя и от каждого пустяка впадал в истерику. Я проклинаю нашу поездку.
Пиши мне, Элик. Крепко, крепко обнимаю и целую вас обоих.
В 1935 году, получив ответ на свое письмо Сталину, она тут же все подробнейше описала сестре — и текст, и резолюцию, и немедленные результаты — а в следующем абзаце:
«Платье, которое ты мне прислала, я ношу не снимая. То же со шляпами. Если ты уже получила деньги, купи мне, пожалуйста, два полувечерних платья (длинные) — одно черное, второе какое-нибудь (если не слишком дорого, то что-нибудь вроде парчи, обязательно темной), и туфли к ним. Материи в этих платьях — позабавнее, туфли — тоже. Потом мне нужно 4 коробки моей пудры (телесного цвета); 3 губных карандаша Ritz — твоего цвета; румяна Institut de Beauté. Как видишь, список огромный, а денег мало! Скомбинируй как-нибудь. Если лень или некогда возиться — можно ничего не покупать, наплевать! Напиши немедленно все, что тебе нужно. Все могу прислать. Как твое здоровье? Напиши подробно.
Крепко вас обоих целую
Из писем ЛЮ нельзя узнать, что было в те годы в стране. А с той стороны приходили письма, где было все, чем жила Франция, — митинги и забастовки, политические скандалы и Испанская война… И полно чисто житейских подробностей.
(Лето 1937, Париж)
«Моя родная Лилечка! У нас волнение — послезавтра грандиозный вечер в пользу испанских детей, организованный «Ce Soir'ом». Арагоше сшили фрак! Портной приходит в 8 утра — мерить. Портниха одолжила мне платье — длинное, и накидку из перьев, как на Марлен Дитрих! Форменный маскарад. Если ты получаешь «Ce Soir», то увидишь, что на вечере участвуют Мистангет, Жозефина Бекер, и т. д. и т. д. Будет лотерея. Пикассо, Леже дали картины, мои связи с «couture» принесли нам платье от Лелонг за 2000 франков! Билеты от 10 до 100 франков почти все распроданы. В редакцию беспрерывно приходят актеры, между прочим обезьяна Тото! Она со всеми здоровается за руку (обезьяна большая, мне до плеча), как хорошо воспитанные дети, читает газеты и только что не разговаривает, а когда ушиблась, то ходила взад и вперед по комнате и совершенно по-человечески ныла — уй-уй-уй! <…>»
Вторая мировая война прервала общение, и шесть лет сестры ничего не знали друг о друге. И вот, наконец, первое письмо:
21 ноября 1944
«Любимые мои солнышки Элик, Арагошенька, когда мы увидимся? Когда мы получим хоть письмо от вас?
Элинька, мама умерла от порока сердца в Армавире 12 февраля 1942 года. Она лежала в лучшем санатории, лечили ее лучшие профессора, тетя Ида носила ей любимую еду и ухаживала за ней. Мама умерла у тети на руках. Никогда не думала, что это будет мне так невыносимо больно. Тетю Иду и Кибу убили немцы, которые через полгода после маминой смерти заняли Армавир.
Невыносимо беспокоилась о вас. Не знала где вы, живы ли. С тех пор, как французское радио сообщило, что вы оба герои — опять свет в окошке.
«Les yeux d'Elsa» так и не видела. «Creve-Coeur» была у нас несколько дней — это современная классика; не представляю себе стихов лучше! А ты что написала? Писала ли? Когда и если будет возможность — пришли книги: свои, Арагошины и еще чьи-нибудь, самые лучшие <…>
Каждый день жду вас — вдруг приедете! Где вы живете? Здоровы, сыты, одеты ли? Тепло, светло ли? Ничего-то о вас я не знаю…
У нас в квартире тепло, светло; мы сыты, здоровы. Ося редактор «Окон ТАСС», кроме того работает в театральном объединении, в «Крокодиле» и т. д. Я готовлю материал для Володиного «словаря поэтического языка» — буду делать с Осей. <…>
Все друзья и знакомые давно съехались.
Господи, как хочется поговорить с тобой… Обнимаю тебя, моя родненькая и Арагошеньку и целую и люблю, люблю, люблю.
Лиля
PS Через 2–3 недели выходит книга Катаняна «Маяковский. Литературная хроника». Это Володя — изо дня в день. Двадцать два листа!
Большой привет от нашей старой Аннушки. Она печет сейчас пирог с капустой».