Небольшая деревушка Славково. Входим в хату погреться. Больная старуха и двое белоголовых ребятишек лежат на печи. Теленок привязан у кадки в углу. В хате пахнет дерунами — подгорелыми картофельными оладьями, кислой капустой. Безысходная нужда.

В хату заходят человек двадцать. Те, кто пришли первыми, сели на лавках и на корточках на полу, а тем, кто явились последними, сесть негде, они греются и сохнут стоя. Хозяйка приглашает:

— Проходите, там в углу есть место. Залезайте на печь, бабушка и дети подвинутся. Где же вы так вымокли, боже ж мий! Роздягайтесь, ложите одежу на пич. Зараз сварю картоплю. Куда же вы уходите от нас?

Старуха, приподнявшись на локте, пристально всматривается в каждого из нас темными, блестящими глазами:

— Як уйдете, нимцы заберуть у нас останни пожитки.

С тяжелым сердцем уходим из хаты. Хозяйка дает нам теплые печеные картофелины.

— Возьмите в дорогу. Постойте, я вам сырой сейчас принесу. Сварите где-нибудь в лесу.

Невозможно забыть взгляды, какими провожают нас женщины с малыми детьми и старики. Они не могут уйти в леса. Бабушка, третий год лежащая на печи с больными ногами, куда она пойдет? Она глядит нам вслед так, словно ее, ее одну оставляем мы здесь с немцами!

Тяжело уходить. Но ясное предчувствие — мы вернемся, и вернемся скоро!

Шевченко приносит с походной радиостанции последние сводки. Красная Армия форсировала Днепр.

Наша разведка также приносит новые вести. Собрав огромный карательный отряд, немцы остановились в нерешительности в Маневичах. По деревням ходят слухи, что партизан в лесах больше тридцати тысяч. Эти ли слухи остановили немцев или боязнь двигаться по осенней распутице, опасение потерять в бездорожье автомашины и танки?

Холодно, сыро. Наступает утро, хмурый рассвет. Раненые опять на возах под палатками, лежат завернувшись с головами в одеяла. Сестры идут вдоль возов с ведрами кипятку.

Люди кашляют, спросонок нерешительно высовывают головы из-под палаток.

Совсем светает, но туман не расходится, он словно цепляется за траву, кустарники, ветви деревьев. Сапоги Лиды, идущей вдоль возов с ведром шлепают по грязи. От ведра валит пар, сливаясь с туманом.

— Товарищи, просыпайтесь! Чай идет, чай!

Больные пьют горячую воду, немного согреваются и веселеют. Делаем перевязки, сестры несут грелки. Раненые, отогревшись, начинают разговаривать. Кто-то поет: «По-над лугом зелененьким брала вдова лен дрибненький.» Печальная, старинная песня горя и труда живо напоминает нам людей, покинутых сейчас в осиротевших волынских деревнях.

Воз Кривцова стоит рядом с возом Нюры. Между возами горит костер, дым поднимается над палатками. Михаил Васильевич и Нюра почти всегда спорят горячо и как будто сердито.

— Если человек меня хоть раз обидел, он станет для меня навеки чужим, что бы я раньше к нему ни чувствовала. Для чего же тогда быть вместе? Друг должен быть всегда другом, и в большом, и в малом — во всем. Я признаю только такие отношения. Или все, или ничего.

— Нюра, вы не знаете жизни! Вы, значит, сами не испытывали того, о чем вы говорите. Живут не по прямой ниточке. Могут быть и ссоры и обиды, но настоящее чувство, оно над всем, оно выше и сильнее всего. Случается, и самого близкого человека можно невольно задеть.

— Невольную обиду можно простить. Но если сегодня ласковое слово, а завтра грубость, то пусть лучше не будет ничего!

— Нюра, вы не знаете жизни!

— Я знаю жизнь! — восклицает она со всей запальчивостью своих семнадцати лет.

— Слушайте, молодежь, не надоело вам говорить о чувствах? — смеется инженер-мелиоратор Суворов. — Что вы знаете о жизни? Не обижайтесь на меня — оба вы не знаете жизни. Ни до чего вы так не договоритесь. Обидел, не обидел… Разве в этом дело? Жизнь — это не прогулка, а борьба. Вот я вам расскажу случай, правдивый случай из жизни, как бы загадку вам загадаю, а вы разберитесь, кто тут друг, кто недруг и кто кого обидел. Есть под Черниговом местечко Чемер, в Олишевском районе, еще недавно на много километров тянулось там непроходимое болото. И была деревушка, стояла в ней хатка, жила в хате дивчина, ну, скажем, Люба. Сидела Люба у окна, ни на что не смотрела, никого не ждала, читала книжки про любовь, мечтала поехать в Москву. И вот появился в той деревне молодой инженер, назовем его Сергей. Поселился в хате неподалеку от Любы, познакомились. Спорили о дружбе, о любви. Девушка вздыхала: хочу в Москву или хотя бы в Киев. Только там может быть интересная жизнь, настоящие люди. А здесь никого и ничего, скука, комары. Зачем вы выбрали такую профессию — специалист по болоту? Я бы лучше умерла, чем иметь такую специальность! Всю жизнь прожить в глуши! Нет, я хочу так — или все, или ничего.

Сергей ее уговаривает: поработать здесь тоже интересно… «Может быть, и будет интересно лет через пять — десять, но я до того времени ждать не хочу». Так она решила и уехала в Киев. А Сергей проводил ее на вокзал, поцеловались в последний раз, поговорили о чувствах. Прошла зима на болоте, потом еще одна зима. Работали исследовательские партии, приезжали руководители из областей, составлялись сметы, проекты. Ходил инженер зимой и летом в сапогах выше колен, всегда в грязи. При керосиновой лампе писал. Разговаривал с бабкой хозяйкой о картошке, о дровах, носил ей в ведрах воду из ручья. И вот пришло лето — съехались на болото колхозники из трех районов. С песнями, со знаменами, с духовым оркестром. Стали копать канавы, прокладывать трубы. Люди. соревновались, работали сутками напролет, много героев, знатных людей выросло на этой народной стройке. Две с половиной тысячи гектаров чернозема появилось на месте болота. Золото, богатство! Вот приезжает Сергей в министерство, в Москву, и там одна девушка спрашивает его: «Вы откуда — с Чемера? Вот счастливый! Вот бы где я хотела быть!» — «А разве плохо вам в Москве?» — «Ну что же может быть хорошего в главке? Скука, переписка Возьмите меня на Чемер с собой». Вот вы, Нюра, говорите, что знаете жизнь, так разберитесь, кто тут прав, кто виноват и кто кого обидел.

— Я не понимаю, — сердито начала Нюра, но в этот момент прибежал Шевченко.

— Товарищи, ура! Немцы искали наш лагерь и то ли не нашли, то ли побоялись глубоко зарываться, вернулись в Маневичи, погрузились в два эшелона и поехали на Ковель. И оба эшелона с карателями взорвал наш отряд имени Кирова. Только что получено сообщение в штабе!

Раненые с заблестевшими глазами поднимаются на возах. Кажется, что люди сейчас соскочат с фурманок и ринутся куда-то.

— Товарищи, спокойно! Лежите на своих местах! Не забывайте, что вы раненые!..

— Нюра, смотрите, запоминайте, — вот что такое жизнь! — смеется Суворов.

Через несколько минут среди возов появляются Федоров и Дружинин.

— Да, товарищи, едем домой, в старый лагерь.

Мы собираемся с удивительной быстротой. Выступаем в сумерках, движемся всю ночь. Люди поют, смеются.

Снова в зимнем лагере. Все сохранилось в неприкосновенности — госпиталь, операционная. Остается только натянуть шелк на потолки и стены. Спешно достраиваем землянки для жилья. Перед Октябрьской годовщиной делаем генеральную уборку. В госпитале настилаем свежие хвойные ветви и сено, привезенное Георгием Ивановичем из деревень. Сестры стирают белье.

Командование по радио сносится с Москвой, и по лагерю мгновенно проходит слух — готовятся награждения. Подробности становятся известны задолго до праздника. Кривцов и Аня получают партизанские медали. Аня от волнения не спит всю ночь. Утром приходит в госпиталь с красными пятнами на щеках.

— Я написала заявление о приеме в партию. Как вы думаете, примут меня или нет?

День седьмого ноября начинается парадом. На большой лесной поляне выстроены квадратным прямоугольником несколько отрядов соединения, артиллерия, конница, подрывники, хозяйственная часть, санитарная часть. Парадом командует Дмитрий Иванович Рванов. Он держится прямо, красиво отдает честь. В каждом его движении чувствуется строевой командир.