Глава четвёртая

Хрустящая от крахмала белая рубашка, которую Бесник Лукка надел чуть раньше сегодня вечером, покидая «Небесную Точку», больше не была белой.

И никакая стирка не могла исправить это.

Артериальная кровь не отстирывалась. Он предполагал, что в этом состояла её природа. Артериальная кровь не должна была отстирываться. Но край бритвенного лезвия, скользивший по бёдрам молодого обманщика, висевшего вниз головой, словно свинья на крюке, обнаружил это, ладно. Особенно с первым надрезом, когда кровяное давление всё ещё высоко. Это был целый поток, брызнувший ему в грудь — а Лукка был не единственным, кто резал. У Лукки был человек, который хорошо умел обращаться с лезвиями, чтобы резать для него плоть. Именно он заметил, что подвешивание человека вниз головой, прежде чем перерезать бедренную артерию, будет означать, что умирать человек будет намного дольше. И Лукка ценил это искусство, особенно когда приходилось иметь дело с подонками-бедняками, работающими в его организации и мечтающими прикончить своего босса. Обескровленный труп восемнадцатилетнего паренька послужил бы для этих рядовых работников напоминанием об их реальном месте в этой жизни. Это стоило одной испорченной рубашки. Лукка лишь был благодарен за то, что он снял свой пиджак от Армани, чтобы лично успокоить паренька, прежде чем человек с лезвием занялся своим ремеслом.

Лукка оставил парня умирать в подвешенном состоянии, плачущего и жалеющего о том, что он посмел даже помыслить о том, чтобы подсыпать муки в кокс своего босса и тем самым лишить его дополнительного заработка. Уходя, Лукка улыбался, несмотря на испорченную рубашку.

Пятнадцать минут спустя Лукка пересёк город и остановил свой чёрный «Порше» на специально зарезервированном для него месте на подземной парковке под «Небесной Точкой». По пути он слушал Вагнера. Лукка любил Вагнера, и, хотя они жили с разницей почти в двести лет, у них обоих были свои причины, чтобы в последний момент сбежать из Латвии, так что он ощущал себя чуть ли не родственником великого композитора.

Его парковочное место располагалось рядом с грузовым лифтом, который доставлял Лукку сразу на его этаж. Никто не увидел бы крови на его рубашке. Это была одна из основных причин, почему он выбрал себе именно это место для парковки, когда вкладывал деньги в проект «Небесной Точки».

К тому моменту, как он ввёл код безопасности и зашёл в лифт, он успел забыть имя парнишки, которого оставил истекать кровью на другом конце города.

Когда тяжёлые стальные двери грузового лифта закрылись за Луккой, единственным свидетелем его возвращения осталась скрытая камера видеонаблюдения, но это его не беспокоило. Единственным местом, куда передавались изображения с неё, была группа мониторов в его собственной квартире. Беснику Лукке было сорок два года, и он планировал прожить ещё как минимум столько же — и знал, что сможет добиться этого, только будучи сильным и осторожным. Именно поэтому он вложил так много денег в «Небесную Точку»: это был не просто многоквартирный дом, возвышающийся над Кардиффом, как любое другое подобное здание, — это была крепость Бесника Лукки.

Лукка вышел из лифта на двадцать пятом этаже и ввёл очередной код безопасности, а затем открыл дверь своего пентхауса. Как только он переступил порог, автоматически зажглись лампы. Это означало, что больше никто здесь не ходил и что Кармен по-прежнему лежала на кровати, где он её оставил. Не было шанса на то, что она могла одеться и уйти; он не оставил ей кода, который позволил бы ей выйти из квартиры. Она никуда не уходила, пока он ей не велел. И за две недели, прошедшие с тех пор, как он привёл её обратно в квартиру, мысль об уходе, казалось, ни разу не пришла ей в голову. Это было вроде героина. К этому довольно быстро можно было привыкнуть.

Он не потрудился проверить, как она. Он прошёл мимо её двери прямо в свою спальню. Город и залив лежали у его ног, тёмные, но сияющие огнями из баров, ресторанов и других квартир. Он разделся и полюбовался своим отражением — обнажённый бог с целым городом, распростёршимся у его ног — а потом пошёл в душ и смыл с себя запах смерти молодого наркоторговца.

В мраморную стену душа был встроен телеэкран, а среди мыла и лосьонов лежал водонепроницаемый пульт. Лукка воспользовался им, когда вода из душа обрушилась на него, словно тёплый тропический ливень, и на экране появилось изображение вестибюля «Небесной Точки».

Временной код внизу экрана сообщил ему, что он смотрит какую-то дневную запись, когда внизу не происходило ничего особенного — если не считать того, как белокурая девушка из агентства по продаже недвижимости любовалась своим отражением в дымчатом стекле. Он улыбнулся, когда она расстегнула несколько пуговиц на груди. Девушка понятия не имела о тайной наблюдательной сети Лукки. Никто не знал об этом, кроме Лукки и людей, которые всё это настраивали. Если кто-нибудь приезжал по его душу — представители других компаний, желающие завладеть его сферами, или кто-то из его бывшей страны, кто по-прежнему охотился за его головой, или даже полицейские — Лукка мог видеть, как они приходят, и был готов. Он был готов, даже если они оказывались умными и нападали изнутри. Камеры были установлены не только в общественных местах; каждая квартира также находилась под наблюдением. Всего этого нельзя было добиться с обычным кабелем, даже если бы он был премиум-класса.

Лукка переключился на изображения с других камер. Многие квартиры до сих пор пустовали, но он знал, что когда-нибудь они заполнятся, и обычно люди, селившиеся в них, были молодыми и привлекательными.

Он вспомнил пару, которую видел в вестибюле перед отъездом. Они были как раз из тех людей, которых он хотел бы видеть среди жильцов «Небесной Точки».

Ладно — она была из таких людей.

Он смотрел на экран, показывавший спальню на тринадцатом этаже. Рядом с временным кодом внизу экрана помещался и номер квартиры: сорок четыре. Семья Ллойд. Лукка не знал по именам всех, кто селился на нижних этажах его крепости, но Юэн Ллойд работал на него. Он был бухгалтером, причём хорошим. Он не был связан с криминальным миром, но не задавал лишних вопросов.

Когда Лукка впервые встретился с ним год назад, Юэн Ллойд был алкоголиком, который мог позволить себе разве что очередную бутылку виски и ни о чём не спрашивал. К бутылке его подтолкнули какие-то семейные проблемы; Лукка предполагал, что это было связано с женой парня.

Венди Ллойд была обворожительна. Слишком обворожительна для кого-то вроде её мужа, который не только был обычным рядовым офисным сотрудником, протиравшим штаны за скучной работой, но и полысел ещё до того, как ему исполнилось сорок, и обзавёлся пивным животом. Что бы ни заставило такую женщину, как она, выйти замуж за такого мужчину, как он, всегда было ясно, что надолго она с ним не задержится. Однажды Лукка пообещал себе, что обязательно переспит с ней, но не раньше, чем её муж перестанет быть полезным для него. Некоторым людям не следовало давать повода предать тебя — и хороший бухгалтер был одним из них.

За последние полгода Ллойд бросил пить; Лукка предполагал, что они с Венди вновь сблизились ради их маленькой дочери.

Лукка собирался переключиться с изображения пустой спальни на что-нибудь другое (потому что Венди не раздевалась там — а он знал, что такое зрелище пропускать нельзя), когда в комнату вошла девочка.

Лукка не особенно разбирался в детях, но он мог предположить, что ей лет пять-шесть. Её звали Элисон. У неё были золотистые волосы, как и у её матери. Очень густые и красивые. Девочке повезло, подумал Лукка, наблюдая, как она взбирается на родительскую кровать с большой тряпичной куклой в руках. Она унаследовала бо́льшую часть генов Венди Ллойд, ничего не взяв от отца — толстого, уродливого пьяницы. Возможно, такое соотношение генов означало и то, что Элисон не унаследовала отцовский ум, но Лукка считал, что это не имеет значения: его интерес к женщинам не распространялся на их интеллектуальные способности. Лукка лишь надеялся, что родители Элисон никуда не уедут из «Небесной Точки» в ближайшие лет десять или около того.