Падилья говорил с подчеркнутым безразличием и вновь ритуальным жестом опустил стекло, чтобы сплюнуть.

— Вечером я видел его брата и жену. Она утверждает, что он не виновен.

— Жена Гэса?

— Секундина. Так ее называл деверь. Вы ведь ее знаете?

— Знаю. Когда работаешь в разных барах, узнаешь множество людей. Я их наблюдаю, как вы — мух на стенах. Но давайте уточним одно, мистер Гуннарсон, — это не те люди, с какими я поддерживаю знакомство. — Тон его стал официальным. Такой оборот разговора внес в наши отношения скрытую напряженность.

— Я знаю, Тони.

— Так почему вы меня о них расспрашиваете?

— Потому что вы знакомы с Холли Мэй и хотите ей помочь. Между тем, что случилось с ней, и убийством Бродмена, видимо, есть какая-то связь. И, очень возможно, ключ к разгадке у Гэса Донато. А из разговора с его родственниками я вынес впечатление, что он, пожалуй, думает о том, чтобы добровольно явиться в полицию. Если осторожно связаться с ним через брата или жену…

— Не люблю наступать полиции на ноги.

— Я тоже. Но у меня как адвоката есть право попытаться отыскать Донато и уговорить, его сдаться.

— Только прежде нас могут и пришить. На это есть право у всякого. — И все же Падилья был готов помочь мне. — Я знаю, где живет Мануэль.

Береговое шоссе возносилось над магистральным по путепроводу и, изгибаясь влево, выводило на него в северном направлении. Над городом низко нависали подсвеченные неоном тучи, клубясь, точно красный дым.

Магистраль наискось пересекала лабиринт железнодорожных запасных путей, мастерских и складов, сменявшихся жилыми кварталами окраины, где густонаселенные дома и дворы были втиснуты, как живая губка, между шоссе и железной дорогой. Падилья свернул на развязке и проехал под шоссе между бетонными столбами, от которых веяло такой же древностью и заброшенностью, как от арок Колизея. Где-то впереди зверем в джунглях взвыла сирена. Вой перешел в животный стон и замер.

— Черт, до чего же я ненавижу их! — сказал Падилья. — Двадцать лет чуть не каждую ночь — сирена, сирена, сирена. Собственно, я постарался выбраться отсюда в первую очередь из-за них.

Но Мануэль Донато не выбрался и жил в белом дощатом домике, который выделялся среди окружающих. Прямоугольник газона за штакетником был зеленым, ухоженным, и его обрамляла живая изгородь из олеандров, усыпанных белыми цветами. Крыльцо освещал фонарь. Падилья постучал в дверь.

В соседнем дворе припозднившиеся мальчики и девочки еще похихикивали, играя в свои игры за темной Стеной олеандров. Один из мальчиков крикнул:

— Донато дома нету.

— Он еще в городе? — спросил Падилья.

— Вроде бы. — Мальчик подошел к штакетнику. Облаченный во флюоресцирующую рубашку торс, казалось, чудесным образом висел в воздухе сам по себе, но тут я увидел белки его глаз, отражавшие свет. — А вы полиция?

— Мы друзья Мануэля Донато, — ответил Падилья.

— Может, он в участке. Недавно явился легавый, и Мануэль уехал с ним. Попался на чем-то?

— Надеюсь, что нет, — ответил Падилья.

— Я потому спросил, что он вроде бы плакал.

— И плакал, — сказала девочка из темноты. — Так плакал, что мне его жалко стало.

Дежурный сержант в участке объяснил нам причину этих слез. Гэс, брат Мануэля, лежал в морге. Его застрелил Пайк Гранада.

— Взял да и застрелил? — спросил Падилья.

Дежурный задумчиво посмотрел на него и перевел взгляд на меня.

— Вы представляете семью, мистер Гуннарсон?

Я пропустил вопрос мимо ушей.

— Когда это случилось?

— Около часа назад. Передано было не через меня, — сообщил он с сожалением. — Пайк уже сменился. И тут ему сообщили, где прячется Гэс. А он молодой и горячий.

— Кто сообщил?

— Спросите у него. Он там в общей комнате составляет предварительный рапорт. Скорее всего, он вам ничего не скажет, но пойдите спросите.

Общая комната была погружена в сумрак; только лампа на столе Гранады отбрасывала круг света. Он бил двумя пальцами по пишущей машинке, но ее стук замер, едва мы вошли. Он поднял голову — с трудом, будто она была вылита из бронзы.

— Насколько я понял, вы застрелили Гэса Донато.

— Так он же схватился за пистолет.

— Жаль, что вы заткнули ему рот. Он мог бы рассказать много полезного.

— Вот и Уиллс то же самое твердил. Совсем мне плешь проел. Так уж вы не продолжайте, мистер Гуннарсон. — Он прищурился на Падилью. — А кто ваш приятель?

— Вы меня знаете, — сказал Падилья. — Я одно время работал в баре «Розариты».

— А-а! Тони. Все еще в городе работаешь?

— В клубе «Предгорья», — произнес Падилья официальным голосом.

Между ними ощущалась какая-то натянутость.

— А где вы отыскали Донато? — спросил я.

— На заброшенном заводе, где прежде делали лед. У путей. Очень подходящее место, чтобы прятаться вместе с «пикапом». Вот я и вычислил, что он там.

— С удивительной точностью.

— Ну, мне немножко помогли. Птичка мне спела, что «пикап» видели. А я сам живу там. Порыскал немного и поймал его, когда он выгружал барахло из машины.

— Какое барахло?

— Награбленное. Камеры, меха, платья. Бродмен, видимо, хранил их у себя в подвале. Гэс его из-за них и прикончил.

— А вы прикончили Донато.

— Выбор был — я или он. (В свете лампы под зеленым абажуром лицо Гранады приняло зеленоватый оттенок, глаза стали золотыми). А вас вроде больше бы устроило, чтобы это был я. Мне медали не нужны, но я в одиночку вышел против убийцы-профессионала, когда мне положено было отдыхать.

— Его жена утверждает, что он не убийца.

— Еще бы! Она утверждала, что он ни в чем не виноват, всякий раз, когда его арестовывали, — раз пять, если не все шесть. Он никогда ничего дурного не делал, начиная с торговли наркотиками в школьном дворе и кончая вооруженным грабежом. А теперь вот он и не убивал никого.

— Не убивал и сам убит.

Гранада вздернул голову, и глаза его блеснули, как два золотых.

— Неужто вы ей верите, черт подери? Она за это время совсем изовралась.

— Кому же и знать, как не вам, — вставил Падилья.

Гранада медленно поднялся — три фута с лишним в плечах, обтянутых полотняной курткой, и выпрямился во весь свой почти семифутовый рост. Он наклонился и обеими руками ухватил край стола, словно намереваясь поднять его над головой и швырнуть в нас.

— Что это, собственно, значит? Я со многими гулял, пока не понял свою дурость и не взялся за ум.

— Но застрелили вы только ее мужа, — сказал Падилья. — Она и есть та птичка?

Гранада произнес кротко:

— Мать меня предупреждала, что таких вечеров мне не обобраться. Я жизнью рискую, чтобы взять убийцу, и что дальше? Лейтенант меня мордует, с улицы заходят всякие и делают из меня петрушку…

— Сейчас принесу полотенце, поплачьте хорошенько, — сказал Падилья.

Гранада назвал его нехорошим словом и поднял кулак. В коридоре послышались бегущие шаги и плач. В дверях с воплем возникла женщина. Гранада взглянул на стенные шкафы, точно ища, где бы укрыться.

— Кто ее впустил, черт дери!

Секундина Донато кинулась к нему, рыдая и спотыкаясь. Один чулок спустился и болтался на лодыжке.

— Убийца! Я знала, что ты его убьешь! Я его предупреждала. А теперь тебя предупреждаю. Берегись меня!

Гранада уже берегся — старательно держался так, чтобы их разделял стол.

— Успокойся, Секси! Ты угрожаешь полицейскому при исполнении служебных обязанностей. Я обязан тебя арестовать.

— Арестуй меня! Убей! Положи в морг рядом с Гэсом!

Она обрушила на Гранаду поток испанских слов, разорвала платье на груди и принялась царапать кожу ногтями с остатками карминного лака.

— Не надо, — сказал растерянно Гранада. — Перестань! Ты же только себе хуже делаешь.

Он обошел стол и схватил ее за запястья. Она впилась зубами ему в руку. Гранада отшвырнул ее, она с треском ударилась спиной о дверцу шкафа и села на пол.

Гранада посмотрел на свою прокушенную руку — ту, которой стрелял. Указательный палец, нажимавший на спусковой крючок, заливала кровь. Зажав рану другой рукой, он пошел в умывальную.