— Князь, от твоего ответа может пролиться, кровь.

— Народ сам будет в этом виноват.

— Кардинал, не забывай, что церковь Христова учит князей быть не тиранами, а отцами народов!

— Послушных народов, а не бунтующей черни.

— Уступи — и страсти народные улягутся.

— Уступка при создавшихся условиях была бы отречением от власти.

— Князь, в последний раз умоляю тебя, подумай! Ты достаточно силен, чтобы подавить бунт, но ты посеешь ненависть в тысячах сердец. Покажи, народу, что ты умеешь быть милостив.

Рыцарь говорил горячо и страстно. Слова его, казалось, тронули кардинала. Он задумался. Эммануил был добрым человеком и боялся кровопролития.

— Уйдите на время. Я соберу совет и сообщу о моем решении.

Три рыцаря вышли из зала.

Совещание кардинала с Людовико Партичеллой отняло немало времени. Кардинал готов был согласиться на освобождение дона Беницио. Партичелла советовал отказать во всех требованиях. Наконец, кардинал настоял на своем, и советник склонился перед волей князя. Послы вновь были впущены в зал.

— Я решил принять только одну из ваших просьб. Завтра я предложу Придворному Совету освободить дона Беницио и постараюсь уговорить Совет присоединиться к моему решению. Большего обещать не могу.

— Мы передадим это народу.

С этими словами три рыцаря поклонились и вышли.

Толпа ждала нетерпеливо, так как колокола уже отзвонили Аве Мария. Когда граф Кастельнуово сообщил о решении князя, нестройные крики огласили воздух. По знаку коменданта его «суцци» врезались в толпу. Рыцари обнажили мечи. Столкновение грозило обратиться в восстание. Но безоружный народ в страхе рассыпался по улицам, убегая в дома, и рыцари вынуждены были отступить.

Ночь спустилась над городом. Двери домов заперлись на засовы. Ни в одном окне не было видно света. На опустевших улицах гулко раздавались шаги «суцци» и стражников.

Барон Гресталь отправился во дворец Альбере лично представить доклад о событиях дня. Он застал кардинала в обществе Людовико Партичеллы. Князь и советник поблагодарили барона и отпустили его. В ту же ночь граф Кастельнуово, опасаясь ареста за участие в бунте и за дело в монастыре Святой Троицы, бежал в Италию.

На следующий день кардинал собрал Придворный Совет, чтобы обсудить воскресные события. Было решено освободить дона Беницио, но на год изгнать его из пределов княжества.

Тем же вечером дон Беницио в сопровождении двух «суцци», был отправлен в монастырь в окрестностях Брессаноне. Людовико продолжал выполнять свои обязанности старшего советника, а Клавдия — далекой любовницы.

Постепенно народное возбуждение стихало. Сентябрь прошел без событий, на которых стоило бы останавливаться. Кардинал с возраставшим нетерпением ждал папской буллы, которая позволила бы ему жениться на Клавдии, продолжавшей жить в замке Тоблино.

Наступили первые дни октября, но добрые вести не шли из Рима. Вмешательство королевы Испанской и короля Венгерского, ходатайства брата Макария Венецианского и Витторио Барбакови, духовников кардинала, не могли ускорить решений Александра VII. Эммануил Мадруццо истратил на посольства и на подарки свыше ста тысяч флоринов. Его «свадебное приданое» было готово. Папа молчал.

Задержка волновала князя, но не лишала надежды на благоприятный ответ. За последнее время он окончательно забросил дела княжества, жил со дня на день, читал любимых классических авторов и проводил бесконечные часы в прекрасных верхних покоях замка, наполненных богатыми одеждами, серебром, драгоценностями, медалями, древностями и коллекциями мрамора, собранного в различных частях епископата.

Однажды утром, когда кардинал возвращался с прогулки по парку, к нему подошел слуга и доложил о прибытии в замок сестры Бернардины из Роверто. Кардинала это посещение не удивило. Он велел ввести монахиню в верхние покои и приготовился к приему.

Летопись того времени гласит, что Джованна Мария делла Кроче, или сестра Бернардина родилась в Роверто в 1603 году и была дочерью Иосифа Флориана, человека, выпившего на своем веку много изерского вина… Бернардина выросла и стала красивой, веселой девушкой. Белокурая, стройная и румяная, с пламенными темными очами, она презирала мирские заботы и с детства предавалась благочестию и молитве.

В то время в Роверто жил некий брат Фома Ровертинский, заметивший святость девушки и уговоривший ее покинуть мир и уйти в монастырь. Но у матери были иные виды на дочь, она не соглашалась на пострижение.

Слава о святости Бернардины быстро разнеслась по Роверто. Девушка вскоре явилась в Трент с мыслью основать монастырь. При дворе Мадруццо простую крестьянку встретили нетерпеливо и не допустили пред светлые очи князя. Гордая душа ее возмутилась. Но Господь послал ей преданную подругу в лице благочестивой сестры Аффры из ордена Святого Франциска. Она свела Бернардину с благочестивыми матронами Трента, и через их посредство добилась для девушки разрешения основать монастырь в честь святой Клары при храме Святого Карла в Роверто.

Бернардина постриглась и приняла имя сестры Марии Джованны. Ее строгие обеты принесли ей новую славу. Разнеслась молва, что молодую монахиню посетил дар пророчества. Бедняки являлись к ней просить совета в нужде, князья искали ее благословения: на боевые подвиги. Знаменитые люди, проезжая через Роверто, не пропускали случая посетить святую женщину. Сам император Леопольд переписывался с ней и подарил ей шесть тысяч флоринов на основание монастыря святой Анны на Борго в Вальсугане.

Сестра Бернардина вошла и поясным поклоном приветствовала кардинала. Смущение и робость, посещающая людей при первой встрече, прошли. Ровертинская игуменья не чувствовала досады на последняго Мадруццо, жестоко огорчившего ее в свое время; она знала доброту его души и снисходительно смотрела на его грехи.

Ей предстояло выполнить поручение, возложенное на нее верховной церковной властью, самим папой.

Сестра Бернардина давно утеряла очарование молодости. Косынка оттеняла мертвенную бледность лица, когда то прекрасного, теперь изможденного и постаревшего. Но очи пылали по-прежнему внутренним страстным огнем. Стан скрыт был складками широкого плаща, и только длинные, тонкие пальцы виднелись из широких рукавов.

Голос ее звучал сдержанно и твердо. Временами в нем чувствовалась теплота Магдалины, рыдающей у ног Христа; временами он становился суров и бесстрастен; временами обретал таинственную силу, трогающую незримые струны человеческих душ.

Эммануил Мадруццо никогда раньше не встречал сестру Бернардину. Но он слышал о ней и с почтением относился к ее святости. Он знал, что папы, короли и князья глубоко чтили ее и обращались к ней за советом в трудные минуты. Сестра Бернардина также не переступала еще порога Трентинского замка. На семью Мадруццо она смотрела, как на помазанников Божиих. И она не посмела бы нарушить обет, если бы сам папа не возложил на нее трудного и ответственного поручения.

Монахиня подняла светящиеся глаза на кардинала и начала:

— Три дня тому назад два францисканца явились в монастырь Борго в Вальсугане, где я пребывала в отшельничестве, и пожелали говорить со мной. Они передали мне повеление папы пойти в Трент и передать тебе решение, записанное собственной рукой святого отца. Вот почему я явилась к тебе, князь и учитель, и вот послание папы.

При этих словах Бернардина вынула из глубокого бархатного мешка свиток, запечатанный папскими печатями, и вручила кардиналу. Эммануил Мадруццо с трудом подавил волнение. С первых слов монахини он понял важность ее посещения.

Послание папы выводило его из состояния неуверенности и сомнений. Каким бы ни был ответ папы, ответ пришел. Сдержав волнение, кардинал сказал:

— Простите, сестра, если я при тебе вскрою печати.

Монахиня ответила поклоном.

Кардинал начал читать послание. Глаза его быстро бежали по рукописным строкам; он был похож на человека, приговоренного к казни и получившего ответ на просьбу о помиловании. В кратком предисловии папа упоминал о вмешательстве королевы Испанской и короля Венгерского, о ходатайстве духовников Эммануила Мадруццо, а затем сообщал, что в Верховном Церковном Совете все опрошенные им кардиналы высказались против снятия сана с Трентинского епископа. Послание заканчивалось советом не возбуждать более перед Святым Престолом неприличной просьбы, под страхом церковного осуждения и папского отлучения.