К счастью для племени Тауранги, воины, которыми предводительствовал кривой Тамарепо, не могли знать о том, что случилось с Раупахой. Они продолжали наседать на ваикато с прежней энергией, мешая им обрушиться всеми силами на бегущее войско нгати. Отвлекая от себя чуть не половину людей Хеухеу, воины одноглазого не подозревали, насколько безвыходным становится их положение. Они были по-прежнему уверены, что победа близка.

И все-таки, как бы отчаянно ни сражались храбрецы Тамарепо, они были бы истреблены до последнего воина, если бы опять не случилось непредвиденное.

Когда толпа отступавших нгати докатилась до излучины реки, откуда было рукой подать до деревни, из прибрежных камышей показалось несколько человек в мохнатых плащах. Видно было, что люди эти спешат: они не шли, а бежали, хотя бежать по кочковатому лугу было очень трудно.

Увидев, что навстречу бегут охваченные паникой воины, люди в плащах остановились и устроили короткое совещание. Затем один из них вышел на несколько шагов вперед и, воздев руки к небу, замер как изваяние.

— Те Нгаро! — с радостным изумлением закричал щуплый воин, останавливаясь и хватая за руку товарища.

— Те Нгаро!

— Вождь! Он с нами!

— Великий Те Нгаро вернулся!

Часть воинов, ослепленных и оглушенных паникой, по инерции продолжала бежать, но большинство отступающих уже заметили статную фигуру верховного вождя племени. За спиной надвигались ваикато, их вопли раздавались совсем близко, но люди топтались на месте, не решаясь приблизиться к вождю, который, как это легко было понять, о чем-то разговаривал с богами. Сзади подбегали все новые воины, толпа быстро росла.

По-видимому, Те Нгаро понял, что затягивать беседу с божественными покровителями не стоит: из-за кустов вынырнули десятка два ваикато. Сорвав с пояса маленькую палицу, вождь описал ею круг над головой и бросился вперед. Люди в плащах, до сих пор молчаливо стоявшие за спиной Те Нгаро, последовали за ним.

Воздух огласился воинственными криками, десятки копий и палиц взметнулись над головами. Толпа беглецов опять превратилась в войско, готовое драться до последнего вздоха. Авангард ваикато был мгновенно смят. Яростная контратака ошеломила ваикато, перестроить боевые порядки они не успели. Страх охватил воинов, измученных долгим кровопролитием и поверивших в скорую победу. Видя, что нгати не сломлены, они пали духом, и большинство помышляло лишь о спасении.

Моральный перевес нгати сказался скоро: не прошло и четверти часа, как войско Хеухеу-о-Мати обратилось в бегство…

Их преследовали недолго — до тех пор, пока не стало очевидным, что они не повернут. Зная, как опасна бывает затравленная собака, Те Нгаро решил не рисковать людьми: без того их в этот день погибло слишком много.

Только теперь, когда сражение было окончательно выиграно, вождь вспомнил о сыне. Жив ли Тауранги? Этого не знал никто.

Он очнулся от странного ощущения невесомости своего тела, которое легко и плавно парило над землей. Потом Тауранги понял, что его куда-то несут, но не сделал попытки открыть глаза. Невнятные голоса доносились откуда-то издалека, расслышать слова было невозможно из-за непрерывного звона, заполнявшего мозг. Впрочем, ему неважно было, кто говорит и о чем говорит: лишь бы не исчезла эта удивительная легкость полета.

Тауранги почувствовал, что его осторожно опускают на землю. Резкая боль проткнула затылок, и перед глазами промелькнули какая-то свирепая рожа, раздираемый беззвучным криком рот и длинная, до рукояти окровавленная палица…

Он застонал, и сразу же пелена звона распалась, в уши ворвался обрадованный возглас:

— Вождь! Он жив!

Огромным напряжением воли Тауранги заставил себя открыть глаза. Первым, что он увидел, был с детства знакомый узор татуировки на темной щеке, рассеченной шрамом. Те Нгаро сидел на корточках, хмуро вглядываясь в лицо сына, за его спиной почтительно замерли воины. Среди них он заметил и Раупаху. Голова младшего вождя была обвязана окровавленной тряпкой, под глазом темнела ссадина.

Отец и сын пристально смотрели друг другу в глаза, но лица не выражали ни волнения, ни радости. Потом Те Нгаро распрямился и, не повернув головы, приказал:

— Помогите ему встать.

Борясь с головокружением, Тауранги с помощью двух воинов поднялся на ноги.

Вождь положил ему руку на плечо.

Юноша покачнулся, но воины подхватили его под локти, не дав упасть.

— Ты храбрый воин, Тауранги. Я доволен тобой, — негромко сказал Те Нгаро. Помолчав, добавил: — Дочь Те Иети сказала, что ты хочешь поселить пакеха Хенаре в нашей деревне. Правду ли сказала женщина?

Голова соображала туго, и Тауранги с трудом понял, о чем спрашивает отец. Неужели Хенаре решил стать пакеха-маори?.. Хочет ли он, Тауранги, этого? Конечно, хочет, но… Почему Парирау говорит за него самого?

— Да, великий вождь… — тихо проговорил юноша. — Это правда… Я хочу, чтобы он жил с нами… Но где он?

— Мои люди провожают его к трем холмам, к отцу. Я разрешил ему вернуться к нам через четыре дня… Доволен ты?

— Ты великодушен, о великий вождь, — пробормотал Тауранги. — Пакеха Хенаре наш друг.

От него не укрылось, что Раупаха, который внимательно прислушивался к разговору, усмехнулся. Тауранги стиснул зубы. Жгучая боль опалила затылок, все поплыло перед глазами…

— Отнесите его домой, — глухо, как сквозь одеяло, прозвучал голос отца, и стена нестерпимого звона опять отгородила весь мир от Тауранги.

Если бы не провожатые, Генри вряд ли нашел бы отцовскую ферму — настолько быстро все вокруг утонуло в опустившейся на землю тьме. Деревья, кусты, причудливые груды валунов потеряли очертания и на расстоянии пяти шагов стали неразличимы. Луна лишь украдкой проглядывала сквозь плотную завесу, покрывавшую небо, и тогда на мгновение вверху становились видны тяжелые лохмотья туч, а внизу, на земле, проступали обманчивые силуэты.

Гроза настигла Генри, когда колеблющийся огонек в окне отцовской комнаты желтел уже в сорока — пятидесяти шагах. Но последние ярды стоили многого: в несколько секунд Генри промок до нитки.

Перебравшись через забор, он дохромал до дома и забарабанил в дверь руками и ногами. Стук безнадежно тонул в неистовом шуме грозы. Наконец он догадался постучать в окно. Когда послышался скрежет отпираемого замка, Генри стало казаться, что он пропитан водой и снаружи и изнутри.

Старый Гривс встретил молодого без особого восторга. Генри почудилось, что он был даже несколько разочарован, увидев на пороге сына. Похоже, старик ждал кого-то другого. В этой догадке Генри утвердился, когда, сбросив в передней мокрую одежду и натянув попавшееся под руку тряпье, вошел в гостиную. Табуреты были чинно расставлены у стола, с гвоздей, которыми были утыканы стены, снято все, что всегда заполняло гостиную, — поношенная одежда, бракованные овчины, уздечки, давно не стреляющие ружья и прочий ненужный скарб. Выкидывать хлам Сайрусу Гривсу было жалко, но и в кладовых держать его не хотелось: там хранились только добротные вещи. Сегодня все враз исчезло, стены выглядели непривычно голыми. Неспроста это было: отец определенно ждал важных гостей.

Поймав удивленный взгляд сына, Сайрус поспешил первым начать наступление. Подбоченясь, он сел на табурет и закачал головой:

— Это что же такое, сынок, это же беспутство — и только, не так разве, а? Ни в грош отца не ставишь, ни в грош, стыдно! Я терзаюсь, сердце изболелось — все, мол, пропал сыночек мой дорогой, а он, понимаешь ли…

Генри с усмешкой наблюдал за отцом, который то всплескивал руками, то воздевал их к небу, ни на секунду не прекращая лицемерной болтовни. Пора было кончать с этим шутовством.