—Веста, дай ножницы!
—Гелла, кого ты там уже убивать собираешься?
—Да нет, не убивать — просто стрижку сделаю…
Последнее заставило меня начать переговоры с собственным сыном. Да, сказал кто-нибудь — не поверил бы. Остаться без волос не хотелось — это что-то вроде обязательного атрибута Высшего. Поэтому, убедив Влада в том, что волосы его матери гораздо, гораздо лучше моих, я заменил свои на ее… Да, тут пригодился весь мой политический опыт.
Гелла, обнаружив подвох, зашипела хуже разъяренной кошки и предприняла попытку уже самостоятельно уцепиться в мои волосы. Я вывернулся и уселся на дальнее кресло, где имел возможность наблюдать за моей ли, находясь, однако вне пределов ее досягаемости.
—Все равно обстригу! Веста, дай его мне сюда!
—Гелла, ты же понимаешь — мне по статусу не положено к нему прикасаться!
—Да? Очень хорошо, я это запомню…
—Что запомнишь? — поинтересовался я. К чему это она?
—Ну как же… Веста как моя компаньонка может считаться придворной дамой, так? — мы дружно кивнули. — Так. А значит никакая придворная дама не имеет права касаться Повелителя, так? — Веста покраснела, я хмыкнул.—Ни при каких обстоятельствах!—припечатала моя ли. Ммм, если ревнует—не все потеряно!
—Веста, дай мне ножницы! — вернулась к предыдущей теме Гелла.
Веста отдала несчастные ножницы моей половинке, она посмотрела сначала на ножницы, затем — на свои волосы, от которых до сих пор не отцепился Влад… с сомнением покачала головой.
Неожиданно Гелла резко побледнела и беспомощно откинулась на подушки. Вот черт! Я бросился к кровати, наклонился, осторожно отцепил Влада и отдал подошедшей Весте. Малыш не сопротивлялся, словно понимая, что не время.
—Гелла? — с тревогой шепнул я. И услышал щелчок. Развернулся, ничего не увидел… посмотрел на Весту, которая еле сдерживала смех. Так. Перевел взгляд на Геллу. В руках у нее была прядь моих волос.
—Я же сказала — обстригу! — и торжествующе ухмыльнулась. Внимательно посмотрела на мое лицо, хихикнула, аккуратно отложила прядь в сторону и начала копошиться в своих волосах.
—Что, блохи?
Внимания на меня не обратили. Наконец, похоже, Гелла нашла то, что искала, подняла ножницы, отмеряя… и через секунду сунула мне прядь.
—Видишь, моя прядь больше, чем твоя… Так что считай—я откупилась и ты мне еще должен остался. Чувствую себя будто бы пьяной… Но нужно спать. Все вон!
Немного офигевшего меня Веста вытащила из комнаты. Выходя, Веста шепнула, что поведение Геллы сейчас, скорее всего, результат энергетического перенасыщения…
Я потом еще долго крутил в руках прядь, но так и не решил: как все это понимать?
Столица Дорвана, Дисатр. Невольничий рынок.
—Обратите внимание на этот образец женственности! Она усладит Ваши ночи, она принесет Вам сказочное наслаждение! И все за 2000 золотых монет! Обратите внимание на эти черные густые волосы! А эти глаза—такого синего цвета вы нигде не найдете! А эти губки!.. А фигурка!..
При этом продавец не упускал случая сам обратить снимание на вышеуказанные части моего тела. В этом мире я оказалась недавно—всего-то неделю назад. Я не жалела о том, что так резко сменились декорации моей жизни: новый, судя по всему магический мир, новые расы, которые я раньше считала сказкой… и моя роль во всем этом—рабыня. Да, если меня продолжат расхваливать также, как и до сих пор—прямая мне дорога в наложницы какого-нибудь толстенького, лысенького… А, впрочем—мне-то что? Я никогда не придавала сексу значения больше, чем он того заслуживал, и за свои двадцать лет успела перепробовать практически все… Я прекрасно знала, что декорации могут меняться сколько угодно—но начинка будет одинаковой в любом мире, населенном разумными. Но декорации тоже заслуживали внимания…
Мой мир перестал представлять для меня интерес давно. Но раздражать стал совсем недавно—когда исчезла такая на первый взгляд мелкая, но, как оказалось—важная часть меня. Гелена. Уже скоро исполнится год, как она погибла.
—3000 золотых монет? Три тысячи! Кто больше?..
Торги шли своим ходом, а я стояла и вспоминала. Хотя от меня ничего не требовалось, кроме как стоять на этом помосте в легкой одежде, которая ничего не скрывала и иногда заставляла меня ежиться от прохладного ветерка, и казаться таинственной и желанной.
Нас с ней почти ничего не объединяло. Мы не учились в одной школе, не учились в одном ВУЗе, не были знакомы наши родители… Нет, мы просто встретились на одной вечеринке: она была далекой и таинственной, а я земной и страстной. Я помню, как ушла в какую-то комнату вдали от шума, а чуть позже там появилась Гелла. Она села напротив кресла, в котором расположилась я… И так мы сидели и молчали. Часы пробили два ночи, мы встали, попрощались с хозяевами бала и уехали каждая к своей жизни. Именно тогда я перестала нарочно искать смерть.
Мы встречались еще пару раз—и так же сидели и молчали. Но я никогда не чувствовала неудобства, и рядом с ней не было одиночества. И, думаю, для нее тогда тоже одиночество исчезало. Я знала, что она занимает программным бизнесом, но этот бизнес составлял только часть ее доходов. Откуда поступали остальные, я не знала, но мой отец, вполне комфортно чувствовавший себя в современном криминальном бизнесе, как то сказал…
—Марина, милая, ты же знаешь, чем я занимаюсь… И знаешь, что это опасно. Я знаю, что твои задания, на которых ты настаиваешь, когда тебя направляют в горячие точки… тоже не курорт. Но, милая, хуже и твоего занятия, и моего дела может быть только то, чем занимается твоя Гелла. Потому что она не просто в большой политике-она в очень большой теневой политике. И знает она слишком много, чтобы прожить долго, понимаешь?
Я понимала, но мне было все равно. Отец воспитывал меня один после того, как мать от нас ушла. Я росла, не зная забот, а потом у меня появилась идея фикс—я хотела в армию… потом в специальные войска… потом помоталась по горячим точкам, выполняя секретные задания… Мой отец думал, что эти я занимаюсь до сих пор—но он ошибался. Армия мне наскучила давно, тогда я потеряла смысл и цель—и предприняла попытку самоубийства. Потом еще, потом еще одну… Знаете, говорят—если долго смотреть в бездну, бездна посмотрит на тебя? Не знаю, что увидела во мне бездна—но умереть я не могла. Меня не трогали пули, меня обходили неприятности… срывались засады… Я всегда выходила сухой из воды. И вскоре решила—раз смерть не хочет меня видеть сейчас, пусть сама решает, когда… И с тех пор считала себя ее Жрицей. Считала—а иногда в голове всплывали предательские мысли: а не сошла ли я с ума?
Сейчас я была наемным убийцей. Если бы мой отец узнал… это его взбесило бы. Потому что все, что он делал в жизни—он делал потому, что, уходя, мать сказала, что он не сможет ничего добиться в жизни, что он никто… И еще потому, что все деньги, которые он зарабатывал—были для меня. Но это была моя жизнь, и я делала с ней то, что хотела, а ради отца… Ради отца просто скрывала от него то, что могло ему причинить боль.
Того, кто был виновен в смерти Геллы, я убила сама. Конечно, он сумел убедить следователей, что Гелла упала сама. И так многим была выгодно ее смерть… неудивительно, что дело весьма резко замяли.
Как я смеялась, когда ничего не помогло! Через пару дней после ее смерти начался такой фейерверк! Отец говорил, что многие тогда не удержались на своих постах, а многие не сохранили и жизни. Я их не жалела—людей я вообще не жалела. На мой взгляд, они не в своем большинстве жалости недостойны.
Но того Карнева я достала—потому что… что он делал у нее в квартире в момент ее смерти? Что заставило обычно спокойную Геллу выйти на балкон, что заставило опереться на него так, что подломилось перила? Пусть он ее не толкал—но он был виновен.
Хотя позже, встретив его—я поняла, что, убив его, я проявлю милосердие. У него был такой вид будто еще чуть-чуть—и он полезет в петлю.
И вот сейчас я стою здесь—на помосте невольничьего рынка. На меня пялится толпа—заплатить требуемую сумму смогут немногие, остальные просто пришли на бесплатное представление. И как после этого жалеть людей?