Покойная дочь писателя, Любовь Федоровна, в своей известной книге об отце много погрешила против истины, изобразив своего деда каким-то исчадием рода человеческого. Она такой характеристики от своего отца не слыхала и не могла слышать уже по той простой причине, что, когда Федор Мих. скончался, ей было всего лишь 11 лет и едва ли Фед. Мих. мог рассказывать ребенку о таких ужасах об ее деде, которых на самом деле и не было.

Здесь кстати заметить, что вообще более чем странная книга Любови Федоровны могла бы быть приемлема только в тех страницах, где автор передает свои личные детские воспоминания о Федоре Михайловиче, но, к сожалению, ее сочиненными показаниями (по всем вероятиям, искаженными рассказами матери) часто пользуются как фактическим материалом для характеристики Федора Михайловича.

Михаила Андреевича, отца Достоевских, называют болезненно скупым и, приводя фразу из письма Федора Мих. к нему: «Уважая Вашу нужду, не буду пить чаю», обвиняют его в том, что он, по своей скупости, заставляет сына голодать.

Федор Мих. в письме от 10 мая 1839 г. подробно излагает свои лагерные нужды и просит отца выслать ему 25 руб. В ответ на это (см. стр. 88) отец посылает ему 35 р. и припоминает, что немного раньше, на его просьбу о 10 р., он послал ему 75 р., думая, что этого на первое время будет достаточно. Едва ли скупой человек мог бы так таровато отзываться на материальные нужды сына, а отцу приходилось еще помогать и старшему сын в Ревеле. Нет никаких оснований не верить отцу, что он не может высылать больше при тех крайне стеснительных обстоятельствах жизни, в которых он сам находился (см. письмо отца, стр. 88). Все жалобы Федора Мих. на недостаток в деньгах надо относить не к скупости отца, а к его собственному юношескому ложному стыду показаться беднее товарищей. В этом и сам Федор Михайлович проговаривается: «Волей или неволей, а я должен сообразоваться вполне с уставами моего теперешнего общества. К чему же делать исключение собою? Подобные исключения подвергают иногда ужасным неприятностям» (письмо от 10 мая 1839 г. Долинин. «Достоевский. Письма», т. I, стр. 52).

Настоящей, действительной нужды во время лагерной жизни у Федора Мих. не было, так как все необходимое отпускалось из казны и многие юноши жили в лагере на гораздо меньшие средства, чем Федор Мих. На этом обстоятельстве особенно настаивает П. П. Семенов Тян-Шанский, говоря в своих воспоминаниях о Федоре Михайловиче (см. его «Детство и юность», Птгр., 1917, стр. 203, а вообще о нуждаемости Фед. Мих. в деньгах см. письмо докт. Яновского в сборнике Долинина «Достоевский», т. II, стр. 393).

Михаилу Андреевичу приписывают какую-то необычайную жестокость. На это также нет никаких доказательств, но так как такое мнение существует, то надо во что бы то ни стало найти ему подкрепление. И вот что из этого происходит.

В семье Достоевских была няня, всеми любимая и уважаемая Алена Фроловна, умершая в глубокой старости (см. стр. 108). Она была очень полна и грузна, и Михаил Андр. часто сам «отворял ей кровь», после чего ей всегда становилось легче, и она говорила, что от этой операции она вся «исчезает». Над ее полнотой и «исчезанием» добродушно подтрунивала вся семья. Ее между собою в шутку называли 45-пудовой гирей, «45-пудовая гиря свидетельствует тебе свое почтение, — пишет Марья Федоровна из деревни Михаилу Андреевичу, — детям поручает сказать то же, прибавляя, что она исчезает. У ней кашель, а она думает, что это чахотка» (см. стр. 91). Мих. Андр. в ответном письме благодарит няню за память и не без юмора в виде остроумной шутки выражает свое удовольствие, что у нее «чахотка», так как от этого обстоятельства груза в ней убавится и перевозить ее из деревни в Москву будет легче, хотя еще и останется: «42 пуда. Страшно сказать!» (Из переписки, хранящейся в Истор. музее в Москве. Письмо от 9 мая 1835 г.)

Этот добродушный комический эпизод в быту семьи Достоевских получает следующее освещение у Л. Гроссмана («Путь Достоевского». Лгрд., 1924 г, стр. 22).

«Предания о его (т. е. отца) жестокости подтверждаются одним поистине потрясающим штрихом его переписки. В семье Достоевских долгие годы жила нянюшка Алена Фроловна, предложившая однажды в трудную минуту своим господам все свои сбережения. На службе у Достоевских эта кроткая женщина заболела чахоткой. В письмах к матери четырнадцатилетний Федор Мих. с чувством живейшей боли говорит о страданиях нянюшки: „Жалко Алену Фроловну, она так страдает, бедная, скоро вся исчезнет от чахотки, которая к ней пристала…“ И вот отец семейства, в придачу врач и культурный человек, пишет по этому поводу жене в деревню: „Няньку поблагодари за память, очень жаль, что у ней чахотка, но из этого я усматриваю немаловажную пользу, ибо до поездки в Москву весу у ней убавится до 3 пудов…“»

Из немногочисленных дошедших до нас писем Михаила Андреевича и его жены нельзя усмотреть признаков какой-либо особой мрачности, болезненной скупости или жестокости его характера. Напротив, в них скорей видны свойства как раз противоположные этим отрицательным, ему приписываемым качествам. Так, например, судя по письмам, он первый всегда волнуется тем, что кто-нибудь из близких нуждается в деньгах; когда надо получать деньги с крестьян, он подходит к этому очень деликатно и пишет жене 23 августа 1834 г. (см. стр. 349): «Поговори, милая, мужикам, не уплатят ли хотя некоторые из них хоть сколько-нибудь денег»; в письме 6 августа 1833 года (стр. 87) описывается аллегорически какая-то комическая история, участником которой он был сам, что совершенно не свойственно было бы человеку от природы мрачному и угрюмому.

Михаил Андреевич был человек хозяйственный, зорко следивший за всем происходящим в доме, расчетливый и, по всем вероятиям, прижимистый, но не во вред делу, настойчивый и упорный в проведении своих целей придерживавшийся старых укладов жизни. У него было только одно свойство, которого дети, да и все вообще в доме побаивались, — это его повышенная вспыльчивость. Эта-то вспыльчивость, как объясняет Андрей Михайлович, может быть, даже, прибавим от себя, иногда сопровождавшаяся недозволительными, с нашей точки зрения, действиями по отношению к крестьянам, и привела его к катастрофе, т. е. к его убийству.

Но вспыльчивость — это нервное проявление, как скоро возникает, так же скоро и проходит. Мы остановились на характере Михаила Андреевича для того, чтобы показать, что тех ужасных основных свойств, которые ему приписываются и которые будто бы исключительным образом влияли на характер писателя и весь склад его творчества, таких свойств у Михаила Андреевича не было, по крайней мере, нет на то никаких фактических указаний. И если действительно общее направление творчества Федора Михайловича зарождалось уже в его детских годах, то объяснений этого надо искать не в личных свойствах отца, наследственно к нему перешедших, а в тяжелых социальных условиях жизни того времени, необычайно чутко воспринимавшихся будущим писателем.

Возвращаясь к воспоминаниям Андрея Михайловича, мы должны указать на некоторые характерные свойства автора, а именно: на его кристальную честность, правдивость, аккуратность и точность. Эти свойства Андрея Михайловича, отразившиеся и в его воспоминаниях, делают их особенно ценными для установления различных фактических данных в историко-литературных и бытовых исследовательских работах.

В «Приложениях» к настоящему изданию мы даем ряд неизданных еще писем Федора Михайловича и его родителей, которые автор почему-либо не ввел в свой текст или не использовал их, так как не успел довести своих воспоминаний до конца.

Достоевский Андрей Андреевич

В минувшем июле месяце сего 1875 года мы с женою отпраздновали свою серебряную свадьбу в кругу наших милых и добрых детей, каковых я желал бы иметь всем отцам семейств. Семейное торжество это происходило в городе Ярославле, где мы, вот уже 10 лет, живем безвыездно. К этому дню нарочно приезжала наша старшая дочь Евгения, по мужу Рыкачева^{1}, вместе с своим добрым и хорошим мужем, а также и со своею двухмесячною дочкою, а нашею внучкою Сашуркою. Из этих немногих строк видно, что мы с женою, ежели не совершенные старики, то люди уже очень пожилые; и действительно, мне идет 51-й год и столько же и моей дорогой жене.