Комиссар по делам печати был беспощаден к тем, кто клеветал на советскую власть.

Действия московского комиссара по делам печати пришлись не по вкусу многим враждебным газетам. Какими только эпитетами не награждали они работников комиссариата! В ряде газет появился даже специальный раздал, называемый «Свобода печати».

Меньшевистская газета «Вперед!» из номера в номер давала информации о закрытии газет, о заседаниях Революционного трибунала печати, сопровождая эти информации тенденциозными «комментариями».

Меньшевистские и эсеровские газеты изощрялись в нападках на Подбельского, как комиссара по делам печати. Мало этого, они искали любой повод, чтобы возвести на него все смертные грехи и за работу в Комиссариате почты и телеграфа. В декабре 1917 года меньшевики и эсеры, пробравшиеся к руководству в центральных производственных органах почтово-телеграфных служащих, призывали к саботажу мероприятий советской власти, подстрекали к всеобщей политической забастовке. В одном из номеров газеты «Русские ведомости» они поместили сообщение о том, что служащие Московского почтамта «решили бастовать». Между тем на общем собрании работников Московского почтамта, которое состоялось 27 декабря, не было подано ни одного голоса за организацию забастовки. В той же газете была помещена заметка о том, что большевики, служащие почтово-телеграфной конторы в городе Александрове, якобы расхищают казенные деньги.

Вот когда оказалось кстати совмещение в одном лице должности комиссара почты и телеграфа и комиссара по делам печати. Как комиссар почты и телеграфа Подбельский знал, что сообщения газеты ложны. Он сам был на собрании работников Московского почтамта, выступал с речью, отвечал на вопросы, слушал выступления рядовых служащих, давших недвусмысленную отповедь зачинщикам забастовки. Как комиссар почты и телеграфа, интересующийся положением на местах, он также хорошо знал, что заметка о расхищении казенных средств большевиками почтово-телеграфной конторы Александрова — чистая ложь. Теперь же Подбельский встретился с этими клеветническими сообщениями меньшевистской и эсеровской газеты и как комиссар по делам печати.

Враги революции, конечно, учитывали, что единодушное решение Московского почтамта не участвовать в забастовке имело большое значение для провинции. Поэтому-то они и решили поместить эту провокационную заметку. Смысл ее был ясен: ввести в заблуждение провинцию.

Комиссар по делам печати принял единственно верное решение: «Под суд провокаторов!»

Первыми перед судом Революционного трибунала предстали редакторы «Русских ведомостей» и эсеровской газеты «Труд».

Дело против «Труда» возбудил Тверской Совет рабочих, солдатских и крестьянских депутатов за сообщение о будто бы имевших место в Твери волнениях из-за продовольственного кризиса.

На суде редакторы «Труда» Минор и Гельгофт вели себя вызывающе. Они считали, что предъявленное газете обвинение в клеветническом сообщении тенденциозно, а потому не находили нужным ни говорить, ни защищаться. В таком же духе выступил и защитник. Трибунал печати решил оштрафовать газету на двадцать тысяч рублей, а в случае невнесения штрафа в четырехдневный срок — закрыть ее на один месяц без права выходить под другим названием. Редакторы «Труда» категорически отказались подписаться под приговором.

Утром следующего дня в кабинете комиссара по делам печати появился Минор. С Минором Вадим Николаевич был знаком давно. Им доводилось встречаться в общественных местах — в городской думе, на митингах, на заседаниях Московского Совета. И хотя они были политическими противниками, Вадим Николаевич относился к Минору с тем невольным уважением, с каким обычно относятся к старшим, прошедшим тяжелый путь товарищам. Их редкие и кратковременные встречи напоминали Подбельскому об отце. Минор, тогда молодой социалист, находился вместе с Папием Подбельским в якутской ссылке, был с ним в его последние минуты во дворе дома Монастырева. Но сейчас приход такого гостя с официальным визитом сразу насторожил комиссара.

— Переступая порог вашего комиссарского кабинета, — начал Минор, — я хочу прежде всего приветствовать в вашем лице сына моего друга Папия!.. Да, да, именно друга! Вы ведь тоже бывалый человек и хорошо знаете, что тюрьма и ссылка сближают людей, делают их друзьями на всю жизнь.

— Иосиф Соломонович, не говорите лишних слов. Вы хорошо знаете, что память об отце мне очень дорога. Но ведь не это вас сюда привело. По лицу вижу. Вот-вот разразитесь руганью по моему адресу, не так ли?

— Вот именно, угадали. Нет, вы нисколько не похожи на своего отца. Он был миролюбив, куда там! А вы что? Вы деспот, да деспот-диктатор! Эх, посмотрел бы Папий, что творит в Москве его сынок!

— Что же находите вы предосудительного в действиях сына Папия Подбельского? Не вчерашний ли штраф?

— Именно… Слушайте, Вадим Николаевич, зачем вы это делаете? Знаете, в вашем отце я не замечал стремления властвовать. До чего был скромный человек!..

Подбельский поднялся с кресла, подошел к Минору, сел напротив него.

— Спасибо вам, Иосиф Соломонович, за добрую память об отце… А насчет властолюбия — вы хватили чересчур. Я просто человек долга, каким должен быть большевик, а комиссар тем более. Мы не позволим никому подрывать основы нашей власти. Что же вы-то делаете, господа правые эсеры? О чем пишут всякие ваши даниловы, коварские, гельгофты? Вы уверяете, что «растет просветление рабочего народа от темноты и насилия, которые сеют большевики». Но будьте честными до конца, вы ведь были честным человеком, если считаете себя другом Папия Подбельского, признайтесь — сами-то вы не верите во все то, что пишете. Вы видите, что наша власть укрепляется, что ваша карта бита, и вот вы идете на последнюю ставку — клевещете на большевиков.

Опытный в дискуссиях и спорах, Минор на этот раз несколько даже растерялся от такого неожиданного натиска. Он рассчитывал совсем на другое: «Приду, пожурю немного, поиграю на его больной струнке — может, смягчится… А потом интересно выведать, о чем же думают на будущее большевики?» Получилось же все не так. Наступал не он, а большевистский комиссар.

— Что же делать?

Но Вадим Николаевич не дал Минору и докончить эту невольно вырвавшуюся фразу:

— Вот именно, как вы говорите, что же делать? Я встречал такой заголовок не раз в вашей газете: Растерялись, так ведь? Теперь спрашиваете, что же делать? Прекратите свою опасную игру. Ничего из этого не выйдет. Не позволим вам разрушать то, что с кровью и болью создается!

Почти ежедневно приходилось Подбельскому выступать в Революционном трибунале печати.

Газета «Мысль» опубликовала известие о том, что Москва якобы готовится к эвакуации. И это в то время, когда вот-вот ожидался переезд в Москву Советского правительства. Газета «Вечерний час» поместила провокационное сообщение о занятии белыми Харькова. Ясно, что ложные сообщения преследовали только одну цель: посеять смуту и панику среди населения. Комиссар прежде всего запретил дальнейший выпуск этих газет и передал дело в Революционный трибунал. На заседаниях трибунала он сам выступал обвинителем. Как официальный представитель советской власти, как представитель руководящей партии коммунистов он разоблачал контрреволюционную сущность продажных органов печати и требовал примерного наказания виновных.

Только в начале апреля трибунал печати был упразднен и все дела о преступлениях против власти со стороны газет и журналов были переданы в Московский революционный трибунал,

В марте 1918 года правительство во главе с Владимиром Ильичем Лениным переехало в Москву, а в начале апреля Подбельский был назначен Народным комиссаром почт и телеграфов Советской республики.

Надо было осваивать новую, еще незнакомую отрасль хозяйства. И Вадим Николаевич Подбельский целиком отдался этой работе.