Покидая палату, моя исповедница обернулась и спросила:

- Ты, кстати, угадала, что я люблю носить чулки от Victoria`s Secret. Как ты узнала?

- Это просто. То как горделиво ты их носишь, грациозно закидывая ногу на ногу. Однажды из-под полы твоего халата показалась их кружевная кайма. А из кипы бумаг с историями болезней у тебя когда-то выпала этикетка, так сказать, с одноименным названием.

- Все понятно! - ее улыбка, последнее, что я видела в ту ночь. Все остальное время меня посещали сны о НЕМ.

***

В кафе зашла элегантная женщина средних лет, очень яркой и запоминающейся внешности и присела за столик у окна. К ней тут же подбежал официант, спеша принять ее заказ. Сегодня на ней не было ее привычного белого халата. На черное короткое платье было наброшено промокшее от дождя пальто, волосы были распущены и золотые кудри спускались на плечи. В ее чашке был горячий шоколад со специями. Он источал приятный аромат. Женщина задумчиво смотрела в окно. Сегодня она не думала о работе. Ее мысли заполнила ее собственная жизнь. Такая же серая, как и ее пальто. Как мокрый асфальт на улице. Женщина грустила о чем-то. Возможно об утерянной свободе, о том, что когда-то забыла о безумствах. О том, что потратила молодость и красоту на бесполезных мужчин, которые едва ли оставляли за собой хотя бы воспоминания. Но она помнила и свою последнюю любовь, которую упустила, боясь поддаться чувствам, боясь кардинально изменить свою жизнь. У нее была лишь ее любимая работа, которая лишала ее свободы и воздуха, мешала мыслить шире. Теперь работа стала тягостной рутиной. Она вспомнила о своей пациентке. Той самой писательнице, которой врач так и не могла отважиться поставить окончательный диагноз. Что же это такое? Женщина втайне завидовала пациентке, так как никогда в жизни не переживала ничего такого же яркого и в такой же степени увлекательного. Врач готова была даже поменяться местами с пациенткой, чтобы только оказаться в ее голове, пусть даже, если там есть то самое ядро безумия, которое она ищет. Мысли о работе не давали покоя этой бедной женщине. Услышав еще одну главу из истории писательницы, врач начала отбросила идею о шизофрении. Диагноз видоизменялся. Теперь она допускала, возможно, помешательство и полный отход от реальности. Она на какое-то время посчитала, что все «советы» ее вдохновителя были лишь мысленным оформлением ее собственного писательского опыта. Преобразовать квартиру она могла под действием того же самого расстройства, считая, что ей помогают. Человек, выступавший на сцене в кафе, мог быть обычным исполнителем, принявшим облик ее музы. Более того писательница говорила, что «муза» приходила тогда, когда ей это было необходимо, описывая его появление, как ощущение ветерка на коже или что-то в этом роде. Все это указывало на глубокое помешательство. На четкий вопрос о продолжительности их отношений, пациентка не дала точного ответа, ведь возможно она не осознавала, сколько времени пребывает в трансе и как далеко ушла от реального мира. Возможно, помешательство здесь как раз граничило с высокой интеллектуальностью и отсутствием бреда. Но врач не могла поставить этот диагноз, потому что у таинственного вдохновителя была болезнь, сопровождавшаяся кашлем, что свидетельствовало о реальности этого человека. Не стала бы она выдумывать себе больную музу. Похоже, это был реальный человек, приносивший ей вдохновение. Возможно, именно он своей необычностью вогнал творческого человека в подобие транса и сделал зависимой от себя самого? У нее было не только идиллическое отношение к своей музе. Она сострадала ему и переживала за него. Значит, не помешательство это было, а любовь… Врач никак не могла собрать все кусочки воедино. Она уже не была уверена, что дослушав историю, она сможет быть более определенной в своих решениях. Но, слушая эту историю, она стала ближе к своей пациентке. И она по-человечески хотела дослушать удививший ее рассказ. С последним глотком горячего шоколада она решила, что сегодня на ночном дежурстве она снова пойдет в заветную палату то ли слушать сказки, то ли смотреть цветное кино.

***

- Как его звали? – спросила врач, сверля меня глазами.

- Я не знаю. Мы никогда не называли друг друга по имени. Никак друг друга не называли.

- Что?

- Да. Ты сочтешь это странным. Иногда он придумывал себе смешные прозвища и просил меня использовать их. Говорил, что имена забирают нашу свободу действий и выбора, влияют на нашу судьбу. Но иногда мы вместе бывали в местах, где он встречал своих знакомых, и они называли его Вальдес с ударением на второй слог. Не знаю почему.

Мы часто бывали с ним в музыкальных магазинах, где он перекидывался парой фраз с персоналом, он захаживал в антикварные лавки, underground-магазины с необычной одеждой, видео-прокаты. Казалось, у него есть тьма знакомых, но нет друзей. И везде для всех он был Вальдесом. Он часто бывал на «блошиных» рынках, отыскивая редкие вещи, старинные музыкальные инструменты, афиши, шкатулки. Он походил на старьевщика, но наш город мог соблазнить любого человека, страстно влюблённого в коллекционирование. Ты сама знаешь, что здесь можно найти вещи со всех уголков мира. Это тоже привлекает сюда туристов. Наш город сам по себе как сувенир.

Врач согласно кивнула.

- Он показывал мне места, где я не бывала раньше, но где я могла чувствовать себя собой, среди своих.

Однажды он зашел ко мне и поставил меня перед фактом, что мы отправляемся на рок-концерт. Я протестовала, говорила, что не готова и что мне нечего надеть.

«Ты идешь на рок-концерт. Так что одевай то, что попадется под руку. Вон те джинсы, и вот та футболка. И я тебя забираю».

Это был первый концерт, который я посетила с ним, за которым последовали множество других. Он запомнился мне больше всего. Я всегда любила рок-музыку, в ней была неуловимая сексуальность и заражающее бунтарство. Он знал, что меня это вдохновит. Он привел меня в какой-то подвал, где милым неприхотливым образом вместился маленький рок-клуб с крошечной сценой и задымленным помещением. Там царила своя особая атмосфера, свое настроение. Я любила наблюдать за музыкантами, терроризировавшими свои инструменты с упоением, забываясь на сцене и вгоняя толпу в транс. Мне нравился этот живой разбивающий на части грохот, поглощавший целиком, и, тем не менее, дававший встряску, гонявший адреналин по крови. Мой спутник постоянно с кем-то здоровался. Многие знали его в лицо, другие лично, перекидывались с ним парой фраз, и лишь единицы завязывали разговор, что было больше похоже на перекрикивание музыки. Он улыбался, качал головой, иногда переглядывался с музыкантами на сцене, если они были ему знакомы. Один, второй бокал пива… И я не заметила, как оказалась с гуще толпы, полностью отдавшись музыке. А он исчез. Я знала, что он сделал это намеренно. К тому времени я привыкла к его выходкам. Он оставил меня наедине с толщей света и звука, драйва, эмоций, инстинктов толпы, и чистым вдохновением, лившимся со сцены. После этого он похвалил меня, за то, что я не задавала вопросов. Он понимал, что я достаточно хорошо его знаю. Знал, что я благодарна ему за то, что он оставил меня ловить и запоминать новые мысли, ловить их прямо из воздуха и превращать в слова.

«Я хочу играть, так же как и они и как ты. Иногда», - сказала я как-то ему.

Это был прохладный вечер, время, когда город воспламенялся от тысячи огней, готовясь встретить ночь.

«Не проблема», - ответил он и направился к тротуару, где как раз зарабатывал деньги какой-то несчастный бродяга. Он был одет в грязную поношенную одежду, и играл на старой акустической гитаре с облупившимся лаком. Перед бродячим музыкантом на земле лежала шляпа, в которую прохожие бросали монеты.

Я в недоумении последовала за ним.

«Слушай, друг, не одолжишь гитару на пару минут?» - спросил он.

Бродяга улыбнулся частично беззубым ртом и протянул гитару.

Вальдес поманил меня пальцем. Он взял гитару и начал играть нашу с ним любимую песенку. Мы часто пели ее вдвоем, когда никто нас не слышал и беззаботно смеялись. Он запел, и кивнул мне, как бы завлекая меня подпевать.