37 Мертвая вода, живая вода

Люди Дмитрия гнали врагов до Меции — почти пятьдесят верст. Владимир Андреевич, Олег Рязанский и Михаил Тверской вели их, князья ехали бок о бок, будто братья, и их люди смешивались как вода, не было ясно, кто из Москвы, Рязани или Твери, ведь все они были русскими. Они догнали татар, убили подставного хана, а Мамай убежал в Кафу, даже не посмел отправиться в Сарай, где был обречен.

Но ни князь Московский, ни Вася не участвовали в этом. Дмитрий прошел за Васей в небольшую рощу недалеко от реки.

Саша лежал там, где они его оставили, укутанный в плащ Васи, чистый, невредимый.

Дмитрий почти рухнул с коня и обхватил руками тело дражайшего друга. Он не говорил.

Вася не могла его утешить, ведь тоже плакала.

В чаще надолго воцарилась тишина, долгий день заканчивался, и свет стал рассеянным. Снег все еще тихо падал.

Дмитрий поднял голову.

— Его нужно забрать в Лавру, — сказал Дмитрий. Его голос был хриплым. — Чтобы его похоронили среди товарищей на святой земле.

— Сергей помолится за его душу, — сказала Вася. Ее голос был сорванным, как и у него, от криков и рыданий. Она прижала ладони к глазам. — Он прошел по всей этой земле, — сказала она. — Он знал и любил ее. А теперь станет костью в замерзшей земле.

— Но будут песни, — сказал Дмитрий. — Клянусь. Его не забудут.

Вася молчала. У нее не было слов. Разве песни важны? Они не вернут ее брата.

Ночью прибыла телега за телом ее брата. С ней из тьмы прибыли шум и свет, подданные Дмитрия, полные торжества, с трудом сдерживались, чтобы соответствовать поведением ситуации. Вася не могла вытерпеть их шум и их радость. Саша умер.

Она поцеловала лоб брата, встала и скрылась во тьме.

Она не знала, когда появились Морозко и Медведь. Казалось, она долго брела одна, не думая, куда или зачем идет. Она просто хотела убраться подальше от шума и запахов, крови и горя, от дикого торжества.

А потом подняла голову и увидела, что они идут с ней.

Братья, которых она в детстве встретила на поляне, изменившие ее жизнь. Они были в крови, глаза Медведя сияли после боя, Морозко был мрачен, а лицо — нечитаемым. Вражда между ними осталась, но как — то изменилась.

«Потому что они уже не на разных сторонах, — подумала она, онемев от усталости горя. — С Божьей помощью будут моими».

Морозко заговорил первым, но не с Васей, а с братом.

— Ты все еще должен мне жизнь, — сказал он.

Медведь фыркнул.

— Я пытался отплатить. Предлагал ей ее жизнь, жизнь брата. Разве я виноват, что люди — дураки?

— Может, нет, — сказал Морозко. — Но ты все еще должен мне жизнь.

Медведь помрачнел.

— Хорошо, — сказал он. — Какую жизнь?

Морозко повернулся к Васе с вопросом. Она смотрела на него пустым взглядом. Какая жизнь? Ее брат умер, а на поле было полно мертвых. Чью жизнь она хотела?

Морозко осторожно потянулся в свой рукав и вытащил что — то, завернутое в вышитую ткань. Он развернул ткань и протянул предмет обеими руками Васе.

Внутри был мертвый соловей, тело застыло, покрытое живой водой. Он был похож на вырезанную фигурку, что она берегла долгими ночами и тяжелыми днями.

Вася смотрела на птицу и зимнего короля без слов.

— Это возможно? — прошептала она. В горле пересохло.

— Может быть, — сказал Морозко и повернулся к брату.

Она не могла смотреть. Не могла слушать. Она ушла от них, почти боясь надеяться после горя. Она не могла видеть их успех, а тем более — поражение.

Копыта тихо застучали за ней, а она не обернулась. И мягкий нос коснулся ее щеки.

Вася повернула голову.

И смотрела, не могла поверить. Она не могла двигаться, не могла говорить. Казалось, слово или движение разрушат иллюзию, оставив ее одинокой. Она упивалась зрелищем, его гнедая шерстка была черной в темноте, на голове была звезда, а темные глаза были теплыми. Она знала его. Она любила его.

— Соловей, — прошептала Вася.

«Я спал, — сказал конь. — Но те двое — Медведь и зимний король — разбудили меня. Я скучал по тебе».

Ее сердце разрывалось от усталости и радости. Вася обвила руками шею коня и заплакала. Он не был призраком. Он был живым, теплым, пах собой, и его грива была до боли знакомой под ее щекой.

«Я тебя больше не брошу», — сказал конь и повернул голову, чтобы понюхать ее.

— Я так скучала, — сказала она Соловью, горячие слезы лились в его гриву.

«Уверен в этом, — Соловей тряхнул гривой, выглядя величаво. — Но теперь я тут. Ты стала хранительницей озера? Там долго не было госпожи. Я рад, что это ты. Но тебе нужен был я. Было бы лучше со мной».

— Уверена в этом, — сказала Вася, издав звук, похожий на смех.

Пальцы запутались в гриве коня, она прильнула к теплому плечу коня и едва слышала Медведя:

— Это трогательно, но мне пора уходить. Нужно повидать мир, и она обещала мне свободу, брат, — последнее он сказал Морозко с опаской. Вася открыла глаза и увидела, что зимний король с подозрением смотрел на близнеца.

— Ты все еще привязан ко мне, — сказала Вася Медведю. — И ты обещал. Мертвые не встанут.

— Люди создают достаточно хаоса без меня, — сказал Медведь. — Я просто буду наслаждаться этим. Может, порой вызывать у людей кошмары.

— Если сделаешь хуже, — сказала Вася, — черти мне скажут, — она показала запястья в золоте, угрожая и обещая.

— Хуже не будет.

— Я вызову тебя снова, — сказала она. — Если будет необходимость.

— Возможно, — сказал он, — я даже отвечу, — он поклонился, а потом ушел, быстро пропал в полумраке.

Поле боя было пустым. Взошла луна за облаками. Поле сковал иней. Мертвые люди и лошади лежали с открытыми глазами, живые двигались среди них в свете факелов, искали мертвых друзей или воровали, что могли.

Вася отвела взгляд.

Черти уже уходили в леса и ручьи, помня обещание Дмитрия, Сергея и Васи.

«Мы можем делить эту землю. Землю, что мы сохранили».

Осталось три черта. Одним был Морозко, стоял тихо. Второй была женщина, чьи бледные волосы ниспадали на тьму кожи. Третьим был маленький дух — гриб, сияющий болезненно — зеленым светом во мраке.

Вася поклонилась деду Грибу и Полуночнице, серьезная, с прямыми плечами, хоть знала, что ее лицо опухло и покрылось пятнами, как у ребенка, от горя и болезненной радости.

— Друзья, — сказала она. — Вы вернулись

— Ты победила, — ответила Полуночница. — Мы — свидетели. Вы выполнили обещания. Мы — ваши. А я пришла сказать, что старушка… рада.

Вася смогла лишь кивнуть. Какое ей дело до обещаний, выполненных или нет? Цена была слишком высока. Но она облизнула губы и сказала:

— Скажи… моей прабабушке, что я приду к ней в Полночь, если она позволит. Мне нужно многому учиться. И спасибо. Обоим. За веру. И уроки.

— Не сегодня, — сказал дед Гриб высоким голосом. — Ты ничего не выучишь сегодня. Поищи что — нибудь чистое, — он мрачно посмотрел на Морозко. — Вы явно знаете хорошее место, зимний король. Даже если в вашем царстве слишком холодно для грибов.

— Я знаю место, — сказал Морозко.

— Увидимся у озера в свете луны, — сказала Вася деду Грибу и Полуночнице.

— Мы подождем тебя там, — сказала Полуночница, а потом они с дедом Грибом пропали так же внезапно, как и появились.

Вася прислонилась к плечу Соловья, горе и радость наполняли ее в равной степени. Морозко сложил ладони.

— Идем, — сказал он. — Наконец — то.

Без слов Вася опустила ногу на его ладони, и он подбросил ее на спину Соловья. Она не знала, куда они шли, кроме того, что подсказывала ей душа. Прочь от звука и запаха, роскоши и нищеты.

Соловей мягко нес ее, выгнув спину, и Пожара, сияя во тьме, согревала их обоих.

Они добрались до небольшого холма. Все поле боя в крови лежало у их ног. Вася спешилась и прошла к Пожаре.

— Спасибо, милая, — сказала она. — Ты теперь улетишь, как и мечтала?

Пожара подняла голову, ее ноздри раздувались, словно пробовали ветер. Но потом она склонила золотую голову и коснулась губами волос Васи.

«Я буду у озера, когда ты вернешься, — сказала она. — Приготовь для меня теплое место в бури. И вычесывай мне гриву».

Вася улыбнулась.

— Так и сделаю, — сказала она.

Пожара чуть отвела уши назад.

«Не бросай озеро. Ему всегда нужен хранитель».

— Я буду охранять его, — сказала Вася. — И я присмотрю за своей семьей. И буду ездить по миру, по временам года, побываю в дальних странах. Этого хватит на одну жизнь, — она сделала паузу. — Спасибо, — добавила она. — Я благодарна сильнее, чем могу выразить.