— Кунюша, кто. Да ты читай, читай, а то другому отдам.

— Читай сам,— рассердился я.— А еще октябренок!

Мальчишка надулся, попытался передать тетрадь Захлебышу, но получил от него щелчок.

После уроков мы остались всем классом. Я рассказал о случившемся, Кунюша уставился в парту, а Костыль с готовностью поддержал меня:

— Во-во, у него руки медовые, все к ним прилипает, а еще туда же — драться полез.

— Ладно, чтобы этого больше не было,— примирительно сказал Генка.— А теперь давайте займемся делом: будем всем классом изучать противогаз. Кто сдаст зачет — получит значок. Идет?

Генка был единственным, кто отдыхал в пионерском лагере. Там он в прошлом году занимался в кружке «ПВХО», и теперь Глафира поручила ему вести такой кружок в школе.

— Идет,— под нос буркнул Костыль, хотел сплюнуть, по раздумал и вытащил носовой платок. Потом пересел к Захлебышу и стал с ним о чем-то переговариваться.

— Рогузин,— одернул его Генка.— Повтори, как называется эта часть.

— А ты что учитель, что ли?— угрюмо огрызнулся Костыль. — У нас тут кружок, а не классные занятия.

— Ну вот, а мы еще хотели поручить ему вести стрелковый кружок,— развел руками Генка и нарочито вздохнул.

— Какая, какая часть?— сразу встрепенулся Костыль.— Она... она называется...— и беспомощно посмотрел на ребят.

— Вот эта,— показал Генка на гофрированную трубку.— Ты ведь внимательно слушал.

— Дыхательная кишка,— подсказала вдруг Надя, делая серьезные глаза.

— Дыхательная кишка,— как эхо, повторил Вовка, не поняв подвоха.

Ребята захохотали, а Костыль незаметно лягнул Захлебыша.

— А эта? — еле сдерживая смех, опросил Генка.— В ней еще находятся клапаны.

Захлебыш пожал плечами, а Надя сузила раскосые глаза и услужливо подсказала:

— Закупорка.

— Закупорка,— машинально повторил Вовка и погрозил кулаком Наде.

Ребята хохотали, упав на парты.

— Значок сейчас получать будешь или принести на дом?— закатилась Надя, вытирая глаза.

Костыль сердито засопел и снова лягнул под партой ни в чем не повинного Захлебыша.

В воскресенье, чуть свет, к нам постучал Савелич.

— Я вот к Василью, помощи просить. Сам только с дежурства, всю ночь законно звезды считал. Приходится до утра дежурить, время теперь такое.

— Да ведь вы и во двор не выходите, собаку к магазину привязываете,— удивленно подняла брови мать.— Сколько раз проверяла, никак вас на месте не обнаружу.

— Собака у меня злющая, что твой Гитлер,— ушел от ответа Савелич.— Я ее теперь так и зову. Как тявкнет...

— А если ее отравят?— усмехнулась мать.— Если она и тявкнуть не сможет?

— Ну, это вы, Яколевна, зря. Она из чужих рук ничего не берет, хоть мармелад ей давай. Исключительная зверюга! Так вот, за помощью я,— продолжал Савелич, обращаясь ко мне.— Картошки немного невыкопанной осталось, промотался в лесу с этими бревнами, законно. Хоть и малость осталось, да жалко ее бросать. Помог бы со своими дружками, а? Везде она нынче выгорела, а у нас внизу как брюква вымахала, исключительной крупноты! Жалко, вы не успели посадить, а то бы все подполье заполнили.

— Как же ее теперь копать, земля уже сверху замерзла,— недовольно сказала мать.—Ломами ковырять, что ли?

Савелич засмеялся:

— А я природу перехитрил. Я на то место ботвы натаскал, соломки натрусил сверху. Как в печке лежит!

Мать хлопотала возле плиты и не отвечала. Видно было, что ей не хочется отправлять меня к этому не особенно приятному человеку.

— Значит, договорились,— по-своему истолковал ее молчание Савелич.— Оно ведь не только нам жить надо, людям тоже картошка нужна. Кому надо — с законным удовольствием завсегда помогу. Ну, так я жду,— напомнил Савелич, суетливо надевая треух.— Спасибочки, Яколевна.

Мать растерянно поставила чайник на стол.

— Помочь-то ему, может, и впрямь надо,— вслух рассуждала она,— да человек он какой-то скользкий, есть в нем второе дно. А с другой стороны, тоже ведь человек. Так уж и быть, помогите ему, если делать вам нечего, только не очень-то там надсаживайтесь.

Ребята приняли мое предложение в штыки.

— Такой лоб, сам бы мог выкопать. Уж если помочь, так кому-нибудь попутевее. Бабке Терещихе, например: одна живет, да и старая вон какая.

— А давайте мы этим ей и поможем,— нашелся Генка.— Заработаем на копке картошку и отнесем ее Терещихе. У нее картошка не уродилась, вот и будет ей от нас вроде подарка.

Такой поворот ребятам понравился. Бабку Терещиху любили: еще год назад она была самой бойкой старухой в поселке, и никто не знал столько ягодных мест, как она. Согнувшись в три погибели, постукивая кривой палкой, она ходко шла впереди, и когда приходила на место, все ее спутники оказывались далеко позади. Возвращаясь с полным горбовиком, она собирала их по лесу и сердито отчитывала за лень и медлительность.

В прошлом году у Терещихи умерла двадцатилетняя дочь Оля. Бабка сразу сдала, ноги у нее отнялись, и теперь она еле-еле передвигалась по комнате.

Идти на «заработки» вызвались Генка, Мишка Артамонов и Вовка Костыль. Уже у ворот нас догнали Славка — он приехал на выходной — и Кунюша.

Кунюша на всякий случай держал руку в кармане. То ли у него бил там камень, то ли свинчатка. Костыль исподлобья посмотрел на него и пригрозил:

— Если еще будешь задираться, ноги выдерну и спички вставлю.

Кунюша ничего не ответил. Он покрутил носом, втянул в него воздух и мечтательно протянул:

— Свининкой попахивает, сало едят. Может, отвалят нам по граммульке?

Савелич и Фекла Михайловна встретили нас приветливо.

— Проходите, проходите,— поднялся хозяин из-за стола, заворачивая скатерть и набрасывая ее на стол.— Мы тут законным чайком пробавляемся, исключительно полезный напиток.

Фекла Михайловна что-то торопливо убрала со стола и разлила по кружкам чай.

— Ох ты, господи, и угостить-то нечем, в магазине один хлебушко да селедка. Ну, да ничего, накопаем картошечки, свеженины изжарим.

После чая все отправились в огород.

На том месте, где была выкопана картошка, огромными штабелями лежали неошкуренные бревна. Славка присвистнул :

— Крепость можно соорудить! Новый магазин будут строить?— спросил он.

— На пристройку к магазину привез, да обмишурился малость,— отмахнулся Савелич.— Перестарался, лишку привез. Ну ничего, не пропадет, смотришь, из остатков себе какую-нибудь сараюшку слеплю. Пойдемте, картошка вон в том углу.

Оценив, сколько нам предстоит копать, Генка без обиняков заявил:

— Куля полтора будет с вас причитаться, не меньше.

— Расчет не в счет, была бы работа,— отшутился Савелич.— Что накопаем, то и съедим, а что не съедим — людям продадим.

Земля под соломой оказалась холодной и мокрой.

— Ничего, ничего,— утешал Савелич,— холод не голод — живот не сосет,— так к сыпал он прибаутками.

Мы ковырялись в мокрой земле, дыханием отогревая стынущие руки, а Савелич приговаривал:

— Не дай бог, морозом прибьет. Соломкой прикрывайте ведра, соломкой.

А выковыривая большие, краснобокие клубни, вслух радовался:

— И как сподобило припахать целик! Будто кто в бок толкнул. Припахал так, на всякий случай, а вишь ты, что получилось. У Кузнецова овес и табак с теленка вымахали, а у меня, поди ты, картошка.

Петр Михайлович, заглянув через изгородь, подтвердил:

— Табачок у меня, сусед, и вправду отменный. Только ты зря припахал лишку, супротив нормы это. На одну семью — и два огорода.

— Почему же у нас одна семья?— вспыхнул Савелич.— Она Прянова, а я Савченко, временно проживаю в ее квартире. Теперь вот сараюшку буду себе лепить. Овощ законно пойдет пополам.

— Н-нда-а,— неопределенно протянул бывший единоличник.— И ты хошь, штобы тебе поверили? Хитри, хитри, да хвост береги: как бы не пришшимило.