Очкарик вопросительно посмотрел на нас и проворно спрятал за спину руки.

— Все выращиваешь, да?— неуклюже переступил с ноги на ногу Вовка-Костыль.— Это у тебя что — гладиолусы, да?

— Нет, это флоксы,— не очень приветливо ответил Славка.— А это золотой шар, его еще называют рудбекией.

— А это примулы? — неуверенно показал я на соседнюю грядку. В деревне мать всегда сажала цветы и заботливо ухаживала за ними.

— Да, это действительно примулы. Они уже отцвели, но осенью зацветут снова.

Цветы в огороде занимали четыре грядки, некоторые кусты были закрыты фанерными ящиками.

— А это для чего?— потрогал я странный ящик.— Ведь до заморозков еще далеко.

— Да так, чтобы крупнее выросли,— неопределенно процедил Славка. Он, видимо, все еще боялся подвоха, но было видно, что его недоверие медленно тает.

— Ну, уж так и крупнее. Для крупности их надо поливать компостом.

— Удобрять фосфором. Кстати, ты не знаешь, почему в тропиках цветы большие и пышные?

Я этого не знал и удивленно пожал плечами. Костыль скучающе сплюнул и с безразличным видом сел на листы фанеры.

— А потому,— покосившись на него, объяснил Славка,— что там день равен ночи. Днем растение отдает кислород, а ночью поглощает углекислый газ. В тропиках оно сколько поглощает, столько и отдает. А здесь ночь короткая, с гулькин нос. Углекислого газа растение потребляет мало, а кислорода отдаст много. Вот и тощает поэтому.

— Это вы в школе, наверное, проходили?— позавидовал я ему.

— Да нет, в книжках вычитал. Вот и решил укоротить им день. Может, что-нибудь получится, а?

— А не задохнутся они под сундуками? ― засомневался я.

— Для этого в ящиках просверлены дырки. А чтобы в них не попадал свет, вставлены изогнутые трубки. Теперь ящики побелить надо, а то сильно нагреваются.— И Славка впервые по-доброму улыбнулся.

— Так значит это ты покупал омуля,— напомнил я.— Такой рыбы в Киеве не бывает?

— Да ну,— снова засмущался Славка,— это я не для себя, для удобрения. В Японии огороды удобряют рыбой. Вот я и решил попробовать, вдруг что получится.

Он сунул облепленную чешуей руку под фанеру и вытащил скользкую, вонючую рыбину.

— Только лучше всего ее закапывать весной, под лунки. А теперь приходится подкапываться сбоку, чтобы не повредить корни.

Костылю наш разговор окончательно надоел, он нетерпеливо поднялся и просительно дернул Славку за рукав:

— Славка, слышь, изобрети гранату, а? Такую, чтобы зашибить ей было нельзя, но чтобы было видно, что это граната.

— Да какой же я изобретатель? — как девчонка зарделся Славка.— Я больше цветы люблю.

— Ну, вот защелку-то и ящики придумал, и гранату сможешь.

Славка задумался, потер переносицу, а потом оживился.

— А что, если сделать ее вот так?— и он принялся быстро чертить на земле щепкой.

Мы с Костылем придвинулись к нему. Славка объяснял:

— Вот смотри: делаем из бумаги пакет, насыпаем в него золу, привязываем шпагат и — готово. Граната летит, шпагат натягивается, бумага в воздухе разрывается — вот и весь фокус. Знаешь, сколько полетит пыли!

Костыль крякнул от удовольствия, но тут же нахмурился.

— Не пойдет, где же я наскребу столько шпагату? Ведь на каждую гранату его надо метров по десять, а мне, может, надо сто гранат?

— Чудак,— рассмеялся Славка.— На пакете можно сделать петельку, а на конце шпагата крючок. Только успевай прицепляй, можно с одной шпагатины тысячу штук забросить!

— Верно! — стукнул себя по лбу Вовка Костыль. — Молодец, Славка, я бы никогда до этого не додумался! Приходи в наш отряд, а?

Славка отрицательно замотал головой, а когда мы уходили, проводил нас до калитки и, стесняясь, шепнул мне:

— Приходи, когда время будет. Может, и вправду у меня что с цветами получится. Интересно ведь, верно?

Весь следующий день мы просидели возле речки в кустах, тайно изготавливая новое оружие. Перед этим Костыль собрал ребят и велел каждому принести бумагу, золу, шпагат — кто сколько сможет.

— Если проболтаешься — вот,— совал он под нос каждому свой тугой, густо покрытый цыпками, кулак.

Мальчишки помалкивали. Только одни из них, кривоногий и ерепенистый Захлебыш, зло сверкнул глазами, затараторил:

— Что ты все кулак да кулак, вон Генка Монахов никогда кулака своим не показывает, а они все равно нас побеждают!

В ту же секунду Вовка подскочил к Захлебышу, ловко дал ему подножку и положил его на лопатки.

— Ну, кто у нас в отряде самый сильный, а? Если еще будешь хлюздить, попробуешь кулака, понял?..

Помятый Захлебыш резво вскочил, отряхнул брюки и, как ни в чем не бывало, продолжал:

— Раздымился, Костыль, как бумажный фитиль. Отчего ты Костыль: потому что мать кастелянша, да? Или всех костылять любишь?

Вовка снова шагнул к Захлебышу, но тот невозмутимо достал из кармана зоску, расправил ее на ладони и высоко подкинул ногой перед самым Вовкиным носом, напевая:

— Ты еще соску сосал, а я уже в зоску играл.

Вовка на лету поймал зоску и забросил ее в кусты. Захлебыш сунул руку в другой карман, вытащил новую и стал подкидывать ее, демонстративно повернувшись к Вовке спиной.

— Зануда,— сплюнул под ноги Вовка и с безразличным видом направился к кучке ребят.

Все молча принялись за дело. Мы раскроили газету, склеили пакет и насыпали в него золу. Конец пакета завязали суровой ниткой и привязали к нему шпагат.

От немудреной конструкции мальчишки были в восторге.

— Здорово получается,— удивлялись они.— Так и целую бомбу сварганить можно. Ловко же ты ее выдумал!

— Ловко-ловко,— грубовато передразнивал Костыль, косясь в мою сторону.— Может, еще ничего и не получится.

Так оно и случилось. Вовка-Костыль намотал один конец шпагата на руку и размахнулся. Граната полетела, шпагат натянулся, но бумага порвалась в том месте, где была стянута ниткой. Пакет невредимо шлепнулся на землю и лопнул.

— Черт очкастый!— вполголоса выругался Костыль.— Чтоб ему пусто было. Тоже мне, изобрел!

— Подожди,— осадил я его,— ведь тут все правильно. Пакет будет лопаться в середине, надо только иголкой вокруг дырки напротыкать, как на марках. По ним он и будет рваться.

— Дырки, дырки! Без тебя знаю, что дырки, да, сам видишь, иголки нет.

— На,— подначил Захлебыш, вытаскивая иголку из кепки.— Тут и гвоздем можно, не только иголкой. Соображать надо.

Второй пакет лопнул точно посередине, и зола густым облачком посыпалась из него.

Костыль ликовал.

— Ну, теперь мы из Монахова косточки вытрясем,— радостно пообещал он.— Только смотрите, ой, смотрите, не проболтайтесь!

В это время затрещали кусты и послышалось громкое сопение. Мы замерли, а Вовка-Костыль моментально содрал с себя тельняшку и накрыл готовые гранаты.

— Эй, кто там?

— Это я, Кунюша,— раздался жалобный голос, и на полянку с мешком за плечами вывалился потный Кунюша.

— Вот, командир, трофеи принес,— заискивающе сказал он. — Ты, поди, думал, что я запродал твой пулемет? А я синих обжулил: пришел к Генке Монахову и сказал, что драпанул к ним. Генка обрадовался и сделал меня своим пулеметчиком. А когда они отвернулись — я хап ихний пулемет и ходу. Здорово, да?

Мы ждали, что Костыль сейчас задаст ему трепку, но к общему удивлению командир великодушно похлопал Кунюшу по плечу, похвалил:

— Молодец, теперь у нас два пулемета. Завтра Генка Монахов сам приползет к нам на коленях. Ты вот лучше скажи, зачем ты наш пулемет продавал Ваське?

Кунюша озорно сверкнул глазами и искренне удивился.

— Да что ты, командир, это он сам ко мне приставал, продай да продай. Да я лучше свою рогатку задарма отдам, чем чужое взять. Гад буду, ты меня знаешь!

— Вот врун!— чуть не задохнулся я, поднимаясь с земли. Но Вовка-Костыль встал между нами и перехватил мою руку.

— Ладно, бросьте. Сегодня дрыхнуть вполглаза, завтра соберемся пораньше. Запросто выдернем Генке ноги и спички вставим. Видали, сколько у нас оружия?