— Не зябнете по ночам? — спрашивала мать. — Небось, туман там стоит, холодно? Жену надо было с собой прихватить… для тепла.

— Моя хатка с двойной крышей, Галина Дмитриевна, а спальный мешок на гагачьем пуху, — отвечал дачник.

«Хвастун», — подумала Раиска и тотчас сказала вслух, в открытое окно:

— Хвастун!

— В нем и в зимние морозы спать тепло, даже в сугробе, — невозмутимо продолжал он, словно и не слышал пренебрежительного замечания из окна. — Я в него не залезаю, сплю поверх, а то жарко. Ночи стоят теплые. Правда, у меня там по утрам и вечерам туманец поднимается, бывает и прохладно.

— Как вы не боитесь там! — удивлялась мать. — Один… в лесу… Я б со страху умерла.

Раиске показалось, что он и мать переглядываются со значением, то есть глазами-то ведут другой разговор.

Что произошло между ними и когда? Накануне, пока Раиска была в городе на рынке?

Дочь отметила: мать по-особенному улыбалась, и голос ее стал мелодичным. «Ишь ты!» — рассердилась Раиска.

— Зато у меня тихо-то как! — говорил дворянин Сутолмин. — Иные лечатся минеральной водой, физкультурой, а я тишиной.

— От какой же болезни?

— От сердечной, Галина Дмитриевна, от сердечной. Была красавица-жена — и нету. Были друзья — покинули. Теперь один, как перст.

И далее они разговаривали в том же духе. Раискино негодование нарастало. Она не выдержала, живо сменила свое платье на тот драный халатик, в котором обычно мыла полы или стирала белье, и вышла на улицу. Арсений этот Петрович стоял возле палисадника, Раискиной матери не было с ним. Раиска с самым независимым видом села на завалинку под окнами. Солнце пригрело завалинку. Раиска прижмурилась от удовольствия, как кошка, и словно бы не обращала внимания на дачника.

— Коленки-то не выставляй этак, — сказал он. — Целомудрие и только целомудрие украшает девушку!

Раиска дернула плечом:

— Почему локти выставлять можно, а коленки нельзя?

— Именно так: локти можно, коленки нельзя. Грация тела рождает грацию души.

— Ты уже старенький, чтоб засматриваться на девушек и на их голые коленки…

Он не успел ей ответить. Раискина мать вышла со двора, неся в фартуке яйца.

— Только что из гнезда, — сказала она воркующим голосом. — Еще тепленькие.

И стала бережно перекладывать яички в его авоську.

— Дочка, неуж трудно догадаться? Сходи в огород, принеси луку перьевого, редиски, укропчику.

— Вот еще! Что я, нанялась услужать кому-то?

Раиска строптиво фыркнула, дернула плечом, но распоряжение матери исполнила: принесла того и сего. А мать и Арсений Петрович продолжали свой разговор. О чем они говорили в ее отсутствие? Вернувшись, она услышала, как он сказал с улыбкой:

— Я могу расплатиться за столь вкусную продукцию долларами! Что вы тут, в деревне, предпочитаете, Галина Дмитриевна? Наши деньги или иностранную валюту?

— В долларах мы не разбираемся, — засмеялась Раискина мать.

И так хорошо засмеялась! Это что же, заигрывает с дачником из Яменника? Завлекает его? Да разве и в эти годы завлекают да обольщают? Ей ведь тридцать шесть…

— Долларов мы в глаза не видели, — продолжала ворковать Галина Дмитриевна. — Не отличим от конфетных фантиков.

— Я могу показать, — он вынул кошелек. — У меня есть и фунты стерлингов, и немецкие марки.

— Прилепи их к себе на задницу, — посоветовала Раиска.

Мать даже опешила, смутилась.

— Ты чего грубишь? — укорила она.

— А что я такого сказала! — возмутилась дочь. — Ничего особенного. Просто я патриотка и денег иностранных терпеть не могу! К тому же мне на базаре однажды пытались всучить фальшивые доллары, напечатанные на ксероксе. А жулик тот был вот такой же гражданин почтенного возраста. Даже, пожалуй, поинтеллигентней.

Арсений Петрович смотрел на нее с искренним интересом. Почему-то его веселили ее обидные слова.

— Не слушайте ее, — уже сердилась мать. — Она у меня грубиянка, совсем от рук отбилась. И в кого такая! Отец — мужик смирный, слова грубого или обидного от него, бывало, не услышишь… да и я сама не сказать, чтоб шибко вольная. Но вот бывает, что и на хорошей яблоне яблочко с дефектом.

— А где же ваш смирный муж? — поинтересовался Арсений Петрович.

Мать немного смутилась.

— На заработки уехал…

— …и бабу там нашел, — безжалостно добавила Раиска.

После такого заявления разговор пресекся неловкой паузой.

— И что такое, — продолжала Раиска, — все старички лет сорока пяти норовят на молоденьких жениться! Что им за сласть такая?

Мать ей строго:

— Ну, ты отца не суди, не твое это дело. Чего не понимаешь, о том помалкивай!

— А что я такого сказала?

— Я тебе постоянно твержу: отец у тебя неплохой. Другой уехал бы и забыл, а этот и навестит, и деньжонок пришлет. Понимает, что дочка у него в невесты выходит, наряжать ее надо.

— Замуж пора отдавать, — сказал их собеседник. — Ишь, в ней шалая кровь бродит. Долго ли до беды!

— Да ведь семнадцать только-только стукнуло, рано еще замуж, — усомнилась мать.

— Какое там рано! — возразила Раиска. — В самый раз.

Дачник засмеялся:

— Бойка она у вас на язык, Галина Дмитриевна.

— Куда как бойка! Отец обещал устроить ее в городе на курсы золотошвеек. Уж такая ли хорошая работа, да не хочет эта привереда. А я не знаю, как и быть. Мне ее от себя отпускать… как я тут одна? Деревня у нас безлюдная, особенно зимой. Однако и так подумаю: что ж ее возле себя держать! Ей свою жизнь выстраивать надо.

Дочь вздохнула:

— Придется отпустить. Не взаперти же держать!

Он опять засмеялся. Его явно забавляло, как хорошо играет Раиска свою роль. Кажется, он понимал, что все это представление затеяно ею ради него, только ради него.

— Того и гляди, глупостей наделает, — сказал он, явно подтрунивая над Раиской. — Отдайте ее замуж! И пошли ей Бог бдительного мужа.

— Хоть бы какого-нибудь дурачка, или старичка, — поддакнула Раиска.

— Да я уж приглядываю за ней, — доверительно сказала мать. — Ухажер приезжает, так я их дальше вот этой лавочки не отпускаю. Сидят на глазах у меня — так-то спокойнее.

Тут Раиска засмеялась:

— Нашла от кого стеречь! Он послушный, как котенок, ручной совсем. Скажешь «сиди» — и сидит. Скажешь «вставай» — встанет.

— Верно, паренек хороший. От него плохого не жди. Да и родители — люди порядочные, достойные.

— А все равно приглядывать надо, — пошучивал Арсений Петрович.

— Конечно, — опять поддакнула Раиска. — Береженого Бог бережет.

Потом разговор был более серьезный.

— Как вы тут живете? — спрашивал гость. — За счет чего? Откуда доход имеете?

— А вот две коровы у нас, — говорила мать, словно отчитывалась, — молочко на рынке продаем, творожок, сметанку. Поросенка выкармливаем, а то и двух. Гусей полтора десятка… Пока до нас налоговая инспекция не добралась, концы с концами кое-как сводим…

Раиска в деловой разговор не встревала. Сидела молча и ждала: скажет ли Арсений Петрович матери, что приходила к нему в Яменник ее дочка-«холопка»? И приходила, мол, и концерт со стриптизом устроила… вполне в духе нынешнего, а не дворянского времени.

Но он не выдал. Значит… значит, это тайна — та самая, которая уже объединяет их, его и Раиску?

Признаться, теперь Раиска более внимательно слушала новости по радио да по телевизору: а что там, в Москве?

«И впрямь, не готовится ли закон, по которому прежним помещикам будут возвращать их владения? — думала она. — Вдруг примут!.. И появится владелец всей здешней земли. Неужто возможно такое?»

Ее занимало: ведь одинаковы название деревни и фамилия бывших тут помещиков. Если и у Арсения Петровича фамилия Сутолмин, то что же, он в самом деле из того роду? Приехал посмотреть на родовые места… и поселился как раз на камнях своего прадедовского дома.

Наряду с возникшим у нее интересом к делам государственным она внимательно присматривалась к матери. Что-то очень уж благосклонно разговаривала та с посторонним человеком. И что-то очень уж задумчива стала с некоторых пор.