Румулус Хиллсборо

От автора.

Для достоверности я поместил японские фамилии перед именами (за исключением имен поэтов XII века, чьи произведения цитируются в тексте) и использовал китайский календарь вместо григорианского, чтобы сохранить атмосферу Японии середины девятнадцатого века. Для ясности японские даты и названия эпох сопровождаются соответствующими датами по западному летосчислению. Для справки я поместил после приложений краткую таблицу наименований эпох и соответствующие им даты по западному счету. В тех случаях, когда мне казалось, что перевод может быть синтаксически неудобоваримым или семантически неточным, японские термины переданы латиницей. В первом своем появлении они выделены курсивом — за исключением слов вроде «самурай» и «гейша», которые вошли в современный английский язык. Имена и названия, включая имена собственные, я переводил, если мог придать им нормальное английское звучание, но не старался следовать переводам, использованным другими писателями. Японские слова не ставились во множественное число, все определяет контекст: например, a samurai — единственное, many samurai — множественное. Чтобы помочь читателям лучше понять эту запутанную историю, я написал краткую историческую справку, которая идет перед первой главой («Верный и патриотичный отряд»). В эту свою книгу, в отличие от предыдущих, я включил библиографию и список источников, однако большая часть последних — на японском языке. Все цитаты из японских исторических документов, включая стихи, письма, дневники, мемуары и воспоминания, приведены в моем собственном переводе. Для тех читателей, кто интересуется японскими именами и терминологией, после таблицы названий эпох я поместил глоссарий. Я выражаю свою искреннейшую благодарность г-ну Джорджу Л. Коэну за неоценимую и трудоемкую работу по редактированию рукописи; г-ну Масатаке Кодзиме, прямому потомку Кодзимы Сиканосукэ и куратору музея Кодзима, за любезное разрешение использовать фотографию тренировочной формы Кондо Исами и за то, что он дал мне возможность глубже проникнуть в эту историю, что было бы невозможно, пользуйся я лишь письменными источниками; г-же Тиэ Кимура, прямому потомку старшего брата Хидзикаты Тосидзо, за разрешение использовать фото настоящего малого знамени Синсэнгуми и за помощь в фотографировании точной копии знамени Синсэнгуми для использования в книге; г-же Фукуко Сато, прямому потомку Сато Хикогоро, за то, что поделилась со мной рассказом о последних днях Хидзикаты Тосидзо, и за любезное разрешение использовать фотографии Кондо Исами и Хидзикаты Тосидзо; г-же Марико Нодзаки за помощь в переводах со старояпонского. И наконец, я хотел бы выразить особую благодарность г-же Таэ Морияма, моей преподавательнице японского, без чьей самоотверженной помощи почти четверть века назад я никогда не смог бы постичь японский язык в степени, достаточной для того, чтобы разобраться в этой сложной истории, и г-ну Цутому Осиме, главному инструктору Сётокан Каратэ Америки, чьи бесценные уроки в течение последних трех десятилетий дали мне возможность проникнуть в сердца и умы описываемых мной самураев.

Предисловие Это книга о кровопролитии, смерти и жестокости. И еще — об отваге, чести и верности. В ней исследуются самые темные стороны человеческой души и некоторые из самых благородных ее сторон. В этом историческом повествовании о Синсэнгуми рассматриваются по преимуществу редкостная воля к власти и самомнение предводителей самого смертоносного из самурайских отрядов, а также беспримерная тяга к убийству, внушаемая ими рядовым. Предводители Синсэнгуми, Кондо Исами и Хидзиката Тосидзо, входят в число наиболее почитаемых в японской истории личностей. О у Синсэнгуми написано много — как известными японскими историками, так и бывшими членами отряда. Кроме того, они неоднократно описывались, в том числе в романтическом ключе, в многочисленных романах, сериалах и, позднее, в комиксах и анимации. Как создатель этой первой англоязычной повести о Синсэнгуми я предпочел уловить саму их суть и основные события их истории, а не просто переписывать нудные факты. Я сосредоточился на духе Синсэнгуми и их месте в истории, а не на мелких деталях, — особенно когда мои многочисленные источники противоречат друг другу с обескураживающей частотой. Возникновение подобных противоречий неизбежно. Большинство доступной информации о Синсэнгуми фрагментарно. Многие факты канули в Лету. Например, по разным источникам, в ночь убийства Сэридзавы Камо дождь то ли шел, то ли нет. Хотя шелест дождя добавляет сцене мелодраматизма, гораздо важнее не погода, а причины, по которым был убит Сэридзава, обстоятельства убийства и его исторические последствия. Другой пример — обморок Окиты Содзи во время яростного и кровопролитного сражения в гостинице Икэда-я. Был ли то приступ туберкулеза, или виновата духота в помещении в жаркую летнюю ночь 1864 года, не имеет особого значения в сравнении с тем фактом, что одаренный фехтовальщик, прежде чем свалиться без чувств, убил многих людей, и с глубоким следом, который его меч оставил в японской истории. Должен отметить, что повествование целиком основано на исторических документах и записях, хрониках и биографиях (включая полную историю Синсэнгуми и биографии его членов и их современников), письмах, дневниках, мемуарах, воспоминаниях (включая устные описания и интервью из первых и вторых рук) и других общепринятых источниках. Однако на вопрос, является ли оно полностью документальным, мой тщательно взвешенный ответ будет — нет. Нет — поскольку я не верю, что мои источники абсолютно достоверны, хотя, насколько мне известно, это лучшие и самые надежные из доступных источников по теме. Все документы и описания людей и событий, написанные по прошествии некоторого времени, могут быть неточны. Даже показания очевидцев обычно искажены предубеждениями, предрассудками, мириадами точек зрения, а акценты смещены из-за неисчислимого разнообразия мнений. Томас Карлейль, талантливый историк-эссеист, описал это неизбежное явление просто, но верно: «Старая история об уличной суматохе, которую трое очевидцев позднее описали в трех различных вариациях, тогда как рассказ сэра Уолтера Рэли, наблюдавшего ее из окошка своей камеры, отличался от всех трех, — по-прежнему урок для нас». В свете этого я спрашиваю: найдется ли даже в наше время передовых технологий газетное описание текущих событий, полностью достоверное и лишенное предвзятости или фактических ошибок? Как можно не ответить «нет» в начале XXI века, когда в высших эшелонах власти царят обман и ложь — как это было в Японии в 1860-е годы, как это было всегда и во всех человеческих организациях с начала времен? Скажу так: эта историческая повесть достоверна постольку поскольку я старался по мере своих сил связно и точно рассказать о событиях и людях, связанных с Синсэнгуми. «Неумолимая Точность в исследованиях, богатое Воображение в изложении <...> это два крыла, на которых парит история», — пишет Карлейль . Суть высказывания этого дальновидного историка в том, что, поскольку мы не знаем истины о событиях и деяниях, непосредственными свидетелями которых не являлись, мы можем, тщательно изучив все свидетельства, создать из путаницы исторических фактов простую и четкую заготовку, а затем расцветить ее легкими вольными мазками «богатого Воображения», чтобы получилась картина, отражающая душу и суть великих событий и деяний человеческих. Именно это я пытался сделать здесь, на этих страницах. Преуспел ли я — судить читателю. Ромулус Хиллсборо, январь 2005 года

Пролог.

К концу 1862 года ситуация в стране вышла из-под контроля. Толпы самураев-отступников оставили свои кланы, чтобы сражаться под лозунгом верности императору. Эти воины, презрительно именуемые властями ронинами, залили кровью прежде спокойные улицы императорской столицы. Ронины решили свергнуть сёгунат, правивший Японией последние двести пятьдесят лет. С кличем «Кара небес!» и мечами в руках они яростно обрушивались на врага. Воцарился террор. Каждую ночь кого-то убивали. Убийцы насаживали головы своих жертв на бамбуковые шесты и втыкали эти шесты в мягкую грязь вдоль берега реки. На рассвете глазам представало ужасное зрелище. Власти, полные решимости обуздать этот хаос и террор, сформировали отряд мечников. Ему дали название «Синсэнгуми» — Новое ополчение — и поручили восстановить закон и порядок в столице. Членов отряда поносили и почитали одновременно; их называли охотниками на ронинов, волками, головорезами, бандой убийц и, в конечном счете, самой грозной службой безопасности в истории Японии. Формально они призваны были защищать сёгуна, но де-факто их цель была простой и ясной — уничтожать ронинов, угрожавших сёгунату. Имевшие официальное разрешение убивать и беспримерную тягу к этому, члены Синсэнгуми расхаживали по улицам древнего города. Их прославленное знамя с «макото» (верность), их присутствие и само их название сеяли страх среди мятежников, и весь народ расступался перед ними. Историческая справка Падение правительства Токугава в 1868 году стало одним из величайших событий в азиатской, да и в мировой истории. Образование сёгуната более двухсот пятидесяти лет назад было ключевым моментом в истории Японии. В 1600 году Токугава Иэясу, глава дома Токугава, разбил своих врагов в решающей битве при Сэкигахаре, историческом и географическом центре Японии. После Сэкигахары Иэясу стал самым могущественным феодальным правителем в стране. В 1603 году император пожаловал ему титул сэй-и-тайсёгун — «великий полководец, покоритель варваров», или, в просторечии, — сёгун. Новый сёгун учредил свое военное правительство на востоке, в Эдо (совр. Токио). Он и его потомки правили из замка Эдо, который во времена третьего сёгуна из династии Токугава (3) стал крупнейшей крепостью Японии. Император меж тем сделался безвластной фигурой в своем дворце в Киото, древней императорской столице на западе. В эпоху Токугава (1603—1868) Япония состояла из сотен феодальных владений, называемых ханами. Количество ханов менялось со временем, но к концу эпохи Токугава их насчитывалось около двухсот шестидесяти. Во главе каждого хана стоял князь, или даймё. Самураи-вассалы даймё вели дела в хане своего господина, за что получали годовое жалование, исчислявшееся в коку — мерах риса (4). Рис производили крестьяне, находившиеся на следующей после самураев ступени общественной иерархии. Ниже крестьян стояли ремесленники и торговцы. Правительство Токугава, известное как Токугава бакуфу, Эдо бакуфу или просто бакуфу, подчинило себе все ханы. Сёгун Токугава Иэясу завещал своим любимым сыновьям огромные области Овари, Кии и Мито. Так образовались три ветви дома Токугава. Главы этих трех ветвей были феодалами высшего ранга, подчинявшимися сёгуну. По указу Иэясу, если у сёгуна не было наследника, преемника избирали среди членов этих трех родов (5). Ниже в иерархии стояли двадцать родственных домов, происходящих от младших сыновей Иэясу. Еще ниже находились наследственные князья, чьи потомки помогали Иэясу при Сэкигахаре. Наследственные князья были прямыми вассалами Токугава и обычно занимали важнейшие государственные посты, включая должности регента и старшего советника. В последние годы правления Токугава существовало сто сорок пять наследственных князей. Потомки тех, кто либо был побежден Иэясу, либо не пожелал встать на его сторону, назывались «внешними князьями», и к концу эпохи Токугава их насчитывалось девяносто восемь. В число наиболее могущественных «внешних» фамилий входили Яманоути из Тоса, Симадзу из клана Сацума и Мори из Тёсю. Из этих трех ханов вышли предводители революции, целью которой было свергнуть бакуфу и восстановить древнюю императорскую власть. Этой революцией была Реставрация Мэйдзи. В 1635 году бакуфу учредило систему санкин-котай [1], по которой от всех даймё требовалось иметь официальные резиденции в Эдо и жить в них каждый второй год. Тем самым бакуфу добилось того, что одна половина князей постоянно находилась в Эдо, а другая — в своих владениях. Огромные траты на содержание резиденций в Эдо и путешествия в столицу сёгуната и обратно неизбежно сокращали средства на военные расходы. Вдобавок каждый даймё в свое отсутствие в столице должен был держать жену и наследника в Эдо как действительных заложников — еще одна мера предосторожности против восстаний в провинциях. Токугава более или менее мирно правили в течение двух с половиной столетий. Чтобы поддерживать этот мир, с 1635 года бакуфу ввело политику государственной изоляции. Но конец этой безмятежной эпохи замаячил впереди, когда социальные, политические и экономические структуры внешнего мира претерпели значительные изменения. В 1776 году британские колонии в Северной Америке объявили о своей независимости. Остатки феодализма в Европе смели революция 1789 года во Франции и наполеоновские войны. XIX век ознаменовал начало эры европейского и североамериканского капитализма и, вместе с тем, скорые успехи в науке, промышленности и технике. Развитие пароходства в начале XIX века послужило захватническим целям западных народов. Нарастала волна колонизации стран Азии европейскими государствами. В 1818 году Великобритания покорила большую часть Индии, а по Нанкинскому договору, положившему конец первой опиумной войне 1842 года, британцы заполучили Гонконг. Иностранная угроза докатилась до Японии 3 июня шестого года эпохи Каэй — 8 июля 1853 года по григорианскому календарю (6). В этот день коммодор военно-морского флота США Мэтью Перри ввел эскадру тяжело вооруженных военных кораблей в залив Эдо, рядом со столицей сёгуната, чем положил конец изоляции Японии и начало — пятнадцатилетней кровавой сумятице. Перри привез письмо от президента Милларда Филлмора с требованием договора между США и Японией. После месяцев беспримерных бурных дебатов среди самураев и даймё (как сторонников Токугава, так и их противников) и даже среди обычного населения власти наконец уступили «пушечной дипломатии» Перри. В марте 1854 года, первого года эпохи Ансэй, Япония отказалась от изоляционизма и подписала так называемый Договор мира и дружбы с американцами (7). За ним последовали подобные договора с Англией, Голландией, Францией и Россией. Были открыты два порта, один в Симоде, рядом с Эдо, другой в Хакодатэ, на острове Эцу, далеко на севере. Самураи по всей Японии были разгневаны унижениями со стороны иностранцев. Ситуацию сжато разъяснил человек, который превозмог гнев, чтобы разобраться с угрожавшей Японии беспримерной опасностью. «С тех пор как американские военные корабли в 1853 году прибыли в Урагу (8), общественность разделилась на сторонников войны и сторонников мира, что исключало оба пути решения проблемы, — писал сорок лет спустя Кацу Кайсю в краткой хронике происхождения и падения Токугава бакуфу. Кайсю был мастером меча, никогда не обнажавшим оружие против врага, а также философом и государственным деятелем, основателем японского военного флота и в те опасные времена, возможно, ценнейшим человеком во всем правительстве Эдо. — Тогда бакуфу решило открыть страну и постепенно открыло. Многих — среди них были и даймё — это возмутило. Они заявили, что бакуфу из слабости и трусости уступило требованиям варваров открыть страну и тем унизило себя. Они больше не верили в бакуфу. Повсюду разгорались жаркие споры. Люди убивали иностранцев и государственных чиновников». Появились две доктрины. Кайкоку (открытие страны) было официальной политикой Эдо. За дзёи (изгнание варваров) ратовало большинство самураев по всей Японии. В авангарде движения против иностранцев находились четыре провинции: Мито, Сацума, Тёсю и Тоса. Близкие родственники Токугава, правители Мито никогда не пошли бы против бакуфу (Хитоцубаси Ёсинобу, сын князя Мито, в 1866 году стал последним сёгуном). Между тем движение против иностранцев, под знамена которого встали роялисты Тёсю, Сацума и Тоса, преобразовалось в националистическое, направленное против Токугава. Сперва они провозглашали сонно-дзёи, «почитание императора и изгнание варваров», но затем приняли более радикальное кинно-тобаку — «верность императору, долой бакуфу». Тёсю, Сацума и Тоса входили в число самых могущественных ханов Японии. Семьи Мори из Тёсю и Симадзу из клана Сацума яростно соперничали между собой, но все два с половиной столетия точили зуб на Токугава. Оба семейства после Сэкигахары оказались среди побежденных, но с правителями Тёсю сёгун обошелся куда суровее, чем с их соперниками из клана Сацума. Огромные владения Мори уменьшили на две трети, тогда как Симадзу позволили сохранить свои целиком. Поскольку доход самураев зависел от урожая риса в их владениях, Тёсю страдало от санкций Иэясу все последующие двести пятьдесят лет. Вероятно, именно поэтому после падения бакуфу клан Сацума склонялся к более мягкому обращению с Токугава, нежели Тёсю. А вот даймё Тоса, Яманоути Ёдо, очутился в исключительной, чтобы не сказать — крайне завидной ситуации. Своим положением князя Тоса он был обязан первому сёгуну Токугава. Пятнадцать поколений назад Иэясу пожаловал предку Ёдо обширную провинцию Тоса, причем не за помощь, а скорее за невмешательство. Соответственно, хотя князь Ёдо не мог открыто пойти против режима Токугава, многие самураи Тоса очень даже могли (9). Большинство настроенных против иностранцев самураев в Киото происходило из Тёсю, Тоса и клана Сацума. Эти люди завязывали тесные отношения с радикальной частью придворной знати. Они проповедовали «верность императору, долой бакуфу». Они сплотились вокруг Сына Неба, неисправимого ксенофоба. Они убивали как представителей Токугава, так и сочувствующих им, с равной мстительностью. С криком «Тэнтю (кара небес)!» они сносили своим жертвам головы, насаживали на бамбуковые шесты и выставляли на всеобщее обозрение и милость стихий вдоль реки Камогава неподалеку от моста Сандзё. Страх императора Комэя и его придворных перед всем иностранным основывался на неведении. Они никогда не выезжали из Киото, а сам император вообще редко покидал идиллические пределы дворца. Никто из них даже не видел океан и уж тем более — большие корабли, привезшие «варваров» в Японию. До них доходили слухи об иностранцах — нелепых и отвратительных созданиях. В их представлении те были чудовищами — длинноносыми, круглоглазыми, с красными или желтыми волосами; чудовищами, которые питались человеческим мясом и вынашивали нечестивые планы относительно священной империи Ямато. Невзирая на свое невежество, о Нанкинском договоре император и его двор были прекрасно осведомлены. Ни они, ни почитавшие императора самураи-роялисты не верили, что западные народы ограничатся захватом Китая. Если британские военные корабли сумели поставить на колени великое Срединное царство, с древних времен бывшее авангардом цивилизации и культуры, то подобная опасность угрожает и Японии. Многие роялисты были ронинами — самураями, оставившими службу у своего господина. Они объявили императора Комэя истинным и полноправным правителем Японии, хотя предки того уже тысячу лет не имели реальной власти. Роялисты, называвшие себя Сиси — «люди благородной цели» (10), — открыто заявляли, что сёгун Токугава всего лишь доверенное лицо, чьему предку император поручил защищать Японию от иностранного вторжения. Но нынешний сёгун и его советники расстроили императора своей неспособностью проявить твердость в переговорах с иностранцами. Если бакуфу не в состоянии выдворить «варваров», то, чтобы спасти страну, вся полнота власти должна быть возвращена императору и его двору. Постепенно образовалась двойственная структура: бакуфу в Эдо правило по-прежнему, но и императорский двор в Киото возрождался как политическая сила. Полыхнуло в июне 1858-го — на пятом году эпохи Ансэй, когда в Эдо без санкции императора был подписан торговый договор. Роялисты завопили про оскорбление величества и государственную измену и клялись покарать ответственных за подписание соглашения злонамеренных чиновников Токугавы. Больше всего ненавидели регента Ии Наосукэ, князя Хиконэ, узурпировавшего [2] власть двумя месяцами раньше. Незадолго до смерти слабоумного сёгуна Токугавы Иэсады регент назначил его преемником двенадцатилетнего князя Кии, Токугаву Иэмоти. При малолетнем сёгуне регент-диктатор правил железной рукой. Регент Ии решил, что враги не должны помешать его планам, и начал свою печально известную Чистку Ансэй, беспрецедентную по масштабам и суровости. Почти сотня Сиси была арестована. Многих либо казнили, либо сгноили в тюрьмах [3]. Но регент вовсе не был демоном во плоти, как считали его враги, — что и показывает документ, обнародованный семьей Ии. «Борьба [с иностранцами], поражение и [как результат] развал страны навлекли бы на нашу нацию наихудшее из бесчестий. Что хуже — отказаться [от договора] и навеки опозорить себя или заключить договор без разрешения императора и тем самым уберечь нацию от вечного позора? В настоящее время ни наших береговых укреплений, ни нашего вооружения недостаточно. Единственное, что нам пока остается, — согласиться [на договор], выбрав меньшее из двух зол. Цель императорского двора — избежать национального позора. Бакуфу поручено управление страной. Те, кто занимается делами государства, порой должны поступать в соответствии с обстоятельствами. Однако Наосукэ полон решимости взять на себя ответственность за серьезное преступление — действовать, не получив одобрения императора». За свое «серьезное преступление» регент Ии заплатил следующей весной. Не по сезону снежным утром 3 марта 1860 года (первого и единственного года эпохи Манъэн [4]) регент был убит группой мечников — семнадцать из Мито, один из Сацума, — когда его паланкин приближался к воротам Сакурада, ведущим к замку Эдо. Власть Токугава, правивших Японией два с половиной века, как в воду канула, когда горячая кровь регента растопила свежевыпавший снег перед замковыми воротами и весть об инциденте у ворот Сакурада потрясла страну. Если уж самого могущественного человека в Эдо сумела зарубить кучка головорезов, то сотни или даже тысячи ронинов погрузят всю Японию в беспредельный хаос. ****************************************************** [1] Букв. «попеременного присутствия». (Прим. ред.) [2] Прямых указаний на то, что Наосукэ власть именно узурпировал, не нашлось. Более вероятно, что этот пост он получил благодаря тому, что выступал за сохранение власти бакуфу. (Прим. ред.) [3] NHK дает следующие цифры: восемьдесят арестовано, восьмеро казнено. (Прим. ред.) [4] NHK называет дату — 3 марта седьмого года Ансэй. (Прим. ред.) Часть 1. Верный и патриотичный отряд  Положение дел в императорской столице продолжало ухудшаться. Неуправляемые ронины толпами стекались в Киото. Большинство были роялистами, жаждущими отомстить бакуфу, и все без исключения — «людьми благородной цели». На поясе слева они носили два смертоносных меча. С помощью этих мечей они мечтали изгнать варваров и покарать сёгунат за то, что тот пустил их в страну. Весной 1863 года, когда в Киото лилась кровь и царил хаос, сёгун вынужден был отправиться туда, чтобы лично принести императору клятву изгнать варваров. Бакуфу учредило новый пост — протектора Киото. Официально протектор обязывался обеспечить порядок в императорской столице при подготовке к визиту сёгуна, но истинной его целью было сокрушить врагов Токугава. Под лозунгом «верность и патриотизм» бакуфу вербовало ронинов на востоке, чтобы усмирить ронинов на западе. Напрасно сёгунат неуклюже пытался завоевать преданность членов «верного и патриотичного» отряда с помощью денежных подачек. Когда оказалось, что противников Токугава среди них никак не меньше, чем среди тех, кого им полагалось усмирить, протектор Киото и его сбитые с толку союзники в Эдо в замешательстве остановились. Сёгун Токугава Иэмоти был не в состоянии изгнать иностранцев — его правительству, да и Японии в целом, недоставало для этого военной мощи. Горькую правду о том, как уязвима Япония перед иностранной угрозой, давным-давно озвучил не кто иной, как знаток западной военной силы Кацу Кайсю (11). Десять лет назад, перед лицом «пушечной дипломатии» Перри, когда большинство японцев слепо противилось открытию страны, Кайсю, в то время безвестный вассал Токугава, написал письмо в правительство. В этом знаменитом документе он заявил, что Эдо необходимо как можно скорее снять многовековой запрет на строительство больших океанских судов и создать современный военный флот. И для этого — чтобы добыть средства на постройку военных кораблей и производство ружей западного образца, — необходима международная торговля. Хотя и это, и другие предложения Кайсю бакуфу в 1850-х годах приняло, весной 1863-го и в последующие годы Япония по-прежнему оставалась технологически отсталой страной. В то время как большая часть его соотечественников пафосно твердила об изгнании иностранцев силой «самурайского духа», Кацу Кайсю, опередивший свое время, открыто признавал, что без помощи извне — иными словами, без современных военных технологий — у Японии нет шансов выстоять против Великобритании, Франции, России или США. Если она не подготовится к будущему, то, как Китай и Индия, окажется под иностранным гнетом. Кайсю, наряду с горсткой других дальновидных людей, среди которых были как сторонники, так и противники Токугава, знал, что Эдо дало обещание изгнать иностранцев в лучшем случае чтобы успокоить, в худшем — чтобы обмануть императорский двор. Князя Мацудайру Катамори более заботила защита сёгуна, нежели горькая правда о слабости Японии. Клан Мацудайра из хана Айдзу был вернейшим союзником Токугава, а кроме того, одним из «родственных домов» — на их гербе красовались три мальвовых листа рода Токугава. В возрасте двадцати семи лет уроженец Эдо князь Катамори, глава дома Мацудайра и даймё Айдзу, был назначен протектором Киото. Первое, что ему поручили после назначения, — обезопасить улицы города при подготовке к визиту Иэмоти. В конце 1862 года, второго года эпохи Бункю, руководство бакуфу разработало план, чтобы помочь протектору. В прежние времена они бы усмирили изменников в Киото с помощью самураев из лагеря Эдо, но сейчас у них возникла необычная идея. Токугава бакуфу впервые в истории официально вербовало ронинов — более уважительно именуя их роси, — чтобы подавить мятеж (12). С этой целью правительство объявило всеобщую амнистию, на основании которой даже заключенные, которых сочли подходящими кандидатами для вербовки, получили свободу и были внесены в списки. К февралю сотни людей, в большинстве своем с востока, были завербованы в Ополчение роси, чтобы служить сёгуну на беспокойном западе. В апреле предыдущего года Симадзу Хисамицу, отец даймё Сацумы и фактический правитель этого могущественного клана, ввел в Киото тысячную армию, что стало беспрецедентной демонстрацией военной мощи со стороны «внешнего» князя. Хисамицу, время от времени принимавший сторону Токугава, понуждал императорский двор поддержать хваленый призыв Эдо к союзу Двора и Военного лагеря. Объединившись с Киото, чтобы укрепить мощь страны перед лицом иностранной угрозы, бакуфу надеялось вернуть себе прежнюю неоспоримую власть. Руководствовались они следующим соображением: если союз будет заключен, роялисты больше не смогут выступать против бакуфу, поскольку это равносильно выступлению против императорского двора. У князя Хисамицу между тем имелись свои скрытые мотивы: став посредником, он укрепил бы свое влияние в Эдо и завоевал авторитет в Киото за счет своих соперников из Тёсю. По прибытии в императорскую столицу князь Хисамицу, как и ожидал, получил приказ восстановить порядок в городе — что, безусловно, было первостепенным желанием императора Комэя. Тем больше была досада князя, когда он узнал, что радикально настроенные самураи, включая два десятка его собственных вассалов, собираются поднять бунт. Мятежники намеревались проникнуть в императорский дворец и убить сторонников Токугава, которые, как они утверждали, «наводнили» двор. Они ждали появления хозяина Сацумы, рассчитывая на его поддержку, поскольку, по их мнению, Хисамицу прибыл, чтобы объявить войну бакуфу. Поняв, что неправильно оценили намерения Хисамицу, бунтовщики собрались в гостинице Тэрада города Фусими, что к югу от Киото, дабы окончательно утрясти планы военных действий. Хисамицу послал в Тэрадая девятерых самураев (все до единого — мастера меча), чтобы те привели двадцать своих блудных собратьев обратно в ставку клана в Киото. Результатом стала пресловутая братоубийственная резня в гостинице Тэрада — первая, пусть и безуспешная, попытка восстания против Токугава бакуфу (13). Среди организаторов провалившегося мятежа был ронин по имени Киёкава Хатиро, старший сын в семье зажиточных производителей сакэ из хана Сёнай на севере Японии. Киёкава питал отвращение к семейному бизнесу, отдавая предпочтение воинским искусствам и литературе. Он учился в знаменитом додзё Тиба, одной из трех крупнейших фехтовальных школ в Эдо (14), и стал прославленным бойцом, имевшим право обучать стилю Хокусин Итто. Будучи вдобавок известным ученым-конфуцианцем, он преподавал это учение в собственной частной школе в Эдо. Он был харизматичным оратором, высоким, изящно сложенным, со сверкающими глазами. Политически активный и амбициозный, он как и многие из его сословия, осуждал бакуфу за проявленную в отношениях с иностранцами слабость. Киёкава прямо и открыто выступал против Токугава. Он был человеком твердых убеждений и, похоже, вспыльчивым. Однажды вечером, возвращаясь после обильной попойки, он едва не столкнулся на одной из центральных улиц Эдо с человеком, шедшим ему навстречу. Тот попытался ударить его дорожным посохом. Самурай вышел из себя. В следующее мгновение он выхватил меч и ловким ударом снес человеку с посохом голову. Магистрат Токугава в Эдо пристально следил за Киёкавой, зная о его открытых антиправительственных взглядах, и воспользовался вышеупомянутым убийством, чтобы выписать ордер на арест. Но Киёкаву не арестовали. Он отправился на запад Японии, вербовать Сиси в ряды роялистов, и пользовался значительным влиянием среди радикалов Тёсю, Сацумы и Тоса. Хотя мятеж в Фусими с треском провалился, Киёкава не отринул свой девиз — «верность императору, долой бакуфу». План создания Ополчения роси номинально был предложен неким Мацудайрой Тикараносукэ (15), главным учителем фехтования в Военной академии бакуфу в Эдо и близким родственником сёгуна. В намерения Мацудайры входило обуздать угрожавших правительству ронинов-радикалов в Эдо и его окрестностях. Если бы эти ронины приняли сторону Токугава, бакуфу стало бы проще осуществить союз Двора и Военного лагеря. Однако настоящие организаторы отряда планировали другое. Одним из них был Киёкава, другим — Ямаока Тэцутаро (16), самурай низкого ранга из клана Токугава. Киёкава и Ямаока были близкими друзьями. Оба изучали кендзюцу (буквально — искусство владения мечом) в додзё Тиба. Вскоре после заключения торговых договоров они создали антиправительственную партию, проповедовавшую доктрину «почитание императора и изгнание варваров». Ямаока был помощником учителя кендзюцу в Военной академии бакуфу. Его верность Токугава была несомненной, но, как и Киёкава, он почитал императора и мечтал изгнать иностранцев. Примерно тогда же, когда Ямаока получил от бакуфу приказ надзирать за Ополчением роси, Мацудайра счел Киёкаву идеальной кандидатурой для вербовки других ронинов. Во время всеобщей амнистии ему простили его преступление. Киёкава как предводитель, а также лозунг «верность и патриотизм» стали символом отряда и синонимом «почитания императора и изгнания варваров». Киёкава вербовал и других «верных и патриотичных» людей. Вскоре ополченцев стало уже двести пятьдесят, и по численности отряд сравнялся с армиями многих феодальных владений. Первый за более чем двести лет визит сёгуна в Киото показал, что Эдо уже не так крепко держит бразды правления, как прежде. Он способствовал дальнейшему росту влияния радикалов при императорском дворе и подстегнул роялистов. 8 февраля 1863 года, третьего года эры Бункю, Ополчение роси отправилось из Эдо в Киото как авангард свиты сёгуна. До поры до времени члены отряда Киёкавы делали вид, что выполняют приказ бакуфу защищать сёгуна. Они собрались в храме Дэндзуин в Эдо, начальной точке своего трехсотмильного путешествия. Две недели спустя, на девять дней опередив сёгуна, они пересекли деревянный мост Сандзё через Камогаву, текущую по восточной части Киото. Большинство этих воинов с востока до того в глаза не видело древнюю западную императорскую столицу. Был разгар весны (17). На зеленых холмах к востоку от города вовсю цвели вишни. Облетевшие цветы окутывали нижнюю часть Киото бело-розовой дымкой. Вдали, на другом конце города, ополченцы увидели пятиярусную пагоду храма Тодзи — черный монолит, возвышающийся на юго-западе. Рассказывают, что в ночь перед прибытием отряда в Киото головы трех деревянных статуй из местного буддистского храма были отделены и выставлены вдоль берега реки. Это были изображения трех сёгунов из рода Асикага (18), чье слабое правление длилось пятнадцать поколений. Этот символический акт «кары небес» свершился буквально за несколько дней до прибытия Иэмоти в Киото как недвусмысленная угроза Токугава бакуфу. Ополченцы разместились в западном предместье города, к северу от Тодзи и в двух милях к западу от Камогавы. Ставкой их сделался храм Синтокудзи в деревне Мибу, окруженной сельскохозяйственными угодьями. Они заселили Синтокудзи и другие близлежащие храмы и частные дома. Большинство роси было одето бедно и убого. У некоторых на одежде не было семейных гербов, и они носили полосатые хлопковые крестьянские куртки. Кроме двух мечей на левом боку, ничто не указывало на их статус самураев. Местные жители, опасаясь такого «пестрого» войска, дали им нелестное прозвище «Мибу роси». Когда же некоторые из солдат принялись вымогать деньги у состоятельных торговцев, запугивать и притеснять местное население, к ним пристала уничижительная кличка «Волки Мибу». По прибытии в Мибу Киёкава собрал все двести пятьдесят человек в тесном главном здании храма Синтокудзи. Они уселись на застеленный татами пол перед буддистским алтарем, положив мечи рядом с собой. Киёкава встал у алтаря, лицом к собравшимся. Внезапно он без обиняков заявил, сверкая глазами, что верность «людей благородной цели» должна без остатка принадлежать императору, а не Токугава. Ополченцы были завербованы за свою верность и патриотизм, напомнил он. Настоящая цель их прихода в Киото — не защищать сёгуна, а помочь Иэмоти выполнить его обещание изгнать иностранцев. Киёкава предъявил своим людям адресованное императорскому двору письмо, в котором излагались эти соображения и предложено было сделать «верный и патриотичный» отряд войском сонно-дзёи. Письмо подписали все до единого, поскольку никто не хотел выступать против самопровозглашенного предводителя отряда. На следующий день Киёкава направил письмо во дворец. Радикально настроенное окружение императора приняло его с одобрением. Чиновники Токугава были, мягко говоря, встревожены. Кое-кто предложил убить Киёкаву. Но возможный резонанс среди придворных, отступников-роялистов и даже Ополчения роси склонил власти к тому, чтобы подыскать менее опасное решение проблемы. «Менее опасное» решение подвернулось в связи с последними событиями в Эдо. В прошлом августе самурай из клана Сацума хладнокровно зарубил британского подданного. Тот вместе с тремя соотечественниками ненароком преградил путь свите князя Сацумы в деревеньке Намамуги возле Эдо (19). Англичане потребовали от Эдо репараций. Британский флот стоял в Иокогаме в ожидании исхода переговоров между двумя правительствами. В случае провала переговоров британцы угрожали нападением. Киёкава предложил, чтобы его Ополчению роси позволили незамедлительно вернуться в Эдо и помочь изгнать иностранцев. Бакуфу приняло это предложение, но с тайным умыслом. Сёгун намеренно дал туманное обещание дзёи, чтобы не связывать себя императорским указом, которому, как он знал, не получится следовать. Но правительство Эдо не чуралось обмана. Бакуфу устроило так, что императорский советник отдал ополчению приказ возвращаться в Эдо, — под тем предлогом, что в случае войны они наконец получат шанс сразиться с иностранцами. Но их истинной целью было, конечно, обуздать Киёкаву и его людей, пока те не причинили серьезного вреда. Невзирая на императорский приказ, несколько ополченцев не подчинились и остались в Киото. Тринадцать из них — большей частью из хана Мито или из провинции Мусаси рядом с Эдо — были особенно верны сёгуну. Они пришли в Киото по приказу бакуфу с двойной целью — защищать сёгуна и изгнать иностранцев. Они не захотели подчиниться приказу отступать, отданному императорским советником, которого уговорил тот, кто объявил себя врагом Токугава, и предпочли покинуть ряды Ополчения роси, чтобы проявлять «верность и патриотизм» под эгидой сёгуна. Тринадцать «отступников» обратились к протектору Киото за официальным разрешением остаться в императорской столице, чтобы «охранять сёгуна, пока он не вернется в Эдо». Разрешение было охотно им дано. Эти тринадцать человек стали ядром грозного отряда Синсэнгуми. Киёкава Хатиро не отказался от своего вздорного замысла. Вскоре после возвращения в Эдо он решил напасть на сеттльмент в Иокогаме. Для этого он завербовал пятьсот человек, включая Ямаоку Тэцутаро, который вернулся вместе с ним. Они намеревались поджечь город и в последующей неразберихе убить как можно больше иностранцев. А кроме того — подпалить иностранные корабли, стоявшие в порту, разграбить казну иностранных ведомств, пройти около девяноста миль на запад от Эдо до владений Кофу, захватить тамошний замок и сделать его военной базой, чтобы окончательно развязать войну против иностранцев. Узнав об этом, бакуфу отдало приказ убить Киёкаву. Однажды утром в середине апреля, за два дня до задуманного восстания, Киёкава отмахнулся от друзей, предупреждавших, что его жизнь в опасности. У него была назначена важная встреча в доме друга, которого он собирался завербовать для нападения на Иокогаму. Но друг оказался предателем, выдавшим его планы бакуфу. Он позаботился о том, чтобы Киёкава изрядно набрался сакэ. Когда под вечер опьяневший гость поднялся, собираясь уходить, хозяин настоял на том, чтобы проводить его, ссылаясь на опасность. На обратной дороге на Киёкаву напали из засады шестеро сторонников Токугава. Он что-то выкрикнул — возможно, имя одного из нападавших, Сасаки Тадасабуро, которого знал как учителя фехтования в Военной академии бакуфу (20). Прежде чем Киёкава успел обнажить меч, его рубанули сзади. Брызнула кровь, и он рухнул наземь. Смерть Киёкавы поставила крест на атаке на Иокогаму. Когда весть об убийстве достигла ушей его сообщника по заговору, тот заволновался. Киёкава имел при себе список пятисот человек, участвовавших в заговоре. Если бы этот список попал в руки бакуфу, все они были бы привлечены к ответственности, включая и его самого. Он поспешил к месту убийства и нашел тело друга, распростертое на голой земле. Мечи оставались в ножнах. Убитый был одет в широкие штаны в серую полоску и черную куртку на шелковой подкладке. Справа от тела лежала отрубленная голова с узлом черных волос на макушке. Рядом валялся боевой шлем из черного лакированного кипариса. Спина была разрублена горизонтально. На левом плече виднелся глубокий порез, правый бок был рассечен вплоть до основания шеи. Правая рука вытянута в сторону, рядом с ней — веер с железными пластинами, словно Киёкава держал его в тот момент, когда на него напали. Сообщник быстро обыскал тело. К его великому облегчению, список нашелся. Боясь, что его обнаружат, заговорщик спешил скрыться. Но он чувствовал, что обязан по крайней мере устроить должное погребение головы. Сняв с тела черную куртку, он завернул в нее голову и отнес этот зловещий сверток в дом Ямаоки. Ямаока засыпал голову сахаром и спрятал в стенной шкаф, но спустя несколько дней вонь стала невыносимой. Вскоре местный полицейский стал поглядывать на него с подозрением. Ямаока спрятал голову в мусорном ящике, но вонь никуда не делась. Когда он попытался за волосы вытащить голову из ящика, пряди отделились, и Ямаока ее выронил. Все же он сумел перенести голову в соседний тренировочный зал и спрятать под половицей. Однако вонь снова просочилась наружу, и Ямаоке пришлось закопать голову под большой дикой маслиной, росшей за его домом. В конце концов он похоронил ее в близлежащем храме Дэндзуин, откуда Киёкава Хатиро и его «верный и патриотичный» отряд два месяца назад отправились в Киото. Часть 2. Новое ополчение Синсэнгуми буквально означает «Новое [новонабранное] ополчение». И те самые тринадцать человек, составившие ядро отряда, действительно были как на подбор. Членам Синсэнгуми поручено было круглосуточно патрулировать улицы города, а подчинялись они протектору Киото. Официально им пока не дали право убивать, но они разделяли негласное мнение своего господина, что в придачу к изгнанию варваров и защите сёгуна у них имелась более срочная цель — восстановить закон и порядок, уничтожив врагов Токугава. Синсэнгуми возглавляли два человека, обладавших невероятно сильной волей. Кондо Исами и Сэридзава Камо были ярыми соперниками. Оба были старшими мастерами своих фехтовальных школ, оба привели в отряд своих лучших бойцов. Кондо Исами, родившийся 9 октября 1834 года, был третьим и самым младшим сыном в зажиточной крестьянской семье из деревни Ками-исихара, находившейся в области Тама провинции Мусаси, менее чем в дне пути к западу от Эдо по дороге Косюкайдо. Среди пологих холмов по этой плодородной сельской местности текла широкая и глубокая река Тама — неизменный источник внутренней силы для юношей, чей воинский дух расцветал на ее берегах. Над горами на юго-востоке Тамы вздымалась то прячущаяся в дымке, то покрытая снегами, меняющаяся со сменой сезонов года Фудзи-сан — загадочный символ Японии. Командир Синсэнгуми Кондо Исами был крестьянином по рождению и воином по натуре, человеком традиционных ценностей и воинского склада ума. На его черной тренировочной форме сзади белой нитью был вышит большой человеческий череп — знак его постоянной готовности умереть в бою. Он вступил в Ополчение роси, желая стать самураем на службе сёгуна. Как предводитель самого грозного из самурайских отрядов сёгуна он поднялся к вершинам иерархической лестницы Токугава и воистину обессмертил свое имя. Все его лицо излучает силу, но суровые, пронзительные глаза, жесткая линия рта и тяжелая квадратная челюсть производят особенное впечатление. На фотографии — сделанной, вероятно, в феврале 1868 года — единственный на тот момент уцелевший командир Синсэнгуми сидит в церемонной позе, положив руки на бедра, готовый в любой момент ринуться в бой. Позади, на расстоянии вытянутой руки, — смертоносный длинный меч; и кто знает, скольких людей сразил его бритвенно-острый клинок. При рождении Кондо Исами получил имя Миягава Кацугоро. Он был дитя Тэнпо — эпохи Небесной защиты (1830—1843). С названием определенно промахнулись — по крайней мере в отношении восточных деревень, которым в те годы изрядно досаждали грабители. Тама находилась под властью Токугава, и местные жители гордились тем, что были крестьянами сёгуна. Хотя закон запрещал крестьянам носить оружие, жители Тамы питали склонность к боевым искусствам и литературе. Их воинские традиции уходили корнями в двенадцатое столетие, к самураям, служившим Камакура бакуфу (21). После прибытия иностранцев в 1853 году боевые искусства в Таме расцвели вновь. Тама была обширной областью. Местный магистрат Токугава не мог обеспечить патрулирование всей территории и защиту от грабителей. Порядок в деревнях поручили поддерживать сельским старостам. Крестьянам в подчинении у этих старост предписывалось изучать искусство боя — чтобы хоть как-то защищаться от грабителей. Некоторые из богатых крестьян строили тренировочные залы и нанимали местных мастеров фехтования в качестве учителей. В их числе был и отец Кацугоро — Миягава Хисадзиро. Мать Кацугоро умерла, когда он был мальчиком. Его отец был страстным любителем истории. В дождливые дни он собирал троих своих сыновей у семейного очага и читал им хроники о героических деяниях. С ранних лет будущий командир Синсэнгуми приучался высоко ценить литературу и воинские искусства и принимал участие в тренировках в домашнем додзё. Когда Кацугоро было четырнадцать, его отец нанял для сыновей местного учителя фехтования. Его звали Кондо Сюсукэ, и он был хозяином Сиэйкана, небольшой фехтовальной школы в Эдо. Мастер Сюсукэ обучал стилю Тэннэн Рисин (22). Кацугоро проявил подлинный талант к суровым тренировкам кендзюцу. Через год он получил разряд мокуроку, второй из пяти разрядов стиля Тэннэн Рисин. Учитель был поражен свирепостью мальчика, которую тот проявлял как в додзё, так и вне его. Однажды ночью, когда отец отлучился по делам, Кацугоро и его братьев разбудил шум, поднятый вломившимися в дом грабителями. Вместо того чтобы испугаться, братья решили, что это отличный шанс испытать свои навыки. Воры были вооружены ножами. Братья преследовали их с обнаженными мечами. Злоумышленники попытались сбежать с ворованным. Кацугоро завопил: «Стой!» — с пронзительным гортанным завыванием, которому научился у своего учителя. Воры побросали добычу и удрали. Кондо Сюсукэ старел. Возможно, именно врожденная отвага Кацугоро убедила учителя испросить у Миягавы Хисадзиро разрешения сделать его пятнадцатилетнего сына своим наследником. Разрешение это было дано, и вскоре Кацугоро предстояло стать четвертым потомственным главой школы Тэннэн Рисин. Сын крестьянина сделался самураем. Он оставил родную деревню и жил в Эдо в доме своего учителя, где по-прежнему посвящал себя изучению кендзюцу. В двадцать шесть лет Кондо женился. О-Цунэ была тремя годами моложе его и в отличие от мужа принадлежала к воинскому сословию. Ее отец был вассалом семьи Симидзу, одной из ветвей дома Токугава. О-Цунэ не отличалась красотой; по всей видимости, у нее была заячья губа. Но она была хорошего происхождения, хорошо воспитана, хорошо образованна и, что, возможно, самое главное, наделена мужеством и чувством благопристойности, что чаще встречается у дочерей самураев, нежели у простолюдинок. Наследник мастера меча встречался со множеством других подходящих невест, куда красивее О-Цунэ. Когда его спрашивали, почему он выбрал в жены именно ее, говорят, что он отвечал: «Я разговаривал с красавицами. Они кичились своей внешностью. О-Цунэ же вела себя куда скромнее и была очень вежлива». Возможно, это признак некоторой человечности будущего командира Синсэнгуми и безусловно связано с его неколебимой решимостью придерживаться стоических принципов класса, к которому он ныне принадлежал.  Они поженились в конце марта 1860 года, когда столицу потрясло убийство регента Ии Наосукэ. Вскоре после свадьбы О-Цунэ вышила на тренировочной форме Кондо череп — символ ее уважения к готовности ее мужа-воина умереть. На следующий год наследник мастера меча получил разряд синан мэнкё — высший разряд школы Тэннэн Рисин. Кондо Сюсукэ отошел от дел, и его приемный сын стал четвертым мастером этого стиля. Под управлением молодого хозяина Сиэйкан процветал. В списке учеников насчитывалось более трехсот имен; в большинстве своем это были крестьяне Тамы. Молодой мастер путешествовал по провинции, давая уроки в местных тренировочных залах. Это был крупный, мускулистый мужчина. Его ступни были столь велики, что служанка в доме его друга была «потрясена гэта невероятных размеров», которые он снял перед тем, как войти в дом. Рот его был так велик, что он мог засунуть в него свой кулак, — шутка, вызывавшая гомерический хохот на гулянках в те бурные кровавые годы, когда он властвовал на полных опасностей улицах императорской столицы. Когда ему было около двадцати семи лет, крестьянин, сделавшийся мастером меча, стал называть себя Кондо Исами (23) — имя, вызывавшее насмешки, страх и ненависть у его врагов, гордость и любовь у добрых людей его родной Тамы, благодарность и надежду — у втянутых в политическую борьбу властей Эдо и благоговейное уважение у них у всех. Кондо обучался стилю Тэннэн Рисин более четырнадцати лет. Получив в возрасте двадцати девяти лет возможность применить свое умение на практике, он — с великим мужеством, горячим желанием «дать выход [своему] давнишнему негодованию» по отношению к иностранным захватчикам и решимостью сделать себе имя как самураю на службе сёгуну — закрыл двери Сиэйкана и вместе с семью своими лучшими бойцами вступил в Ополчение роси. Изначально в Синсэнгуми было три командира. Сразу за Кондо и Сэридзавой шел близкий союзник последнего, по имени Синми Нисики. Но Синми был скорее номинальным, нежели фактическим командиром. Значительно более важен для этой истории и для истории Японии Хидзиката Тосидзо, один из двух заместителей командира Синсэнгуми. За свой воинственный нрав он получил прозвище «демон-командир» [5]. Хидзиката был ближайшим и самым доверенным другом Кондо. Как и Кондо, младший сын богатого крестьянина из Тамы, он был красивым мужчиной ростом чуть более пяти футов семи дюймов, белокожим, с почти классическими чертами лица, выделявшими его среди земляков. На фотографии, сделанной после падения бакуфу, в конце 1868 года, вице-командующий армией Хидзиката Тосидзо сидит на деревянном стуле, одетый на западный манер, в военных сапогах до колен, с мечом на левом боку. Коротко стриженные черные волосы, уже не собранные в узел, зачесаны назад. Больше всего поражают глаза, выдающие твердую, но спокойную готовность — почти жажду — умереть, с которой он и отправился на последнюю свою битву. Хидзиката был на год моложе Кондо. К пяти годам он потерял обоих родителей и жил со старшим братом и его женой в доме своей семьи в деревне Исида, под сенью древнего и величественного храма Такахата Фудо. В одиннадцать лет он в течение недолгого времени учился ремеслу на большом торговом предприятии Мацудзакая в Эдо. Вернувшись в родные места, мальчик делил свое время между родным домом и находившимся неподалеку жилищем старшей сестры и ее мужа в Хино, почтовой станции на дороге Косюкайдо. Когда Хидзикате исполнилось шестнадцать, он посадил за домом бамбук [6] и дал себе клятву — абсурдную, но в то же время пророческую — «стать самураем». Стебли этого бамбука короткие, прямые, не толще человеческого пальца и идеально подходят для изготовления стрел. Его выращивание считалось актом предусмотрительности — для подготовки к войне — и подобало самураю. Кроме того, подходящими для самурая занятиями были каллиграфия и стихосложение (как в китайской, так и в японской традиции), которыми Хидзиката страстно увлекался. Особенно он любил хайку. Перед отъездом в Киото он оставил в Хино сборник хайку, написанных под псевдонимом Хогёку. Зять Хидзикаты, Сато Хикогоро, получил под руководством Кондо Сюсукэ разряд мэнкё и право обучать стилю Тэннэн Рисин. Ранее он унаследовал от отца обширное поместье и высокое положение старосты деревни Хино. Хотя Сато принадлежал к крестьянскому сословию, его скорее можно было назвать деревенским помещиком, нежели фермером. Незадолго до того, как Хидзиката дал свою пророческую клятву, Сато построил около своего дома фехтовальное додзё, где время от времени преподавали мастер Сюсукэ и его наследник. Кроме Сато, Кондо и Хидзиката поддерживали близкие отношения с другим местным помещиком, разделявшим их страсть к кендзюцу. Это был Кодзима Сиканосукэ, староста деревни Онодзи. Сато был шестью годами старше Кондо, Кодзима — тремя. Двое старших мужчин давали своему наставнику уроки литературы, когда Кондо преподавал кендзюцу в частном додзё Сато или в саду перед домом Кодзимы. Мастер Сюсукэ и его сын были признательны своим состоятельным ученикам. Кодзима и Сато обеспечивали значительную материальную поддержку для небогатой семьи Кондо. Оба деревенских старосты продолжали помогать им и после того, как Кондо и Хидзиката вступили в Ополчение роси. В отсутствие учителя Сато обучал стилю Тэннэн Рисин в Хино, а Кодзима — в Онодзи. В кровавые годы в Киото Кондо и Хидзиката получали от них припасы, включая экипировку, в которой так нуждались, а во время новогодних праздников Кодзима собирал с местных учеников деньги, чтобы послать их своему учителю на запад. Частный тренировочный зал Сато оказался в этой истории местом знаковых встреч. Именно в додзё Хино будущий заместитель командира Синсэнгуми с мечом в руке оттачивал свой талант, и именно здесь он подружился с Кондо Исами. «Он [Хидзиката] обладал приятной внешностью и был склонен к задумчивости, что уравновешивало прямолинейность Кондо», — писал Митио Хирао (25), объясняя, почему эти двое были «близки как братья». Чтобы заработать на жизнь, пока он учился кендзюцу, Хидзиката путешествовал по округе, торгуя особым снадобьем из трав, которое изготавливала его семья. Это снадобье помогало при многих недугах, включая травмы от деревянного тренировочного меча. Страсть к фехтованию у Хидзикаты была столь велика, что вместе с черным плетеным ящиком для лекарств он всегда носил с собой фехтовальную экипировку, «останавливаясь по пути, — пишет Кан Симосава, — чтобы в каждом достойном внимания додзё вежливо попросить об уроке. Однако в то время его лицо был нежным, как у девушки. Хотя впоследствии он сделался заносчив, благодаря его уму и обаянию все относились к нему по-доброму» (26). «Он слегка смахивал на торговца, — вспоминает один из его товарищей, время от времени занимавшийся в Сиэйкане. — Немного сутулился, но был высоким и стройным. И одним из самых красивых мужчин в группе [в Сиэйкане]. В общении он был проницателен и вдобавок очень умен. Предпочитал казаться слегка неприветливым и <...> ко многим испытывал неприязнь. Сидя напротив кого-нибудь, он сперва медленно оглядывал человека с ног до головы. Затем начинал негромко говорить». Хидзиката официально поступил в додзё Кондо только весной 1859 года, несколько лет спустя после их встречи. В Сиэйкане Хидзиката завязывал маску красивым красным шнурком, за что его втихую дразнили некоторые товарищи, и получил разряд мэнкё. Несколько лет спустя жители родной деревни едва верили рассказам о кровопролитиях в Киото, которые были делом рук заместителя командира Синсэнгуми, поскольку «он был таким мягким человеком». Но, как метко замечает Симосава, «обнажив меч, Тосидзо становился совершенно другим». Однажды, когда обязанности позволили ему ненадолго отлучиться из Киото домой, Хидзиката, как говорят, рассказывал родственникам и друзьям, что стальной клинок одного из его мечей заржавел от обилия человеческой крови. Кондо Исами и Хидзиката Тосидзо покинули родные дома на востоке, движимые непреклонной волей к власти. В творившихся на западе беспорядках они увидели выпадающий раз в жизни шанс применить свои выдающиеся боевые навыки для того, чтобы подняться на вершину иерархической лестницы Токугава. Тому, что крестьянские дети вообще возмечтали о чем-либо подобном, не было примеров за всю историю правления Токугава. Без сомнения, это желание было порождено их невероятным самомнением Вместе с ними пришло шестеро чрезвычайно одаренных фехтовальщиков, которые стали ядром Синсэнгуми. Юный гений Окита Содзи был старшим сыном самурая из хана Сиракава, даймё которого являлся прямым вассалом сёгуна. Согласно семейным записям, Окита родился в представительстве Сиракава в Эдо в 1844 году. Он рано лишился родителей и в девять лет сделался учеником в Сиэйкане, где и вырос; Кондо был ему как старший брат. В двенадцать Окита провел бой с учителем фехтования князя Сиракавы и одержал победу. К пятнадцати годам он стал помощником учителя в Сиэйкане и преподавал в основном додзё в Эдо и в окрестных деревнях. Некоторые говорили, что даже Кондо не мог победить Окиту в поединке. Как и следовало ожидать, Окита получил разряд мэнкё. Когда Кондо Исами стал хозяином Сиэйкана, Окиту назначили главой додзё. Нагакура Синпати боготворил Кондо Исами, который был пятью годами старше него. Ронин из хана Мацумаэ, даймё которого был «внешним» князем, Нагакура родился в представительстве Мацумаэ в Эдо в 1839 году. Он был единственным сыном занимавшего хорошую должность самурая этого клана. Семья Нагакуры через брак состояла в родстве с князем Мацумаэ. Из поколения в поколение глава семьи постоянно находился в Эдо, будучи связным провинции Мацумаэ, расположенной на острове Эцу на дальнем севере. Еще мальчиком Нагакура начал заниматься кендзюцу, сперва под руководством учителя своего отца, признанного мастера стиля Синто Мунэн. Как один из лучших учеников своего учителя он получил разряд мокуроку в семнадцать лет. Будучи немногим старше двадцати, он проверял свое умение, путешествуя по школам других стилей неподалеку от столицы. Вернувшись в Эдо, он стал помощником учителя при мастере прославленного стиля Хокусин Итто. Примерно в это время он начал посещать додзё Кондо Исами. Хотя, согласно воспоминаниям самого Нагакуры, он никогда официально не вступал в Сиэйкан, именно он убедил Кондо и других записаться в Ополчение роси. Яманами Кэйсукэ был на год старше Кондо Исами и родился в 1833 году. Он был вторым сыном главного учителя фехтования хана Сэндай в северной части Японии, который тоже возглавлял «внешний» князь. К моменту прихода в Сиэйкан Яманами уже имел разряд мэнкё стиля Хокусин Итто. Он вызвал наследника мастера школы на поединок. После того как Кондо победил его, Яманами поступил в Сиэйкан как один из самых умелых его бойцов. Впоследствии он вместе с Хидзикатой и Окитой сделался помощником учителя. Иноуэ Гэндзабуро, четвертый сын самурая Токугава, родился в Хино в 1829 году. Он был старшим из восьми бойцов Сиэйкана, вступивших в Ополчение роси. Отец Гэндзабуро, мелкий полицейский чиновник на службе у сёгуна, поощрял в своих сыновьях желание заниматься воинскими искусствами. Гэндзабуро еще ребенком начал заниматься в додзё Сато Хикогоро. Он и его брат Мацугоро получили от Кондо Сюсукэ разрядмэнкё. Тодо Хэйсукэ родился в 1844 году. Он утверждал, что является незаконным сыном «внешнего» князя хана Цу, чья фамилия была Тодо. Несмотря на тайну, окутывающую его происхождение, точно известно, что Тодо Хэйсукэ был ронином, когда получил разряд мокуроку по стилю Хокусин Итто в прославленном додзё Тиба. Впоследствии он поступил в Сиэйкан. Тодо, как и Оките, было всего девятнадцать, когда он записался в Ополчение роси. Харада Саносукэ родился в хане Мацуяма в 1840 году. Даймё Мацуямы возглавлял один из двадцати родственных домов. Его владения располагались в провинции Иё на Сикоку, самом маленьком из четырех основных островов. С собой в додзё Кондо Харада принес свое знаниеяридзюцу — искусства владения копьем. После неудачной попытки самоубийства у него остался горизонтальный шрам на животе. Он сделал этот знак частью своего герба — горизонтальная линия в круге. Седьмым членом Синсэнгуми, чрезвычайно близко связанным с Сиэйканом, был Сайто Хадзимэ. Ровесник Окиты и Тодо, необычайно высокий — пяти футов одиннадцати дюймов ростом, он делил с этими двумя положение самого младшего в группе Кондо и славу одного из лучших фехтовальщиков. Сайто родился и вырос в Эдо и был сыном вассала Мацудайры из хана Акаси, также относившегося к родственным домам. Сайто не вступал в Ополчение роси Киёкавы и не отправлялся в Киото с остальными. По слухам, он убил в Эдо самурая из числа сторонников сёгуна перед тем, как сбежать в Киото и присоединиться к своим друзьям. Сэридзава Камо родился в первый год Тэнпо — 1830-й, — четырьмя годами раньше своего соперника Кондо Исами. Он был избалованным младшим сыном состоятельного самурая низкого ранга из хана Мито. Мастер фехтования школы Синто Мунэн, он держался твердо и прямо — без меры гордый, хорошо сложенный и наделенный исключительной физической силой. Словно рисуясь ею, он носил тяжелый веер с железными пластинами, которым угрожал поколотить тех, кто встанет у него на пути. На этом боевом веере было выгравировано восемь китайских иероглифов, означавших «Сэридзава Камо, верный и патриотичный самурай». «Верный и патриотичный самурай» был привлекательным мужчиной, белокожим, с маленькими темными глазами, которые проницали защиту его многочисленных противников. Столь же галантен, сколь и груб, столь же отважен, сколь и жесток, он был безрассудным, породистым человеком, патологическим пьяницей, который спьяну хватался за меч по малейшему поводу. До вступления в Ополчение роси он был капитаном в отряде оголтелых сторонников императора, страстно ненавидевших иностранцев, — Тэнгу из хана Мито, откуда пошла доктрина сонно-дзёи. Сэридзава командовал примерно тремя сотнями человек. Говорили, что нескольким провинившимся бойцам он в качестве наказания отрубил пальцы, руки, носы или уши. В конце концов он был арестован и приговорен в Эдо к смерти за хладнокровное убийство троих подчиненных, прогневавших его каким-то незначительным проступком. В тюрьме он отказался от еды. Свинцовое зимнее небо, виднеющееся через маленькое окошечко его холодной сырой камеры, напоминало ему о заснеженном пейзаже снаружи. Он сравнивал свою судьбу с участью цветка сливы, присыпанного снегом. Прокусив мизинец, Сэридзава кровью написал стихотворение — как он думал, предсмертное: В морозном и снежном запустении Первой ярко зацветает слива. Цветы сохраняют аромат, даже осыпавшись. Но перед казнью он попал под всеобщую амнистию, объявленную бакуфу для найма людей в Ополчение роси. И весной 1863 года уже командовал не шайкой мятежников, а легальным отрядом бойцов на службе у сёгуна. Дурная слава опережала его. Говорят, что, когда в феврале Ополчение роси добралось до Киото, местные жители тряслись от страха перед «демоном Сэридзавой». Властный, с неумеренным сексуальным аппетитом, «демон» имел репутацию человека, падкого до чужих жен. По слухам, в юности он изнасиловал и оставил беременными трех служанок в доме своей семьи. Как командир Синсэнгуми он должен был защищать императорский двор — что не мешало ему заигрывать с любовницей придворного Анэнокодзи Кинтомо, предводителя фракции сонно-дзёи в окружении императора. Когда это дошло до ушей протектора Киото, он недвусмысленно приказал Сэридзаве прекратить мутить воду при дворе. По слухам, Сэридзава изнасиловал жену богатого торговца в своем родном Мито. Женщина впоследствии увлеклась им и умоляла Сэридзаву оставить ее при себе. Предполагается, что патологическое поведение Сэридзавы было следствием сифилиса, который он подцепил от этой женщины, бывшей гейши. Возможно, именно болезнь в сочетании с яростью оттого, что он заразился, привела к тому, что в припадке гнева он разрубил ее надвое и швырнул в реку. «Эгоизм офицера Сэридзавы Камо на протяжении всего пути [из Эдо в Киото] не поддается описанию», — пишет Симосава. В отличие от Кондо и Хидзикаты, которые присоединились к Ополчению роси как простые рядовые, Сэридзава, самурай по рождению, с самого начала требовал особого обращения. Его наняли как одного из двадцати трех офицеров в отряде. Кондо между тем была поручена нелестная обязанность ехать впереди остальных, чтобы обеспечивать поселение офицеров и солдат на остановках в пути. Как-то раз он забыл найти комнату для Сэридзавы, за что неоднократно просил прощения. Но Сэридзава не принял извинений и затаил обиду. Иронично-недовольным тоном он уверил своих товарищей-офицеров, что переночует под открытым небом и разведет огонь, чтобы не замерзнуть. «Но, — заметил он, — не удивляйтесь, если костер будет немного великоват». Он собрал дрова, сложил их на центральной площади и, когда солнце зашло, разжег огромный костер. Огонь взметнулся высоко в ночное небо, осыпая искрами близстоящие деревянные постройки. Люди с ведрами воды вскарабкались на крыши, чтобы залить его, — но пламя обиды в душе Сэридзавы было не так-то просто погасить. В Киото он упивался новообретенной властью. Когда пошли слухи, что тигр в местном цирке на самом деле переодетый человек, Сэридзава решил разоблачить обманщика. Он направился в здание, где держали тигра, прошествовал прямо к клетке, вытащил короткий меч и ткнул лезвием между прутьев. Толпа вокруг затаила дыхание, а предполагаемый обманщик издал оглушительный рык, свирепо уставившись в темные глаза предводителя Синсэнгуми. Сэридзава же спрятал меч в ножны и, сардонически усмехнувшись, объявил: «Тигр настоящий». Ополчение раскололось на две фракции, сплотившиеся вокруг Сэридзавы и Кондо. Из тринадцати изначальных членов восемь были людьми Кондо, остальные — Сэридзавы. Они набрали еще людей, и вскоре их стало больше сотни. Чтобы было проще контролировать рядовых, предводители создали новую структуру власти в отряде. Ниже Сэридзавы Камо и Кондо Исами, номинального командира Синми Нисики и заместителей командира Хидзикаты Тосидзо и Яманами Кэйсукэ стояли четырнадцать помощников заместителей командира. Среди них были Окита Содзи, Нагакура Синпати, Харада Саносукэ, Тодо Хэйсукэ, Сайто Хадзимэ и недавно принятый Ямадзаки Сусуму. Ямадзаки, ронин из Осаки, мастерски владел тяжелым деревянным посохом [7]. Эти шестеро помощников вместе с Хидзикатой и Яманами образовали тесно спаянную группу вокруг Кондо. Среди остальных помощников заместителей командиров были Хираяма Горо и Хирама Дзюсукэ, преданные Сэридзаве. Ниже этих офицеров стояли трое «наблюдателей», и среди них — великан Симада Кай. Симада был ронином из державшего сторону Токугава хана Огаки в провинции Мино. Он изучал кендзюцу стиля Синкэйто в Эдо, где и подружился с Нагакурой. Будучи 330 фунтов весом и почти шести футов ростом, Симада был самым крупным членом Синсэнгуми. Большинство офицеров жило в усадьбе семьи Яги, одном из многочисленных зданий, стоявших вдоль узких улочек и переулков деревни Мибу. Хозяин дома, самурай невысокого ранга Яги Гэннодзё, был десятым потомственным главой своей семьи и старостой деревни Мибу. Внушительные ворота темного дерева и двухэтажный главный дом, крытые черной черепицей, затейливые решетки на окнах, широкие раздвижные входные двери, застеленные татами комнаты, выводящие через длинный деревянный коридор в сад за домом, — этот дом, эти комнаты и этот сад, содержавшиеся в безупречном порядке, занимали теперь предводители самой знаменитой банды убийц во всей японской истории. На другой стороне узкой улочки стоял одноэтажный дом семьи Маэкава, где ополчение устроило свой штаб. Оба эти дома, где в будущем прольется кровь, хорошо послужили Синсэнгуми. Из своей ставки в Мибу Кондо Исами писал в Таму Сато и Кодзиме, прося прислать тренировочную экипировку для себя и остальных выпускников Сиэйкана. И Кондо и Хидзиката предчувствовали скорое кровопролитие. Готовясь к этому, они в отдельных письмах просили друзей прислать кольчужные рубашки. Была утверждена форма — броские голубые куртки с белыми зубцами по низу рукавов. Своим символом отряд сделал китайский иероглиф «верность» — в знак их верности Токугава. Символ Синсэнгуми, звучащий как «макото», был изображен на отрядном знамени, белый на красном фоне. Согласно Симосаве, знамя было приблизительно пяти футов в длину и около четырех в ширину. Ополченцы в форменных куртках ежедневно патрулировали город, неся с собой свое знамя. Они допрашивали или арестовывали непокорных ронинов, бродяг и прочих подозрительных личностей в императорской столице и ее окрестностях. Их грозное шествие по улицам Киото стало обычным явлением. Один из вассалов князя Айдзу вспоминал: «Члены Синсэнгуми собирали волосы в пышные хвосты. Когда ветер дул им в лицо, густые пряди развевались, что делало зрелище еще более внушительным». Вскоре уже в Киото, в близлежащем торговом центре Осаке и в прилегающих областях вряд ли нашелся бы кто-то, кто не сразу узнал бы в них грозный отряд отборных бойцов Токугава. Во времена правления Токугава ронины существовали всегда. Раньше это были те самураи, которые по какой-либо причине, намеренно или нет, покинули клан и своего господина. «Бесхозные самураи», коротко говоря. Но ронины тревожных последних лет эпохи Токугава — важнейшего переломного момента в истории Японии — совершенно другое дело. Их было заметно больше, и они необязательно принадлежали к воинскому сословию, многие вышли из крестьян. Кондо Исами и Хидзиката Тосидзо — два самых известных в истории примера «ронинов от сохи». Большинство тех «ронинов последних дней» были низшими самураями своих кланов — в основном из Мито на востоке, из Тёсю и Тоса на западе, из Сацумы и Кумамото на юге. В то время, когда вся страна оказалась перед лицом беспрецедентной опасности, многим из этих низших самураев были заказаны должности в правительстве и право голоса в государственных делах. Они находились в зависимости от своих ханов и номинально были самураями, с правом носить два меча, фамилию и фамильный герб на одежде, — но обращались с ними как с простолюдинами. Превосходный пример самурая лишь по названию, ставшего ронином, — Сэридзава Камо. К таковым же можно отнести Сакамото Рёму, выходца из семьи богатого самурая-торговца из Тоса (27). Эти ронины по сути дела оставляли службу у своих даймё, лишаясь их защиты и финансовой поддержки, ради того, чтобы присоединиться к опасному национальному движению, — что часто стоило им жизни. Как и предводители Ополчения роси, многие из них, если не все, пылко ненавидели иностранцев и жаждали сразиться с ними. Феномен ронинов этой эпохи можно сравнить с движением за социальное равенство в тоталитарном обществе. Многими двигало скорее желание носить два меча и выглядеть как самураи, нежели возвышенные политические стремления. Это свое желание они исполнили, став ронинами якобы из «верности». Как фехтовальщики Кондо и Хидзиката формально, может статься, и уступали некоторым своим подчиненным, особенно гению фехтования Оките Содзи. Но недостаток ловкости и умения они восполняли силой духа, отвагой и непреклонной волей к власти. Эта воля к власти — безусловно, самое страшное их оружие, и раз за разом оказывалось, что нет ему равных на залитых кровью улицах Киото. Но, несмотря на свои положительные стороны, воля к власти в сочетании с вирусом самомнения — убежденности кого-то в том, что он более ценен, нежели другие люди, — обыкновенно выливается в трагедию, нередко ведущую к смерти «носителя». Не будучи патологией в медицинском смысле, самомнение действительно своего рода вирус, и за всю историю человечества его носителями в основном были люди беспринципные — гораздо чаще, чем те, кто непреклонной волей к власти не обладал. Диктаторы, деспоты, завоеватели, бандитские главари, серийные убийцы, главы культов — словом, тираны, преступники и головорезы, все как один — с тягой к убийствам, какой даже близко не обладало подавляющее большинство тех, кому выпало несчастье родиться в одном месте и в одно время с ними. Что отличает Кондо, Хидзикату и некоторых других их соотечественников — как друзей, так и врагов, включая даже мерзавцев вроде Сэридзавы, от беспринципной клики жестоких злодеев всех времен и народов, не связанных никакими общественными и этическими устоями, — это строгий неписаный кодекс самурая, бусидо. Его они ставили превыше всего, даже жизни, по его заветам они жили и умирали — хотя толковали этот кодекс подчас по-разному. Но эти люди меча, как хорошие, так и дурные, были детьми своего быстро меняющегося общества середины девятнадцатого столетия, когда самураи и их кодекс чести стремительно уступали место новому материализму наступающего Запада. Весной 1863-го, третьего года эпохи Бункю, сёгун наконец дал императору обещание изгнать иностранцев к 10 мая. В апреле он выехал из Киото в Осаку, чтобы подняться на борт принадлежащего Токугава военного корабля «Дзюндо Мару» под командованием Кацу Кайсю. Иэмоти намеревался наблюдать с корабля за Осакским заливом и за усилением береговых укреплений в этом жизненно важном регионе, столь близком к священной императорской столице. Синсэнгуми отправились в Осаку, чтобы охранять сёгуна. 9 мая, за день до назначенного срока, правительство Токугава уступило требованиям Великобритании относительно репараций за убитых самураем из клана Сацума в Намамуги. Это, разумеется, дало радикально настроенным придворным и их союзникам из числа самураев отличный предлог для удара по бакуфу. Правительство, в свою очередь, призвало сёгуна вернуться в восточную столицу — не ради притворного обещания изгнать иностранцев, которое было не более чем уловкой, чтобы успокоить радикалов в Киото, включая самого Сына Неба, а ради того, чтобы убрать Иэмоти подальше от опасной ситуации на западе. Десятого мая роялисты Тёсю, самого радикального клана, чтобы продемонстрировать безупречную верность императору и готовясь к грядущей войне против Токугава, собрались в Симоносэки, крайней юго-западной точке их провинции. Пролив Симоносэки отделял остров Кюсю от главного острова Хонсю и был крайне важен — иностранные корабли проходили через него, направляясь из Иокогамы в Нагасаки и далее в Шанхай. Вечером два военных корабля Тёсю обстреляли в проливе ни в чем не повинный американский торговый корабль. Двадцать третьего числа того же месяца люди Тёсю обстреляли французское посыльное судно с артиллерийских батарей на побережье Симоносэки, а три дня спустя открыли огонь по голландскому корвету в тех же водах. У американцев и французов обошлось без жертв, а вот у голландцев четверо были убиты и пятеро серьезно ранены. Таким образом Тёсю решили взять в свои руки выполнение невыполнимого обещания сёгуна изгнать иностранцев. В результате они перехватили влияние на императорский двор, потеснив Сацуму, и тем самым еще больше ослабили власть Токугава в Киото. Но возмездие было скорым и жестоким. Первого июня американский военный корабль, вышедший из Иокогамы, потопил два корабля Тёсю у Симоносэки, повредил третий и обстрелял батарею на берегу. Четыре дня спустя два французских военных корабля вошли в пролив и разрушили еще несколько батарей. Чтобы окончательно добить противника, примерно двести пятьдесят французских солдат высадились в Симоносэки и временно захватили две оставшиеся батареи. Они уничтожили большинство орудий Тёсю, сбросили запасы пороха в океан и захватили мечи, шлемы, доспехи и мушкеты, после чего в тот же день снова погрузились на корабли и отплыли. Быстрый и не сопоставимый по мощи ответный удар послужил Тёсю тяжким уроком. Как и все прочие самураи, они пребывали в неколебимой уверенности, что в реальном сражении иностранцам нечего противопоставить их непревзойденному боевому духу. Этот миф был за каких-то пять дней разрушен непревзойденной военной мощью трех иностранных кораблей. Вот тогда-то поборники изгнания варваров раз и навсегда осознали, что, пока они не сократят колоссальный технологический разрыв между Японией и иностранными государствами, их цель так и останется несбыточной мечтой. Сэридзава и Кондо были уверены, что понимают ситуацию в императорской столице лучше, чем власти в трехстах милях к востоку, в замке Эдо. 25 мая они обратились к бакуфу с просьбой оставить сёгуна в Киото — чтобы не дать радикалам повода нанести удар по бакуфу в наказание за то, что сёгун вернется в Эдо, не выполнив своего обещания. Но Сэридзава и Кондо были не более чем бойцовыми псами бакуфу, и их прошение оставили без внимания. В середине июня сёгун отплыл в Эдо на «Дзюндо Мару». По иронии судьбы и у Синсэнгуми, и у возглавляемых Тёсю роялистов была одна и та же великая цель: изгнать иностранцев во имя императора. Однако средства достижения этой цели сделали их злейшими врагами. Синсэнгуми собирались сражаться с иностранцами под военным руководством сёгуна Токугава. Роялисты же, возглавляемые Тёсю, — уничтожить Токугава бакуфу как самое опасное препятствие на пути к их цели. После того как власти Эдо согласились выплатить Великобритании репарации, Кондо Исами понял, что бакуфу еще не готово осуществитьдзёи. Хотя он собирался со временем вернуться на восток, чтобы начать там войну против иностранцев, все же он решил, что его люди, признанные защитники сёгуна, пока должны оставаться на беспокойном западе, даже и в отсутствие Иэмоти, — чтобы сдержать настроенных против Токугава радикалов, которые использовали бы неспособность сёгуна изгнать иностранцев как повод ударить по нему. Для Кондо Исами защита сёгуна Токугава стала первостепенной задачей. Часть 4. Об оскорблении и расплате По закону Токугава неотъемлемым правом воинского сословия было право быстро и жестоко карать за любое оскорбление, нанесенное простолюдином. «Сила и отвага самурая — высшие формы мужской доблести, тогда как трусость и подлость суть проявления крайней безнравственности, — писал признанный знаток истории и обычаев самураев. — Единственным для мужчины способом сохранить достоинство перед лицом неуважения или пренебрежения было немедленно сразить обидчика». Пока в Киото нарастало напряжение между Тёсю с одной стороны и Сацумой и Айдзу с другой, ронины-роялисты из разных кланов стекались к будущему театру военных действий. Чтобы не связываться с силами Токугава в Киото, в том числе и с Синсэнгуми, большинство мятежников ожидало начала войны в близлежащей Осаке. Однако их было так много, что местный магистрат Токугава вынужден был обратиться за помощью к протектору Киото. Тот послал группу людей во главе с Кондо и Сэридзавой арестовать или убить бунтовщиков. Пятнадцатого июля стояла палящая жара. Сэридзава, Яманами, Окита, Нагакура, Сайто, Хираяма и еще двое покинули гостиницу Кё, чтобы освежить себя прогулкой на лодке по реке Ёдо (Кёя, находившаяся в юго-восточной части города, на западном берегу Ёдогавы, к югу от моста Тэнманбаси, была временной ставкой Синсэнгуми в Осаке). На борту они пили сакэ, а сойдя на берег, решили провести вечер в ближайшем веселом квартале. Из-за жары большинство было одето только в кимоно и штаны, вроде тех, какие носили на тренировках по кендзюцу. С собой у них имелись только короткие мечи, поскольку длинные помешали бы в лодке. На берегу, у мостика, они встретили грузного мужчину, уверенно шагающего им навстречу. По габаритам, тонкому хлопковому кимоно и узлу волос они без труда распознали в нем борца сумо. К несчастью для себя, тот не узнал небрежно одетых людей, вальяжной походкой направляющихся к нему. И, что еще хуже, этот борец принадлежал к хэя [9], члены которой обыкновенно свысока смотрели на представителей самурайского сословия. «Сэридзава об этом знал», — вспоминает Нагакура. И не склонен был спускать оскорбления, менее всего — от простолюдина. «С дороги!» — потребовал Сэридзава. Борец ответил ему свирепым взглядом. Сэридзава одним движением вытащил короткий меч и рубанул борца по груди, убив его на месте. Синсэнгуми спокойно продолжили путь. Проблемы начались вечером, когда восьмеро бойцов развлекались в компании восьми же юных девиц легкого поведения в банкетном зале веселого дома под названием Сумиёси. Внезапно с улицы послышался шум. Сэридзава выглянул в окно второго этажа. В свете полной луны он увидел около двадцати борцов с тяжелыми дубинами. Сэридзава спрыгнул на землю, выхватывая короткий меч. Семеро его товарищей последовали за ним, и в лунном свете у веселого дома началась катавасия. Один из борцов выбил у Нагакуры меч. Подобрав его, Нагакура заметил, что лезвие повреждено. Тем временем на него напал еще один. Нагакура нанес ему глубокую рану в плечо. «Хираяма получил удар в грудь, но после отчаянной драки убил противника. Окиту стукнули по голове, но, несмотря на льющуюся кровь, он размахивал мечом, как мельница крыльями. <...> Яманами погнался за убегающим человеком и, рубанув его по спине, убил на месте». Борцы сумо понятия не имели, что бросили вызов пресловутым Волкам Мибу. Зато те, кто выжил и удрал с поля боя, прекрасно сознавали, что это очень опасные противники и что пятеро их товарищей остались лежать замертво в лужах крови, а еще несколько были серьезно ранены. Синсэнгуми доложили о происшествии властям Осаки. Они заявили, что не знают ни самих нападавших, ни их мотивов и что убили нескольких из них в порядке самозащиты. «Так и знайте, — предупредили Синсэнгуми, — если они снова нападут на нас, мы перебьем всех до единого». Тем временем представители хэя потребовали от властей, чтобы те «нашли и убили тех роси, что зарубили [наших товарищей], кем бы они ни были». Ответ был столь же краток, сколь и суров: «Роси, на которых напали борцы, были из Синсэнгуми. Нет большего оскорбления, нежели затеять драку с самураями. Самураи с полным на то основанием потребовали расплаты за такое оскорбление». Дело было улажено, когда сумоисты, во избежание дальнейших неприятностей, извинились перед Кондо и Сэридзавой и преподнесли им бочонок сакэ и пятьдесят рё. При всей своей убийственной нетерпимости Сэридзава по случаю проявлял снисходительность, что изумляло и в то же время приводило в замешательство его товарищей. В августе Синсэнгуми снова поручили патрулировать Осаку. Как-то вечером Сэридзава и Нагакура дежурили в Кёя, попивая сакэ, пока остальные обходили дозором город. Чтобы разрядить обстановку, Сэридзава послал за двумя девушками, которых видел в местном веселом доме, называвшемся Ёсидая. Вскоре девушки пришли. Они разливали сакэ и, вероятно, пели и танцевали. Сэридзава шутил и флиртовал, и через некоторое время они с Нагакурой уже основательно набрались. Когда Нагакура сказал, что пора кончать веселье, Сэридзава подкатился к одной к девушек с предложением провести вместе ночь. Девушка отказалась. Сэридзава пришел в ярость и велел обеим убираться. На следующий день он все еще злился на женщин за проявленное ими прошлым вечером неуважение и жаждал расплаты. Он заставил Нагакуру пойти вместе с ним в Ёсидая. «У ворот Ёсидая спала собака, — вспоминал Нагакура. — Увидев это, Сэридзава раскрыл свой большой железный веер и ударом его убил собаку». Когда самураи вошли в дом, Сэридзава кипел от злости. В прихожей их почтительно приветствовали десять женщин, в два ряда стоявших на коленях. «Сэридзава молча окинул всех взглядом. Внезапно он ударил одну из женщин веером с такой силой, что она рухнула без памяти», после чего поднялся по деревянной лестнице на второй этаж. В комнате наверху к ним присоединились Хидзиката, Сайто и Хираяма, которых Нагакура заранее попросил «просто поприсутствовать», чтобы помочь утихомирить Сэридзаву. Но утихомириваться тот пока не собирался. «Я беспокоился, что тех двух женщин могут убить из-за такого пустяка и [в результате] пострадает репутация Синсэнгуми». Нагакура имел все основания для беспокойства. Сэридзава приказал управляющему привести обеих, твердя, что «нанесенное ими самураю оскорбление непростительно» и что он намерен разобраться с этим. Управляющий растерялся, но отказать не посмел и пошел вниз за девушками. «Он вполне может отрубить вам головы», — предупредил он. Девушки разразились бурными рыданиями, поскольку прекрасно знали репутацию Сэридзавы. «Вы должны пойти», — сказал управляющий. Он предложил им сесть справа и слева от него «покорно сложив руки на коленях». Если Сэридзава будет вести себя враждебно и «выкажет намерение зарубить вас, я положу руки вам на шеи и скажу, что, если он собирается убить вас, пусть сначала убьет меня. Но не думаю, что он меня убьет. Не беспокойтесь об этом, пойдемте со мной в комнату». Вскоре они присоединились к Сэридзаве и четверым другим ополченцам. «Мне следовало убить обеих за нанесенное оскорбление, — сказал Сэридзава покорно слушающему его управляющему, слева и справа от которого сидели девушки. — Но, поскольку они женщины, я намерен их пощадить». Сэридзава определенно наслаждался душевными муками девушек, поскольку, сказав это, он положил руку на рукоять короткого меча и произнес: «Вместо этого я обрежу им волосы». Он не сводил глаз с женщины, отвергнувшей его прошлым вечером, и Хидзиката настоял на том, что сам это сделает, — в порядке предосторожности, чтобы Сэридзаву, взявшего в руки меч, ненароком не занесло. После слов Хидзикаты у женщин перехватило дыхание, управляющий вздрогнул, а заместитель командира вытащил короткий меч. Одним взмахом он обрезал длинные черные волосы женщины. По примеру Хидзикаты Хираяма в два счета обкорнал вторую девушку, и гнев Сэридзавы был смягчен. ********************************** [9] Букв. «комната», основная ячейка сумо. (Прим. ред.) Часть 5. Чистка Когда сталкиваются властные натуры, дело нередко доходит до насилия. Если эти люди вдобавок заражены вирусом самомнения, оно может принять крайне серьезный оборот. Если столкновение обострено непреклонной волей к власти, ситуация может стать смертельно опасной. Но если хоть один из них обуреваем стойкой тягой к убийству, все неизбежно хладнокровным убийством и закончится. Официально наделенные правом убивать, Синсэнгуми шествовали по улицам Киото и Осаки. Авторитет ополчения рос, и командир Сэридзава Камо пользовался всеми преимуществами своей власти. Вспыльчивый и раздражительный, он наводил ужас на тех, кто рискнул вызвать его гнев, и, по словам Нагакуры Синпати, «его невероятная жестокость ошеломляла даже самих ополченцев». Однажды, когда Сэридзава и несколько его людей прогуливались у реки Кацура в западной части Киото, один незадачливый лодочник случайно задел его линем. Будь на месте Сэридзавы кто-то другой, это рядовое происшествие осталось бы незамеченным и, безусловно, не вошло бы в анналы японской истории. Но Сэридзава рассвирепел, обрубил линь, связал перепуганного лодочника и утихомирился только после пространных извинений, принесенных самураем, которому случилось плыть в этой лодке. Вскорости после этого необузданное поведение командира Сэридзавы встревожило судебные власти Токугава, отвечавшие за порядок в Киото и Осаке. В конце июня 1863 года некий чиновник из хана Минакути, даймё которого был прямым вассалом сёгуна, подал в хан Айдзу официальную жалобу на Сэридзаву. Услышав об этом, Сэридзава тут же послал четверых своих лучших бойцов, включая Нагакуру, Хараду и Иноуэ, в представительство Минакути в Киото, чтобы арестовать чиновника. «Однако, — вспоминал Нагакура, — тот подозревал, что, если он придет в [наш] штаб, его голова слетит с плеч». Чиновник рассыпался в извинениях. По совету Нагакуры он написал письмо с извинениями в адрес Синсэнгуми. Вскоре Сэридзава получил это письмо и, успокоенный извинениями, показывал его остальным ополченцам, «покатываясь со смеху». Вопрос казался исчерпанным, но на следующий день в штаб в Мибу пришел друг чиновника из Минакути. Он попросил вернуть письмо, поскольку«если князь Минакути услышит об этом, моему другу прикажут совершить сэппуку». Поскольку письмо адресовалось Синсэнгуми в целом, на его возвращение требовалось согласие всех членов отряда. На следующий день более сотни ополченцев собралось в просторном банкетном зале Сумия, настоящего дворца развлечений в квартале Симабара в западной части Киото, чтобы решить судьбу человека из Минакути. «Никто не возражал против возвращения письма», — вспоминал Нагакура, и дело было улажено. Вскоре некоторые удалились в комнату поменьше, лучше подходившую для запланированных торжеств. На застеленном татами полу стояли низкие деревянные столики, сервированные красивыми фарфоровыми и лакированными блюдами с закусками к превосходному киотскому сакэ. В деревянной стенной нише стояла прекрасная керамическая ваза. Раздвижные двери украшали затейливые пейзажи, включая, возможно, шедевр стиля Кано. «Нас пригласил сегодня сюда князь Минакути», — сказал Сэридзава собравшимся, явно упиваясь собой и своей значимостью. Юных девушек из веселого квартала позвали развлекать мужчин — танцевать, петь, играть на трехструнном сямисэне, следить за тем, чтобы не пустели чашки. Вскоре Сэридзава напился и, как обычно, сделался вспыльчив. Он осушил чашку сакэ и внезапно брякнул ее на стол. «С обычным своим угрюмым видом, — вспоминал Нагакура, — он обвел всех пристальным взглядом», явно задетый тем, что его чашка не была немедленно наполнена вновь. Потом он взял тяжелый железный веер и двинул по столу, кроша посуду. Женщины перепугались. Когда они попытались покинуть комнату, Сэридзава встал и сбил нескольких из них с ног; прочие же разрыдались. Очистив точно так же и другие столы, он пошел и разбил вазу в нише. Пошатываясь, вывалился в соседний коридор, направился к лестнице и с рычанием отодрал тяжелый брус деревянных перил. Потащил его вниз, где хранились бочки с сакэ, и расколотил их — при этом золотистая жидкость растеклась по полированным деревянным полам. Затем он направился на кухню и перебил все блюда, попавшиеся ему на глаза. К тому моменту владелец Сумия, его служащие и девушки сбежали из дома. Большинство ополченцев, которым, вероятно, претило поведение их командира и которые несомненно устыдились его, тоже ушли. С Сэридзавой остались только Нагакура, Хидзиката и старик, служивший в Сумия. «Скажи владельцу, — пробормотал Сэридзава, не сводя глаз со старика, — что Сэридзава Камо из Синсэнгуми приказывает ему провести семь дней под домашним арестом за свое дерзкое поведение». Когда Хидзиката передал эти слова Кондо в штабе в Мибу, командир, по словам Нагакуры, «просто сложил руки на груди и тяжко вздохнул». Несмотря на свою неуправляемость, Сэридзава умел себя вести и был не лишен некоторой чувственности, коей с выгодой пользовался, особенно в отношении определенного типа женщин. Он модно одевался и обладал грубоватой привлекательностью. Будучи командиром Синсэнгуми, он полагал себя выше закона — невероятное самомнение! Без малейших угрызений совести он брал в кредит товары в городских лавках, и в мыслях не держа платить по счетам. Разве не правда, рассуждал он, что он ежедневно рискует жизнью, защищая жителей Киото? Разве закон и порядок в городе не являются строго необходимыми для выживания торговцев? Он даже доказывал, что торговцы, включая владельца некоего магазина кимоно и его красавицу-супругу, в долгу у него. Поэтому Сэридзава не заплатил за изысканное кимоно, которое заказал в магазине, хотя владелец не раз пытался взыскать долг. Наконец он совершил фатальную ошибку, послав за деньгами свою жену, О-Умэ, наивно полагая, что очарованный Сэридзава заплатит. Он не знал, что Сэридзава уже был очарован во время посещения магазина. Когда О-Умэ пришла к нему в дом Яги, Сэридзава очень обрадовался и пригласил ее в свою комнату. Он выслушал ее просьбы, а затем, когда она договорила, надругался над ней. Но злоба и грубая сила Сэридзавы в сочетании с той самой чувственностью восхитили О-Умэ, и она ушла от мужа, чтобы стать любовницей командира Синсэнгуми. В июле, когда Синсэнгуми были в Осаке, группа противников Токугава похитила богатого торговца из его дома в Киото. Они убили его и насадили его отрубленную голову на бамбуковый шест, воткнутый в грязь у реки, около моста Сандзё. Они объявили, что это кара небес за «преступную торговлю с грязными варварами». Другой причиной было вымогательство. Бунтовщики нуждались в деньгах, чтобы поднять мятеж. Рядом с головой они поместили листовку с именем богатого оптового торговца шелком из лавки Яматоя. Ему угрожали той же участью, если он совершит «подобное преступление». Предполагалось, что владелец Яматоя выкупит себя, пожертвовав деньги на нужды роялистов, что он с готовностью и сделал. Но этим дело не кончилось. Вскоре о происшествии прознал Сэридзава Камо. За пять дней до августовского переворота он сказал своим людям:«Если в Яматоя финансируют изменников, мутящих воду в Киото, тогда пусть дадут денег и нам». Сэридзава со товарищи нагрянул в Яматоя.«Закон и порядок имеют свою цену», — грозили они. Их требования были категорически отвергнуты, и Сэридзава принял решительные меры. Командир Синсэнгуми увел своих людей обратно в ставку в Мибу. А вечером они вернулись к дому торговца с ружьями и даже с пушкой. Они зарядили пушку начиненными порохом ядрами и нацелили ее на склад Яматоя. «Сожгите его дотла!» — зарычал Сэридзава, а затем стоял и смотрел, как его люди обстреливают склад. Искры и тлеющие угли взлетали в воздух. Загорелись соседние здания. На пожарной каланче зазвонил колокол, и вскоре прибыла пожарная команда. Сэридзава, в маске, чтобы скрыть свою личность, приказал своим людям навести ружья на пожарных и пригрозил открыть огонь, если те начнут тушить пламя. Сэридзава взобрался на крышу близстоящего здания и истерически хохотал над разорением, которое учинили он и его люди. Беспорядки продолжались всю ночь и на следующий день, пока склад не был полностью уничтожен. Сэридзава не возвращался в штаб в Мибу до четырех часов дня, опьяненный собственной силой, и все выкрикивал: «Какой восторг! Какой восторг!» (36) Протектор Киото был крайне встревожен. Его Новое ополчение создавалось, чтобы блюсти закон и порядок. Он больше не мог терпеть поведение, этой цели противоречащее. Кондо и Хидзиката разделяли негодование князя Катамори, хотя и по иным причинам. В отличие от Сэридзавы Камо, сына самурая, Кондо и Хидзиката вышли из крестьян. Задачей самурая было воевать, и за это он получал плату. Он не занимался зарабатыванием денег, это было делом торговцев и крестьян. Так думал Сэридзава. Но не Кондо и Хидзиката. Коль скоро они были роси, им приходилось работать, своими руками зарабатывать на жизнь. Они зарабатывали на жизнь убийствами и не гнушались убить товарища, чтобы не лишиться средств к существованию. То, что эти бывшие крестьяне ныне возглавляли полицейские силы Токугава, было просто-напросто чудом, и они остро сознавали, что их взлет к власти стал возможен только в эти кровавые времена. Поведение Сэридзавы ставило под угрозу само существование ополчения, ставшего смыслом их жизни. Последние несколько месяцев эти двое ждали возможности очистить ополчение от Сэридзавы и его клики. Князь Катамори обеспечил им такую возможность. Но приходилось дожидаться подходящего времени. Это время наступило в краткий период относительного спокойствия, последовавший за августовским переворотом. Хотя высказывания Сэридзавы ошеломляли его товарищей, те не могли не восхищаться его отвагой. Как раз перед переворотом, когда вокруг императорского дворца нарастало напряжение, Синсэнгуми получили приказ явиться к дворцовым воротам Хамагури, чтобы помочь силам Айдзу и Сацумы противостоять Тёсю. Восемьдесят ополченцев, выстроившихся в две колонны, выступили под командованием Кондо и Сэридзавы. Несмотря на их броскую голубую форму и красно-белое знамя с иероглифом «макото», закованные в броню воины Айдзу, поглощенные предстоящей битвой, не сразу их признали. Стражники у ворот были вооружены острыми копьями. Наставив копья на приближающиеся колонны, они недвусмысленно потребовали от Синсэнгуми представиться. Ополченцы в замешательстве остановились. Они ожидали, что их встретят как товарищей по оружию, а вместо этого к ним отнеслись с подозрением. Пока Кондо, не ожидавший подобного, медлил в нерешительности, Сэридзава дерзко зашагал к воротам. Один из стражников выставил копье так, что наконечник оказался в шести дюймах от лица Сэридзавы. «Мы — Синсэнгуми, — объявил Сэридзава, — и находимся под эгидой князя Айдзу. Мы получили приказ защищать дворец и сейчас войдем». Он засмеялся над внезапной растерянностью воинов Айдзу, вытащил из-за пояса железный веер и в одно движение раскрыл его, демонстрируя патриотическую надпись и отбив оружие стражника. Люди Айдзу осознали свой промах. «Простите нашу дерзость», — сказали они. Сэридзава закрыл веер, сунул его за пояс, словно короткий меч, и проследовал вместе со своими людьми через ворота. Правая рука Сэридзавы Камо, Синми Нисики, разделял презрение своего начальника к торговцам и его уверенность в том, что командиры Синсэнгуми стоят выше закона (изначально один из трех предводителей, Синми был понижен до заместителя командира. То же звание имели Хидзиката и Яманами). Это презрение, проистекающее из высокомерия, и эта уверенность, проистекающая из испорченности, стоили Синми жизни, но только после того, как Кондо и Хидзиката получили от протектора Киото приказ убрать Сэридзаву. Как и у Сэридзавы, у Синми было звание мэнкё школы Синто Мунэн. Но этот искусный боец постоянно нарушал устав. Он не только проводил больше времени в веселых кварталах, нежели за выполнением своих обязанностей, но и в ряде случаев вымогал значительные суммы у частных лиц под предлогом того, что эти деньги пойдут на благо ополчения. В начале сентября в одном из борделей Гиона (квартал Киото) люди Кондо предъявили Синми эти обвинения. Его вынудили совершить сэппуку прямо на месте. Синми знал, что в случае отказа будет, согласно уставу, обезглавлен. Не имея иного выбора, перед лицом хмурых противников заместитель командира Синми собственным мечом восстановил свою запятнанную честь. «Потеряв «правую руку», Сэридзава все дальше и дальше шел вразнос, — вспоминает Нагакура. — Он ударился в круглосуточный загул, потакая своим прихотям и наплевав на отряд». Со смертью Синми осталось убрать четверых приспешников Сэридзавы. По словам Нагакуры, Кондо был «отважным человеком, не находившем удовольствия в размахивании мечом». Он обнажал свой меч только по необходимости и убивал, только когда был вынужден. Однако такое бывало часто, и один из наиболее значимых случаев произошел дождливой сентябрьской ночью. Какое-то время Сэридзава и его люди были крайне осмотрительны с Кондо и Хидзикатой, не ожидая от этих двоих ничего хорошего. Несколькими днями раньше их подозрительность обострило вынужденное сэппуку Синми. Но когда Кондо и Хидзиката устроили вечеринку в Сумия, оставшиеся приспешники Сэридзавы тоже пришли. Сэридзаву сопровождали помощники заместителя командира Хираяма Горо и Хирама Дзюсукэ. Хираяма имел разряд мэнкё школы Синто Мунэн, Хирама — ученик Сэридзавы — разряд мокуроку. Кондо не сумел бы больше угодить троим своим гостям. Он проследил за тем, чтобы специально нанятые девушки без конца подливали им саке.«Это был пир горой, и стены дома сотрясались от песен», — вспоминал Нагакура. Сэридзава и двое его товарищей ушли поздно. Пьяно пошатываясь, они уселись в паланкин, который под проливным дождем доставил их в Мибу. О-Умэ ждала Сэридзаву в доме Яги. Хираяма и Хирама позвали девиц из квартала развлечений. Вечеринка продолжилась в комнате Сэридзавы. По словам Нагакуры, Хидзиката присоединился к веселью, чтобы убедиться, что все трое напьются в стельку. «Упившись до неспособности даже сидеть, они легли спать». Из комнаты Сэридзавы через длинный деревянный коридор, ведший к соседним комнатам, можно было попасть в садик за домом. Под шум сильного дождя, барабанящего по черепичной крыше, в дом из сада проникли четверо. Сэридзава храпел возле О-Умэ, рядом с ним лежал короткий меч. Здесь же спали и двое других со своими девицами. В соседней комнате спали жена и двое малолетних сыновей Яги Гэннодзё, хозяина дома. Одна из девиц встала, чтобы сходить в уборную. Отодвинув дверную перегородку, она натолкнулась в темноте на двоих мужчин с обнаженными мечами. «Убирайся отсюда, если жизнь дорога», — шепнул один из них. Сэридзава очнулся от сонной одури, схватил меч, с трудом сумел подняться на ноги и попытался защитить себя. Но Хидзиката и Окита серьезно ранили его. Он выскочил в коридор, вбежал в соседнюю комнату, где спали женщина и дети, и в этот момент один из убийц добил его ударом в спину. Сэридзава рухнул прямо на спящих детей, при этом младшего из них случайно ранило в правую ногу. Когда окровавленное тело Сэридзавы распростерлось на постели, старший брат, Тамэсабуро, заметил бегущего по дому Хираму с мечом в руке. Тамэсабуро пошел в соседнюю комнату, где увидел мертвую обнаженную женщину и обезглавленного мужчину. Хираме и второй девице удалось сбежать, их так и не нашли. Из страха женщина и дети, ставшие свидетелями убийства, так и не выдали властям, кто совершил его. На следующий день Кондо подал князю Мацудайре Катамори официальный рапорт, гласящий, что Сэридзава и Хираяма были убиты во сне неизвестными. Им устроили торжественные, соответственно их высокому положению в Синсэнгуми, похороны в храме Мибу, недалеко от дома Яги. Гробы стояли рядом. Покойники были одеты в парадные широкие штаны и куртки с гербами их семей. Рядом с каждым лежал его деревянный тренировочный меч. Раны прикрывала белая хлопковая ткань. Присутствовали все ополченцы, включая Кондо и четверых убийц. Любовнице Сэридзавы таких почестей не воздавали. За телом О-Умэ никто не пришел. Заботами хозяина усадьбы Маэкава ее кремировали и похоронили на кладбище для одиноких. За исключением одного человека из Мито, в отряде не осталось никого из людей Сэридзавы. Его клика перестала существовать. Кондо и Хидзиката стали полновластными предводителями Синсэнгуми. Часть 6. Склонность к убийству «Я презираю убийства и никогда никого не убивал, — сказал однажды Кацу Кайсю. — Взять, например, мой меч. Когда-то я так крепко привязывал его к ножнам, что не смог бы обнажить, даже если бы захотел. Я твердо решил для себя не поднимать оружие на человека, даже если тот поднял оружие на меня. Такие люди для меня не более чем блохи. Если блоха прыгнет вам на плечо, она сумеет только куснуть. Да, укус вызовет зуд, но жизни этот пустяк не угрожает». Сакамото Рёма, также известный своим отвращением к кровопролитию, убил человека лишь однажды — в целях самозащиты. И Рёма, и его наставник Кайсю были умелыми бойцами, чье уважение к жизни зиждилось на силе. А девизом Великого Сайго, истинного самурая и военного вождя Сацумы, было «любить человечество, почитать богов». Вне всякого сомнения, три этих прославленных воина были убеждены, что любое убийство, кроме как в случае крайней нужды, есть грубое нарушение бусидо. В отличие от Синсэнгуми, чья склонность к убийству, подкрепленная суровым и жестоким сводом правил, была исключительной даже для тех кровавых времен. Синсэнгуми были бесспорно верны Токугава бакуфу и тем не менее исповедовали те же антизападные и роялистские взгляды, что и настроенные против Токугава радикалы, которых им поручалось уничтожать. В октябре 1863 года, два месяца спустя после изгнания Тёсю из Киото и через месяц после убийства Сэридзавы Камо, Кондо посетил собрание представителей различных ханов, в том числе Сацумы, Айдзу и Тоса, поддерживавших союз Двора и Лагеря. Они выпили уйму сакэ и обсудили уйму дел. Однако о множестве стоящих перед Японией вопросов, самые серьезные из которых касались международных отношений, опалы Тёсю и союза императора с сёгуном, призванного разрешить насущные проблемы путем национального согласия, говорили мало. Представители Айдзу и Сацумы настаивали, чтобы Кондо, как обычно суровый и, вероятно, раздраженный замалчиванием остро стоящих вопросов, высказал свои политические взгляды. «И Сацума, и Тёсю пытались изгнать варваров, — произнес он, имея в виду морское сражение первых с англичанами в прошлом июле (38) и нападение последних на иностранные корабли в мае. — Но эти попытки ханы предпринимали в одиночку. Мы пока не выступали против варваров все вместе, единой нацией. Организовав союз Двора и Лагеря, мы должны объединиться с императорским двором, помочь бакуфу, прийти к [единству] национального духа, побудив вышестоящих и тех, кто ниже [них], действовать сообща, и тогда изгнать варваров». Позицию Кондо разделяли практически все самураи, за исключением Тёсю и радикалов из Тоса и Сацумы, на собрании не присутствовавших. Даже самые крайние из настроенных против Токугава согласились бы с Кондо, если б тот не призвал Киото объединиться с Эдо, а князей — помочь Токугава. Кондо и большинство его людей (если не все) твердо намеревались изгнать иностранцев, но под законной властью сёгуна Токугава, а не отступников Тёсю. Поэтому-то их с Киёкавой Хатиро пути разошлись, когда тот по приказу императора вернулся в Эдо. Бакуфу, естественно, не собиралось изгонять иностранцев. В первую очередь Эдо необходимо было усмирить роялистов в Киото, для чего готовился союз с императорским двором. Двор, однако, отказывался сдать ксенофобские позиции, тогда как бакуфу, единолично контролировавшему международную торговлю, выгодны были отношения с другими странами. Ситуацию осложняли и некоторые могущественные князья. Завидуя торговой монополии Эдо, они поддерживали союз Двора и Лагеря, но одновременно соперничали друг с другом, стремясь обставить бакуфу в политической игре. Самыми выдающимися из них были так называемые «четыре сиятельных князя» тех тревожных времен: Симадзу Хисамицу из Сацумы, Яманоути Ёдо из Тоса, Датэ Мунэнари из Увадзимы и Мацудайра Сюнгаку из Фукуи. Первые трое были «внешними» князьями, последний — близким родственником сёгуна. Как единственный командир ополчения Кондо Исами в первую очередь стремился одержать верх над врагами Токугава и изгнать иностранцев. Нечего и говорить, что бакуфу радовала такая мощная служба безопасности, подчинявшаяся протектору Киото. В октябре роси из Синсэнгуми за свою верность получили предложение официально вступить в ряды хатамото, так называемых «восьмидесяти тысяч рыцарей сёгуна Токугава» (39). Щедрое ежемесячное жалование прилагалось. Хотя все ополчение, начиная с Кондо и Хидзикаты, бесспорно жаждало занять официальное положение в иерархии Токугава, Кондо отверг предложение. Он чувствовал, что его ополчение выполнило только одну из своих задач, — ведь иностранцы по-прежнему оставались в Японии. И пока те не будут изгнаны, он не заслуживает официальной должности. Однако на жалование он согласился, ибо крайне нуждался в деньгах. Теперь Кондо получал пятьдесят рё в месяц, Хидзиката сорок, офицеры более низкого ранга — по тридцать рё, и рядовые — по десять рё каждый (40). За два с половиной века «Pax Tokugawa» многие самураи, особенно те, кто служил бакуфу, утратили интерес к воинским искусствам. Их мечи стали больше символом статуса, нежели оружием. Эти самураи из воинов превратились в чиновников и государственных служащих. Вот что говорил о сложившейся ситуации Кацу Кайсю, всегда критически относившийся к своим товарищам — самураям Токугава: «Изначально многие из хатамото Токугава <...> были стойкими и непобедимыми. Но за два с лишним столетия мира они погрязли в роскоши и бездействии и в конечном счете стали мягкотелыми. Они давным-давно забыли обычаи своих предков. И теперь, перед лицом великих трудностей последних лет бакуфу, могли только горячиться и шуметь, словно кто-то перевернул их короб с игрушками. Они были совершенно бесполезны». Несмотря на упадок воинского сословия в Эдо, угроза иностранного нападения встряхнула самураев в других областях Японии. Началось возрождение воинских искусств. Многие самураи заново открыли истинное предназначение своих мечей и с новой страстью принялись тренироваться. Даже крестьяне, одевшись как самураи, вооружились двумя мечами и взялись изучать кендзюцу. Последнее явление широко распространилось в родных краях главы Сиэйкана. Кондо Исами разделял распространенную веру в том, что суровые воинские тренировки необходимы для воспитания отваги и боевого духа и развития боевого мастерства. Вместе с Хидзикатой он разработал обязательный учебный план, включавший кендзюцу, дзюдзюцу, яридзюцу, артиллерию и верховую езду. Никому из ополченцев не разрешалось пропускать ни одного занятия. Они также должны были изучать литературу. Сам Кондо с почти религиозным рвением каждый вечер два часа упражнялся в каллиграфии — редко, если вообще пропуская занятия. Он твердо решил занять место среди выдающихся деятелей своего времени, большинство из которых преуспели и в поэзии, и в воинских искусствах. Он взял псевдоним Тосю, буквально — «Восточная провинция», убежденный в военном превосходстве самураев востока над западными. Также, чтобы подготовить рядовых к многочисленным опасностям уличных боев и реальной войны, во мраке ночи проводились специальные занятия с применением настоящих мечей вместо деревянного и бамбукового учебного оружия, используемого в тренировочных залах. Порой людей поднимал с постели их товарищ, размахивающий обнаженным мечом. Результат мог быть кровавым, если не фатальным. (Поскольку люди спали в казарме, даже успешно отразившего внезапную атаку вполне могли потом приговорить к сэппуку. И вот почему. Ополченец, отбившись от противника, мог получить удар в спину от соседа, разбуженного шумом. Это все же было нарушением бусидо, а нарушение кодекса самурая каралось согласно уставу.) Чтобы отточить умение рубить человеческую плоть, ополченцев заставляли проводить казнь или служить своим товарищам, вынужденным совершить к сэппуку, в качестве секунданта. Обязанностью секунданта было обезглавливать приговоренного только после того, как тот должным образом вспорет живот, или, если у него не получалось, ловким ударом меча отправлять его на тот свет. «Каждый день они выходили на улицы и скрещивали мечи с врагом. Один ополченец заявил, что кровь убитого им в тот день брызнула на конек крыши близстоящего дома. Второй говорил, что кровь [его жертвы] брызнула не выше белых стенных панелей. Еще один хвастал, что кровь того, кого он зарубил, запятнала крышу дома». Этот фрагмент повествования Симосавы по меньшей мере наводит на мысль, что Синсэнгуми убили больше людей, чем можно сосчитать. Убийства стали рутинным занятием ополченцев, жизнь которых ныне зависела от кровопролития и террора. Вероятно, самым свирепым убийцей был командир. «Он был грозен, даже когда пил, — почти полвека спустя вспоминала бывшая любовница Кондо, прежде куртизанка в Киото. —Люди говорили о тех, кого убили сегодня, и о тех, кого собираются убить завтра. Все это было ужасно. Как я слышала, к тому времени Кондо убил человек пятьдесят или шестьдесят». Хотя члены Синсэнгуми были умелыми бойцами, обладали превосходным боевым духом и неколебимой готовностью убивать, даже это не обязательно отличало их от прочих соотечественников, включая их врагов. Такэти Ханпэйта, предводитель партии крайних роялистов Тоса, в начале 1860-х имел в своем распоряжении команду наемных убийц, терроризировавшую улицы Киото. Его знаменитые бойцы Окада Идзо и Танака Синбэ, называвшие себя хито-кири (букв. «тот, кто режет людей»), во время террора Ханпэйты перерезали уйму народа. Профессионалов вроде Окады и Танаки во время революции хватало у обеих сторон. Что отличало Синсэнгуми от прочих убийц и террористов, так это преимущество, заключавшееся в официальной санкции на убийства. К лучшему или к худшему, их воинский дух, навыки боя и склонность к убийствам подкрепляла поддержка правительства Эдо. Но, что, возможно, важнее всего, незаурядную силу Синсэнгуми закаляли жесткий кодекс и строгий процесс отбора, с помощью которого Кондо и Хидзиката набирали людей. Прежде чем кандидата принимали в «рядовые бойцы», он должен был доказать, что достоин этого, продемонстрировав должную степень отваги, боевого духа и воинского умения, а также готовность совершить убийство. Кандидата могли испытывать в тренировочном зале сражением на настоящих мечах. Могли потребовать совершить казнь или стать секундантом при сэппуку. Если кандидат хотя бы кривился или бледнел при виде запекшейся крови, он проваливал испытание. Но даже если нет, его все равно могли взять на «испытательный срок». Прежде чем сделать его полноправным ополченцем, от него могли потребовать показать, чего он стоит в уличном бою. Если он демонстрировал должное умение, отвагу и готовность убивать, он мог стать рядовым. Если нет, он мог быть убит врагами или казнен за нарушение кодекса. Нижеследующая история повествует о том, как подобного успеха в бою потребовали от человека по имени Хасимото Кайсукэ. В июле 1864 года, в неудачной попытке вернуть благосклонность двора, Тёсю обстреляли своих врагов из Айдзу и Сацумы, защищавших дворцовые ворота (41). В следующем месяце бакуфу издало указ, предписывающий крупным феодальным владениям подготовить армии для похода против Тёсю (42). Эдо намеревалось — что широко осуждалось и в конечном итоге не было осуществлено — покарать Тёсю и вновь обрести абсолютную власть. Пытаясь обуздать распространяющиеся по Киото слухи о походе, получить общественную поддержку и убедить людей, что ныне, когда подавили мятеж Тёсю, «Pax Tokugawa» восстановлен, бакуфу разместило по всему городу, по обочинам и на мостах, доски объявлений, на которых Тёсю ославили за «явную измену». Но жители Киото не поддержали бакуфу, и его опрометчивый пропагандистский ход лишь укрепил враждебность Тёсю и их союзников, включая множество ронинов, скрывающихся в императорской столице. По общему мнению, Синсэнгуми и их союзники Айдзу прибегали к вымогательству, запугиванию и насилию, и были они, мягко говоря, непопулярны среди местных, которые сочувствовали, чтобы не сказать — смело поддерживали роялистов Тёсю и их союзников-ронинов. Бакуфу продолжало размещать хулительные доски объявлений в течение двух лет, пока те не намозолили роялистам глаза. Наконец в августе 1866 года группа ронинов под покровом ночи вымазала черной тушью доску объявлений на западном подходе к Большому мосту Сандзё (43). Когда власти на следующее утро обнаружили этот вандализм, они поставили новую доску. Когда она и последующие были точно так же измараны, к делу привлекли Синсэнгуми. Ночью 12 сентября заместитель командира Хидзиката Тосидзо послал на борьбу с вандализмом тридцать четыре человека. Те разделились на три группы, разместившиеся к западу, к востоку и к югу от моста. Двое переодетых нищими ополченцев, в соломенных накидках и с ружьями, ждали под мостом (44). Заметив кого-либо подозрительного, наблюдатели должны были выстрелом предупредить остальных, которые бросились бы к мосту и захватили вандалов. Одним из наблюдателей и был кандидат Хасимото Кайсукэ. Около полуночи Хасимото заметил восьмерых человек из Тоса, приближающихся с севера вдоль реки. В ярком серебряном свете полной осенней луны он ясно видел их длинные мечи и слышал, как они поют, неспешно идя по каменистому берегу. Как только стало ясно, что они направляются прямо к доске объявлений, Хасимото дал предупредительный выстрел. Когда люди Тоса сбросили две доски в реку, на мосту началось безумие. Самураи сражались в лунном свете, звучали воинственные кличи, сверкали и лязгали мечи. Тоса было меньше, они были менее опытны и бежали к ближайшей улице, где Хасимото зарубил одного из них. Другого убил Харада, а третьего захватили — живого, но тяжелораненого. Остальные пятеро сбежали. Хасимото и еще несколько ополченцев были легко ранены. Они вернулись в штаб, чтобы доложить о происшествии Хидзикате. Хасимото выдержал испытание, получил пятнадцать рё за доблесть и стал полноправным членом отряда. Мрачными наклонностями и потрясающим мастерством испытанных убийц из Синсэнгуми неоднократно пользовался их командир. Как уже отмечалось, Кондо Исами обладал непреклонной волей к власти, усиленной вирусом самомнения. Та же воля к власти погубила Сэридзаву Камо, которого Кондо «вычистил» из ополчения. И, безусловно, именно по причине невероятного самомнения Сэридзава прошлым летом зарубил одинокого борца сумо в Осаке, что повлекло за собой попытку отмщения со стороны товарищей борца. Кондо тут же доложил об инциденте в магистрат Токугава в Осаке. «Мы убили их, потому что они нас оскорбили», — сказал он, ожидая, что это заявление все уладит. Но судебный чиновник по имени Утияма Хикодзиро не одобрял обычные для Синсэнгуми силовые методы добывания денег. Более того, он был известен своей несклонностью спускать дело на тормозах. Он настаивал, чтобы Кондо припомнил детали мнимого оскорбления. Кондо стоял на том, что, раз ополчение действовало по приказу протектора Киото, дело лежит вне юрисдикции властей Осаки. Хотя Утияму вынудили прекратить расследование, позже он заплатил высшую цену за то, что бросил вызов авторитету Кондо. Это случилось в следующем мае (1864 год). Кондо в сопровождении Окиты, Харады, Нагакуры и Иноуэ нарочно отправился в Осаку. Они узнали, что Утияма работает примерно до десяти часов вечера, а затем в паланкине добирается с работы домой. Они знали, что паланкин пересечет определенный мост и что по причине позднего времени поблизости никого не будет. Кондо и его люди поджидали в темноте на подходе к мосту. Паланкин Утиямы сопровождал телохранитель. Но это ничего не изменило. Как только из темноты внезапно появились пятеро человек с мечами наголо, охранник и носильщики спаслись бегством. Окита проткнул мечом тонкую бумажную стенку паланкина, ранив Утияму. Затем того вытащили наружу и обезглавили. Голову насадили на бамбуковый шест, воткнув его в мягкую землю у моста. Рядом оставили плакат с фальшивым объявлением, что Утияму постигла «кара небес» за преступления против народа, представив все так, будто очередной чиновник Токугава погиб от рук ронинов. План оказался успешным. Синсэнгуми обвинили в убийстве Утиямы только через четверть с лишним века, когда все участники нападения, за исключением Нагакуры, были уже мертвы. Часть 7. Резня в Икэдая Ветреной июньской ночью бунтовщики планировали поджечь императорский дворец и в последующей суматохе похитить императора. Они намеревались подстеречь протектора Киото, который непременно поспешил бы ко дворцу, и зарубить его на месте. Они собирались убить тех князей, кто выступил бы против них, и перевезти императора в Тёсю. Они намерены были потребовать от Сына Неба издать указ о нападении на бакуфу и вынудить двор назначить князя Тёсю протектором Киото. Этот замысел был несвоевременным, неразумным и неудачным. И хотя он повлек бы за собой конец движения за изгнание иностранцев, это не умаляло его далеко идущих последствий и того, что результатом его стал поворотный момент в революции. Меж тем отличавшая Синсэнгуми склонность к убийству достигла апогея в одном из печально известных эпизодов этого момента — резне в гостинице Икэда. В пятом месяце первого и единственного года эпохи Гэндзи (май 1864 года), накануне еще одного безумного и кровавого лета, в императорской столице командир Кондо Исами переосмысливал свою роль главы городской полиции и подумывал о роспуске Синсэнгуми. В прошлом январе сёгун Токугава Иэмоти повторно посетил Киото, дабы упрочить согласие между ведущими сторонниками союза Двора и Лагеря, обретшими политический контроль после августовского переворота. Переговоры проходили с января по март как при императорском дворе, так и в крепости Нидзё, цитадели Токугава в Киото. Присутствовали шестеро могущественных князей, поддерживавших союз; среди них Хитоцубаси Ёсинобу, князья Айдзу, Фукуи, Тоса, Сацумы и Увадзимы (45). Обсуждались два основных вопроса. Первый касался закрытия восточного порта Иокогама для иностранцев, что ограничило бы международную торговлю портами Нагасаки на юго-западе и Хакодатэ на севере. Сторонники Токугава выступали за закрытие Иокогамы, чтобы доказать императорскому двору — Иэмоти намерен честно выполнить свое обещание. Но бакуфу блефовало и не собиралось ни закрывать Иокогаму, ни изгонять иностранцев. Втайне оно добивалось все того же: успокоить императора-ксенофоба, чтобы взять в политической игре верх над могущественными провинциями. Прочие присутствующие князья, особенно Симадзу Хисамицу из Сацумы, возражали, доказывая, что нарушение торговых договоров может привести к войне. Другой вопрос касался отношения к отступникам Тёсю. Ёсинобу во главе сторонников Токугава призывал не щадить открытого врага бакуфу и даже, возможно, отправить в Тёсю карательную экспедицию. Другие князья выступали за то, чтобы проявить снисходительность. Согласие так и не было достигнуто, и в марте переговоры прекратились. Меж тем сёгуну было вручено предписание императора изгнать иностранцев. Но выдворить их силой оружия было не более реально, нежели в прошлом году, когда Тёсю обстреляли иностранные корабли в Симоносэки. Узнав, что сёгун снова собирается покинуть Киото, не имея ясного плана дзёи, Кондо тут же отправил Айдзу письмо, прося разрешения распустить Синсэнгуми. Он напомнил властям, что он сам и его люди изначально вступили в Ополчение роси не только для защиты сёгуна, что повлекло за собой аресты и убийства врагов Токугава, но и для того, чтобы сражаться в Киото в авангарде движения за изгнание варваров. Словно для того, чтобы успокоить Кондо, власти снова предложили ему и его людям официальные ранги в иерархии Токугава и уверяли, что сёгун закроет Иокогаму и что Синсэнгуми в конечном итоге вернутся в Эдо, чтобы помочь ему изгнать иностранцев из Японии. Кондо склонен был принять это повторное предложение — возможно, он начинал осознавать: бакуфу не развяжет войну с иностранными державами. Кондо был абсолютно прав — и по иронии судьбы вопреки его опасениям всего через месяц после его письма Айдзу происшествие в киотской гостинице окончательно утвердило Синсэнгуми в роли самого грозного орудия бакуфу в деле ареста и уничтожения врагов Токугава. После переворота 18 августа ходили слухи, что Тёсю планируют нападение на императорскую столицу. Роялисты продолжали осуществлять «кару небес» в отношении Токугава и их сторонников в Киото и Осаке. Естественно, в преступлениях подозревались Тёсю. В апреле Синсэнгуми арестовали за поджог человека из Тёсю. Под угрозой пыток он выдал, что в Киото скрывается примерно двести пятьдесят самураев Тёсю. Первого июня Синсэнгуми арестовали двоих подозрительных людей на восточном берегу Камогавы. Те, также под угрозой пыток, выдали, что Тёсю планируют убить протектора Киото и поджечь императорский дворец. Перед этим, в конце мая, Синсэнгуми узнали, что самураи Тёсю, изгнанные из Киото, и отступники-ронины крутятся вокруг Икэдая. Эта гостиница располагалась в районе Каварамати, на западном берегу реки Камо, к северу от Малого моста Сандзё, в непосредственной близости от представительств княжеств и сердца города — дворца императора. Было известно, что самураи Тёсю часто посещают Икэдая и что ее владелец сочувствует роялистам и только рад предоставить свой дом мятежникам ради дела революции. Кондо Исами отрядил четверых ополченцев разведать потенциально опасную ситуацию. Среди них были Ямадзаки Сусуму и Симада Кай. Шпионы Кондо вышли на человека по имени Фурудака Сюнтаро (46). Фурудака был ронином из провинции Оми близ Киото. Два года назад он унаследовал лавку под названием Масуя, которой управлял под именем Киэмон (47). От командования Синсэнгуми не укрылось то, что Масуя располагалась недалеко от Икэдая и представительств как Тёсю, так и Тоса. Но они не знали, что после августовского переворота дом Фурудаки служил убежищем диссидентам-роялистам, включая членов обоих этих кланов, которые задумали свергнуть правительство. Среди этих диссидентов был Миябэ Тэйдзо, ронин из хана Кумамото. Ключевая фигура планируемого восстания, Миябэ ранее служил могущественному «внешнему» князю Кумамото в качестве старшего мастера по военному делу. Ныне он числился среди национальных лидеров направленного против Токугава и иностранцев роялистского движения. В возрасте сорока четырех лет он был одним из самых старших и самым уважаемым из киотских роялистов, большинству которых было от двадцати до сорока. После августовского переворота Миябэ служил офицером штаба императорской гвардии и сопровождал Сандзё Санэтоми во время его бегства в Тёсю (48). Миябэ тайно вернулся в Киото в мае. Неосторожность Миябэ вывела Синсэнгуми прямо на Масуя. Первого июня он послал пожилого слугу Тюдзо в город с поручением. Синсэнгуми опознали его, Тюдзо был задержан возле буддистского храма и допрошен на предмет местонахождения его хозяина. Когда старик отказался говорить, его привязали к главным воротам храма и оставили так до тех пор, пока он не согласится сотрудничать. Хозяйка близлежащей гостиницы увидела старика и освободила его. Синсэнгуми наблюдали. Они проследили за Тюдзо до Масуя. К тому времени, как они прибыли туда, Миябэ сбежал, чтобы укрыться в надежных стенах представительства Тёсю, а вот для самурая, называвшего себя Киэмоном, хозяина Масуя, дело кончилось плачевно. На рассвете пятого июня более двадцати членов Синсэнгуми, включая Нагакуру, Окиту, Хараду, Иноуэ и вступившего в ополчение в прошлом октябре Такэду Канрюсая, нагрянули в Масуя. Они искали Миябэ, но, естественно, не нашли. Вместо него они нашли и тут же арестовали Фурудаку. При обыске обнаружился тайный склад оружия и боеприпасов, а также спрятанные в потайном отделении шкафа компрометирующие документы, которыми обменивались заговорщики. Эти документы подтвердили то, что Синсэнгуми услышали от двоих недавно задержанных на восточном берегу Камогавы. Мятежники в самом деле планировали поджечь дворец и убить протектора Киото. Что столь же ошеломляло и ничуть не менее тревожило, они намеревались похитить императора. Теперь Синсэнгуми убедились, что Фурудака по уши увяз в заговоре и был поставщиком оружия, — хотя деталей, нужных для подавления восстания, включая место, время и способ действия, пока не знали. Фурудаку доставили в штаб в Мибу и поместили в темный и сырой двухэтажный склад в усадьбе Маэкава, где его допросили Кондо и Хидзиката. Фурудака отказался говорить. По словам Нагакуры, Фурудака прибыл в Киото «преисполненный решимости умереть и не сказал бы ничего». Его били кнутом, пока кожа на его спине не повисла лохмотьями. Он «закрыл глаза, стиснул зубы и лишился чувств, но рта не раскрыл». Наконец Хидзиката потерял терпение. Он связал руки Фурудаки за спиной и подвесил его вниз головой на прочной веревке, переброшенной через балку, затем вбил деревянные клинья в подошвы ног Фурудаки, прикрепил к клиньям большие свечи и зажег фитили. Густой поток расплавленного воска потек по ногам Фурудаки. Боль была невыносимой. Промучившись почти полчаса, он наконец сломался и не только подтвердил, что планируется государственный переворот, что уже было известно из документов, найденных в его доме, но и признался, что его товарищи, включая людей из Тёсю, скрываются в домах и гостиницах в районе Каварамати. Неожиданные выводы из признания Фурудаки встревожили и взбесили Кондо и Хидзикату — и подстегнули их склонность к убийству. Не менее встревожены и взбешены были мятежники, узнав об аресте Фурудаки и обнаружении компрометирующих документов и тайника с оружием. Большинство мятежников происходили из Тёсю, Тоса и Кумамото. Хотя они не верили, что Фурудака добровольно раскроет врагу их планы, репутации Синсэнгуми было довольно, чтобы пробудить их наихудшие опасения. Самые уравновешенные, предполагая, что Фурудака убит, а их замысел раскрыт, предлагали вернуться в родные провинции и разработать встречный план удара в более подходящее время. Однако некоторые горячие головы призывали безотлагательно атаковать ставку Синсэнгуми, вырезать всех врагов, которые там будут, спасти Фурудаку, если тот еще жив, и следовать первоначальному плану. Чтобы решить, как действовать дальше, мятежники созвали ночью собрание. Местом встречи назначили гостиницу Икэда в Каварамати. Тем же вечером самураи пяти поддерживавших Токугава кланов, включая Айдзу, Хиконэ и Кувана (49), вместе с Синсэнгуми и другими проверяли гостиницы, чайные домики, рестораны и представительства провинций в Каварамати и окрестностях. Количество членов Синсэнгуми сократилось до сорока человек. Некоторые были больны, и в этот вечер годных к службе насчитывалось тридцать четыре. Кондо взял девятерых для поисков на западном берегу реки. Среди них были Нагакура, Окита и Тодо — трое его лучших фехтовальщиков. Хидзиката повел примерно двадцать человек, включая Хараду, Иноуэ и Сайто, на восточный берег (50). Пятого июня в Киото был канун большого праздника Гион, который привлекал любопытствующих со всей Японии. Стояла жаркая летняя ночь. В окрестностях Малого моста Сандзё, освещенного белыми и красными праздничными фонарями, толпился народ, жаждущий освежиться на прохладном ветерке, дующем с Камогавы. Как вспоминал Нагакура почти полвека спустя, никто из собравшихся даже в самых своих безумных мыслях не предполагал, что поблизости вскоре развернется одна из самых жестоких битв, одно из самых знаменательных событий последних кровавых лет правления Токугава бакуфу. Да и люди Кондо, добравшись к десяти вечера до ворот Икэдая, не подозревали, что наверху им придется скрестить мечи со множеством противников (51). В свою очередь, мятежники наверху представления не имели, что десятеро опытных бойцов, столь же полных решимости умереть, защищая бакуфу, сколь они сами были полны решимости уничтожить его, уже вошли в ворота гостиницы. Люди Кондо были одеты в кольчуги, железные шлемы с кольчужными капюшонами и перчатки — вроде тех, что Кондо получил от своих друзей в Таме (52). У бунтовщиков такой защиты не было. Они набились в одну комнату, легко одетые по случаю жаркой ночи, пили сакэ и горячо обсуждали свои военные планы. Чем больше они пили, тем больше возбуждались, чем больше они возбуждались, тем больше пили. Десять человек внизу лестницы наверняка слышали шум наверху. Кондо вошел первым, за ним Нагакура, Окита и Тодо. Остальные остались снаружи, чтобы предотвратить бегство заговорщиков. Войдя, четверо бойцов обнаружили ружья и копья и связали их вместе, чтобы их нельзя было сразу пустить в ход. Кондо позвал хозяина, и тот быстро вышел из соседней комнаты. — Кто здесь? — спросил хозяин. — Синсэнгуми! — рявкнул Кондо. — Мы пришли с обыском. Хозяин запаниковал и ринулся вверх по задней лестнице. Четверо бойцов последовали за ним. Наверху они столкнулись с почти двадцатью людьми с мечами наголо. «Мы ведем расследование, — объявил Кондо. — Если окажете сопротивление, то будете безжалостно убиты». Согласно мемуарам Нагакуры, «они задрожали от страха и отступили назад. Тогда один из мятежников, на редкость храбрый человек, внезапно атаковал. Окита убил его одним ударом. Остальные бросились вниз по лестнице. <...> Кондо приказал нам догнать их». Внизу Окита начал кашлять кровью, сраженный приступом туберкулеза, который позже погубил его. Кондо караулил заднюю часть дома, Нагакура — участок перед передней дверью, Тодо — сад. Вскоре подоспели Хидзиката и его люди. Один из мятежников пытался ускользнуть через переднюю дверь, но Тани Сандзюро из группы Хидзикаты пронзил его копьем, а Нагакура добил ударом в плечо. Затем через переднюю дверь попытался проскочить еще один человек. Нагакура разрубил его от плеча наискось. «В саду я обнаружил человека, прятавшегося в уборной. Я проткнул его мечом. Он попытался достать меч, но так ослабел, что упал. Я незамедлительно ударил его еще раз». Вскоре самураи Айдзу и других кланов окружили Икэдая. Мятежники «бросались на нас, как загнанные в угол крысы, свирепо размахивая мечами над головами», — вспоминает Нагакура. «С Тодо вражеским мечом сбили шлем», — писал своим родным и друзьям на востоке Кондо.«Тодо ранили в центр лба, — пишет Нагакура. — Кровь залила ему глаза, мешая сражаться». Человек, ранивший Тодо, напал на Нагакуру. Завязалась отчаянная драка, острие меча противника зацепило грудь Нагакуры, «не ранив меня, но разорвав одежду». Нагакура отразил удар в запястье и тут же контратаковал, рубанув нападающего от левой стороны лица до шеи. «Брызнула кровь, и он упал». Меж тем Нагакура«почувствовал, что моя правая рука стала липкой. Приглядевшись, я заметил, что у основания большого пальца рассечена плоть». Кондо яростно дрался с четырьмя или пятью противниками. Его трижды едва не ранили. Когда Харада, Иноуэ и Такэда ворвались в дом, четверо мятежников бросили мечи и позволили захватить себя в плен. Тогда же несколько ополченцев, карауливших переднюю дверь, ворвались внутрь. Внезапно под одним из мятежников наверху провалился пол. «Такэда Канрюсай рубанул его», а Симада Кай добил. «Мы сражались против множества врагов, — пишет Кондо. — Искры летели [от наших клинков]. После двух часов сражения меч Нагакуры сломался пополам, у меча Окиты обломился кончик, клинок Тодо расщепился, как бамбуковая метелка. <...> Мой меч, вероятно потому, что это был драгоценный клинок Котэцу, остался невредим. <...> Хотя я был опытным бойцом, <...> наши противники были многочисленны и отважны, так что я почти распрощался с жизнью». К концу боя множество самураев из лагеря Токугава собрались вокруг Икэдая. Согласно письму Кондо, семеро мятежников погибли в бою, четверо впоследствии умерли от ран и двадцать три было взято в плен. Многие бунтовщики, получившие серьезные ранения, покончили с собой — как внутри, так и снаружи Икэдая. Предводитель заговорщиков Миябэ Тэйдзо яростно сражался, но Кондо, Окита, Нагакура и другие были сильнее. Он получил множество ран. Чтобы его не взяли живым, он совершил сэппуку у основания лестницы. Миябэ близко дружил с двумя покойными предводителями роялистов — Ёсидой Сёином и Киёкавой Хатиро. Первый был типичным японским революционером и любимым учителем роялистов хана Тёсю и проповедовал доктрину почитания императора и изгнания варваров. Сёина обезглавили в ходе чистки Ии Наосукэ. Миябэ, Киёкава и Сёин — все были уничтожены. То, что Синсэнгуми несли прямую ответственность за смерть первого, противостояли второму и убили последователей третьего, разумеется, вызвало одобрение протектора Киото и властей Эдо. Среди последователей Сёина, убитых в Икэдая, был Ёсида Тосимаро из Тёсю. Перед смертью Сёин выразил надежду, что Тосимаро сыграет в революции существенную роль. Ему было всего восемнадцать, когда Сёина казнили в Эдо в 1859 году. Пять лет спустя он вместе с Миябэ спланировал в Киото предотвращенный мятеж. Получив легкую рану в плечо, Тосимаро вырвался из Икэдая и побежал за подкреплением в расположенное неподалеку представительство Тёсю. Обстоятельства его смерти неясны. Согласно Симосаве, он, вооружившись копьем, ринулся обратно в Икэдая, чтобы продолжить бой, но в саду за домом натолкнулся на Окиту, который убил его без боя (53). Мотидзуки Камэята, ронин из Тоса, близкий друг Сакамото и ученик Кацу Кайсю, также погиб в бою. Ему удалось вырваться из Икэдая, но ближайшие улицы были оцеплены. Когда люди Айдзу попытались его схватить, он отрубил одному из них руку, второму рассек лицо и побежал к обещавшим укрытие стенам представительства Тёсю. Но он был серьезно ранен и быстро слабел. Чтобы не попасть в руки врагов, он опустился на колени, достал короткий меч и вспорол себе живот. Из множества самураев Тёсю, скрывавшихся в Киото, лишь единицы пережили революцию. Среди них был Кацура Когоро, один из «отцов-основателей» современной Японии (54). Блестящий ученик Ёсиды Сёина, мастер меча, закулисный манипулятор, обладавший умением никогда не оказываться не в том месте и не в то время, ловко и осмотрительно проведший переговоры касательно будущего альянса Сацума-Тёсю, который окончательно похоронил Токугава, 31-летний Кацура был политическим лидером революционеров Тёсю. Он покинул Хаги, один из двух политических центров Тёсю, в прошлом январе и в том же месяце под чужим именем прибыл в Киото, где скрывался в представительстве хана Цусима. В то время как радикалы в Киото рвались напасть на Токугава, хладнокровный и расчетливый предводитель Тёсю противился этому. После провала переговоров между ведущими князьями Кацура понял, что клан Тёсю может вскоре вернуть себе свои политические позиции в Киото, и хотел до того момента отложить восстание. Чтобы помочь делу, он тайно вел в Киото переговоры о поддержке с революционерами из некоторых могущественных кланов, включая «внешние» Тоттори, Тикудзэн, Бидзэн и Цусиму. До поры до времени ему удалось убедить товарищей по оружию повременить с военными действиями, однако после событий в Икэдая их уже нельзя было удержать. Где он сам находился во время нападения — загадка истории. Приглашенный на встречу Миябэ и другими, он пришел в Икэдая где-то за час до нападения. В своей автобиографии Кацура отмечал: «Поскольку никого еще не было, я отправился в находившееся неподалеку представительство клана Цусима». Хозяин Икэдая сбежал вместе с женой и детьми. «Ему не связали руки», — вспоминал Нагакура. После боя внутри здания хозяин «развязал нескольких бунтовщиков из Тёсю, дав им сбежать». Харада Саносукэ, заметив это, «бросился вдогонку и убил их». На следующий день хозяин был арестован, допрошен и брошен в тюрьму, где «умер под жестокими пытками». Последствия «беспримерной трагедии», по описанию Нагакуры, иллюстрировали невероятную жестокость битвы. Ни одна бумажная раздвижная дверь не уцелела, все были изорваны в клочья. Деревянные потолочные панели были расколоты, когда тех, кто прятался за ними, протыкали снизу копьями. Татами во многих комнатах, и наверху и внизу, были заляпаны свежей кровью. Особенно печально выглядели отрубленные руки и ноги и клочья кожи лица с сохранившимися на них волосами, валявшиеся вокруг. Зрелище снаружи было не менее «печальным». По словам одного из свидетелей, тела совершивших сэппуку пролежали на улице долгие часы. Учитывая летнюю жару, зрелище, вероятно, было жуткое (55). Другой свидетель описывает огромные лужи крови перед находившимися неподалеку представительствами кланов Тёсю и Кага и в саду дома одного торговца, тоже рядом с Икэдая. Только трое из собравшихся в гостинице Икэда ночью 5 июня 1864 года пережили революцию. Потери роялистов в Икэдая и ответной атаке Тёсю в следующем месяце (56) были сокрушительными. Считается, что из-за налета Синсэнгуми на Икэдая Реставрация Мэйдзи задержалась на целый год. «Если бы Синсэнгуми не одержали великую победу в Икэдая, — заявлял Нагакура, — Токугава бакуфу пало бы значительно быстрее». Но гнев, разгоревшийся в самураях Тёсю, сплотил клан, и в отношении войны до победного против Токугава наконец было достигнуто согласие, что стало поворотной точкой революции. Это ставит под сомнение широко распространенное мнение, будто события в Икэдая затормозили Реставрацию Мэйдзи, и скорее служит аргументом в пользу того, что на самом деле резня ускорила крах бакуфу. Бесспорно, в Икэдая Синсэнгуми прорубили свой путь в сердце тех кровавых времен, став самой грозной полицейской силой в истории Японии. Люди упивались своей победой. Когда следующим утром Кондо и его люди, построившись в две колонны, возвращались в свою ставку, «десятки тысяч [смотрели на нас] с обочин дороги». Некоторые ополченцы держали в руках обнаженные мечи, поскольку клинки из закаленной стали были погнуты или сломаны и не входили в ножны. Окита, оправившийся от приступа, шел сам. Окровавленного Тодо несли на носилках. Нагакура тоже был в крови. Согласно Симосаве, процессию возглавляли улыбающиеся Кондо и Хидзиката. Разумеется, предводители Синсэнгуми ликовали. Они использовали свою склонность к убийству, чтобы осуществить свое стремление к силе и власти, и теперь победоносно шествовали, демонстрируя себе и миру, что с ними отныне поневоле придется считаться. Усмирение ронинов осталось в прошлом; ныне смыслом их существования стала расправа с врагами сёгуната Токугава. Ослепленные победой, они даже не думали о том, что погубили нескольких лучших людей своего времени. Кондо и Хидзиката «были так спокойны, — пишет Симосава, — что никто даже не подумал бы, что они только что сражались в жестоком бою». Только один ополченец погиб в бою. Еще четверо были ранены, двое — смертельно. Через два дня после инцидента в Икэдая хан Айдзу наградил Синсэнгуми среди прочего шестью сотнями рё. Командир Кондо получил тридцать рё, новый меч и бочонок сакэ, заместитель командира Хидзиката — двадцать три рё, Окита, Нагакура, Тодо, Такэда и еще двое — по двадцать. Одиннадцать ополченцев, включая Иноуэ, Хараду, Сайто и Симаду, получили по семнадцать рё, двенадцать ополченцев — по пятнадцать, семьи троих погибших — по двадцать рё. Часть 8. Повесть о бусидо Нести полную меру ответственности за свои действия — вот непреложное требование бусидо. Кодекс чести самураев был в любой ситуации превыше личных представлений о том, что правильно, а что нет, превыше семьи, клана и господина. И именно благодаря этому незыблемому кодексу самураи сохранили свою вековую беспримерную честь, даже когда рушились устои их социальной и политической системы. После инцидента в гостинице Икэда власти приказали Синсэнгуми и прочим силам безопасности день и ночь патрулировать город, разыскивая самураев Тёсю и их сообщников, которые могли все еще скрываться в Киото. Синсэнгуми хорошо выполняли свою работу. «В своем ночном дозоре они обследовали дом за домом, — писал один современник. — Обнаружив ронинов, они вышибали двери и хватали всех до единого, будь их даже тридцать-сорок». По словам Симады Кая, Кондо выезжал на патрулирование верхом на белом коне, всегда в сопровождении пяти-шести человек в белых головных повязках и с копьями. Ночью 10-го июня, через пять дней после происшествия в Икэдая, Синсэнгуми узнали, что Тёсю собрались в ресторане Акэбоно-тэи на холмах Хигасияма в восточной части города. Несколько ополченцев в сопровождении людей Айдзу направились туда. По прибытии вместо Тёсю они обнаружили одинокого самурая из клана Тоса, по имени Асада Токитаро, чиновника в ставке Тоса в Каварамати. Когда к нему обратились, Асада бросился бежать. Один из самураев Айдзу, Сиба Цукаса, решил, что Асада из Тёсю, погнался за ним и при поимке ранил в бок. Рана была не смертельной, но изнурительной. Асада назвал себя и потребовал разъяснить причину действий самурая Айдзу. Сиба, конечно, был смущен своей ошибкой. Оказав Асаде первую помощь, люди Айдзу доставили его в ставку Тоса. Меж тем Сиба вернулся в ставку Айдзу, чтобы сообщить своему господину о несчастном случае. Люди Тоса в Киото не пожелали снести оскорбление. Сотня их собралась в Акэбоно-тэи, чтобы спланировать ответное нападение на ставки Синсэнгуми и Айдзу. Тем временем даймё Айдзу отрядил в ресторан несколько человек, чтобы принести извинения. Но люди Тоса извинений не приняли. По некоторым источникам, один из самураев Айдзу, некий Тиба Дзиро, взял дело в свои руки. Он отправился прямо в ставку Тоса и там вспорол себе живот. Люди Тоса были удовлетворены, но тем дело не кончилось. Хотя даймё Тоса был «внешним» князем, а его провинция служила рассадником направленных против Токугава настроений, все знали, что сам Яманоути Ёдо верен Токугава. Клан Тоса был одним из самых сильных в Японии, а князь Ёдо — одним из «четырех сиятельных князей». Князь Айдзу беспокоился, что происшествие может отрицательно сказаться на взаимоотношениях Айдзу и Тоса и, как результат, Тоса и Эдо. На следующий день он послал в ставку Тоса одного из своих самураев и врача. Они принесли подарки и предложили оказать раненому медицинскую помощь. Чиновники Тоса отвергли их предложение, веско объяснив, что «обычаи нашего хана не позволяют самураю сожалеть о [потере своей] жизни, если он опрометчиво позволил себя ранить». Конечно, представителям Айдзу не было нужды напоминать, что все происшествие являлось нарушением бусидо. Как и Сибе. Сожалея о том, что его действия «могут не только ухудшить отношения между Айдзу и Тоса, но и [в результате] повредить всей нации», он решил, что «невзирая на то, кто прав, а кто виноват, у меня нет другого выхода, кроме самоубийства» (58). На следующий день после происшествия он должным образом подготовился. Выбрив макушку и тщательно уложив узел волос, он оделся в белое и спокойно сел, чтобы умереть. Он обменялся прощальными чашами сакэ с двумя своими братьями, а также с друзьями, вымолвил последнее слово: «Прощайте» — обнажил короткий меч и вонзил его себе в живот. В тот же миг один из братьев выхватил длинный меч и одним ударом обезглавил Сибу. Сибе Цукасе был двадцать один год. Князь Айдзу, очень расстроенный потерей верного вассала, сразу же послал гонца в ставку Тоса, чтобы сообщить об искуплении Сибы и пригласить представителя Тоса для освидетельствования тела. Меж тем Асаде его грубое нарушение бусидо тоже не сошло с рук. Попытка сбежать при первых же признаках опасности опозорила Асаду. Но еще более постыдным было то, что он вернулся в ставку Тоса, не сразившись с человеком, который его ранил. Когда посланец Айдзу добрался до ставки Тоса, он был должным образом уведомлен, что Асада также совершил сэппуку. Возникает вопрос: пережило ли бусидо общественную и политическую систему самураев? Через тридцать лет после конца эпохи феодализма в Японии, на исходе девятнадцатого столетия, этот вопрос был задан не кому иному, как представителю самурайского сословия Кацу Кайсю, незадолго до его смерти в 1899 году. «Дух самураев должен был со временем сойти на нет. Это, без сомнения, печально, но меня не удивляет. Я давно знал, что так и произойдет, когда будет ликвидирована феодальная система. Но даже сейчас я уверен, что если бы я был невероятно богат, то смог бы восстановить этот дух за четыре-пять лет. Причина тому проста. В эпоху феодализма самураям не приходилось ни возделывать землю, ни торговать. [Для них] это делали крестьяне и торговцы, тогда как сами они получали жалование от своих сюзеренов. Они могли бездельничать с утра до вечера, не думая о пропитании. И поэтому все, что им надо было делать, <...> это читать книги и беспокоиться о таких вещах, как честь и верность. Когда феодальная система была ликвидирована и самураи лишились выплат, самурайский дух, естественно, мало-помалу таял. <...> Если сейчас дать им денег и позволить, как раньше, жить без забот о насущном, я уверен, что бусидо можно было бы восстановить». Часть 9. Битва у Запретных врат Тёсю пустились во все тяжкие. Ради революции они решили вернуть себе милость императора, утраченную после переворота 18 августа. Режим Токугава должен быть уничтожен, заявляли Тёсю, и ради сей великой цели они не остановятся ни перед чем. Они собирались захватить императора, будто шахматного короля, поскольку те, в чьих руках Сын Неба, и правят страной. Но сперва они должны напасть на своих заклятых врагов. Тёсю винили князя Айдзу, хозяина Синсэнгуми, за резню в Икэдая. Они справедливо полагали, что союз Сацумы и Айдзу временный и будет расторгнут, когда Сацума сочтет нужным. Со времен своего изгнания из Киото Тёсю были убеждены в предательстве Сацумы. Они подозревали, что Сацума замышляет свергнуть Токугава бакуфу в Эдо только для того, чтобы установить Симадзу бакуфу в Кагосиме (59), и, чтобы предотвратить это, готовы были на все — даже пожертвовать жизнью и навлечь на себя клеймо «врагов императора» в битве у Запретных врат. Вести о резне в гостинице Икэда достигли хана Тёсю четыре дня спустя после происшествия. Самураи Тёсю пришли в ярость. Вся провинция взялась за оружие. Через семь дней они отправили войска, чтобы отомстить. До Икэдая Тёсю делились на консерваторов, выступавших за сдержанность напоказ Токугава, и радикалов, жаждущих войны. Но теперь обе стороны, объединенные гневом, призывали к войне против бакуфу (60). К концу июня более двух тысяч возглавляемых Тёсю роялистов, включая около трехсот ронинов, скрывавшихся в представительстве Тёсю в Киото, рвалось в бой. Они разделились на четыре отряда, засевшие за городом: в Сага на северо-западе, в Фусими и Ямадзаки на юге и в Явата на юго-востоке. Они заявили двору о том, что всецело преданы императору, и отстаивали невиновность князя Тёсю и изгнанных после переворота придворных. Они сообщили двору, что намерены остаться в Киото, чтобы разобраться с теми, кто несет ответственность за резню в Икэдая, а если их прошение не будет принято, они нападут на войска, окружающие дворец, и захватят двор силой, несмотря на то, что вдесятеро уступают в численности. Засим роялисты намеревались добиться возвращения изгнанникам их положения при дворе, с двойной целью: вернуть Тёсю милость императора, чтобы окончательно разгромить бакуфу, и отомстить за своих товарищей, убитых в Икэдая. Ни Токугава, ни двор не приняли требований Тёсю, которые справедливо расценили как угрозу, а не как мирную просьбу. Бакуфу разместило в городе пятьдесят тысяч солдат в состоянии повышенной боеготовности. Среди них были самураи под командованием протектора Киото, защищающие девять Запретных врат дворца императора. Двор издал указ, в котором объявлялось, что Айдзу и Сацума прошлым летом действовали в полном соответствии с волей императора; Тёсю же предписывалось немедленно отступить от столицы. Командиры Тёсю в своих расположенных вокруг города лагерях отказались подчиниться указу как изданному под влиянием бакуфу и Сацумы. По установлению бакуфу Тёсю должны были отвести войска до 19 июля (61). В свете надвигающейся войны Кондо Исами, в кольчуге и шлеме, с двумя мечами на боку, громким чистым голосом строго и уверенно зачитал ополченцам свои девять «Воинских запретов» на общем сборе у крытых черной черепицей ворот штаба Синсэнгуми. Рядом с ним стоял Хидзиката Тосидзо, тоже в кольчуге и шлеме, наблюдая за войском пронзительными темными глазами, — и его грозный, внушительный вид служил постоянным напоминанием о клятве верности до самой смерти, которую они дали, вступая в ополчение. Сотня воинов, выстроившихся многочисленными ровными рядами под красно-белым знаменем со знаком «верность», внимала — многие со смертоносными копьями, некоторые в железных шлемах, но все — с двумя мечами на боку и в голубых куртках с белыми треугольниками на рукавах. «Воинские запреты» четко предписывали ополченцам выполнять свой долг и повиноваться приказам капитана своего подразделения; не обсуждать мощь противника либо союзника и не распускать ложные слухи; воздерживаться от деликатесов; не паниковать в чрезвычайной ситуации, а спокойно ожидать приказов; не затевать междоусобные драки и ссоры, отставив в сторону личную вражду и недовольство; проверять паек и оружие, уходя в бой; сражаться до конца, если капитан подразделения погиб в бою, и убивать трусов и тех, кто попытается сбежать; не выносить во время битвы с поля тело павшего товарища, если это не капитан подразделения, и не обращаться в бегство; не заниматься грабежом или мародерством после победы, но соблюдать закон. При подготовке к войне Синсэнгуми вместе с Мимаваригуми (букв. «патрульные войска»), еще одним отрядом охраны порядка, находящимся в ведении протектора Киото, поставили защищать район Кудзё-Каварамати на юге города. Бойцы Синсэнгуми, должно быть, смотрелись особенно впечатляюще, поскольку жители валом валили, чтобы хоть одним глазком глянуть на ополченцев в их лагере в Кудзё-Каварамати. Душной ночью 18 июля, за день до истечения назначенного срока, под глубокий мрачный звук колокола, отзвонившего восемь часов, воины Тёсю начали свой ночной марш к императорскому дворцу. Бой разгорелся следующим утром на рассвете. Самураи Тёсю, находившиеся в отчаянном меньшинстве, были вооружены мечами, копьями и ружьями. Они атаковали Айдзу и Кувана у ворот Хамагури, одних из девяти Запретных врат дворца императора. Воины Тёсю яростно сражались, и какое-то время казалось, что они одержат победу. Но тут в бой вступили Сацума, обстреляв фланг Тёсю из четырех полевых орудий. Кондо, Хидзиката и все их войско, естественно, рвались в бой. Однако вряд ли у них был такой шанс. Все, что они могли, пишет Хирао, это «слушать доносящийся от дворца рокот орудий, зная, что началась яростная битва». Меж тем не кто иной, как верный вассал сёгуна Токугава Кацу Кайсю, глубоко обеспокоенный боями в Киото, думал об их исходе, сидя в своем военно-морском училище в находящемся неподалеку Кобэ. В этом училище он передавал свои обширные познания в военно-морском деле союзникам Тёсю, самым знаменитым из которых был Сакамото Рёма. «Ночью небо над Киото было ярко-красным», — вспоминал Кайсю, который видел издалека пламя, уничтожившее большую часть города. После боя он отправился в Киото. Он шел пешком вдоль реки Ёдо и по пути встретил лодку с тремя самураями, плывущую прочь от Киото. Завидев высокопоставленного чиновника Токугава, самураи выскочили на берег. Сперва Кайсю подумал, что они намерены убить его, но тут«двое из них неожиданно проткнули друг друга мечами, а третий вонзил меч себе в горло. Лишь тогда я понял, что [это были самураи Тёсю и что] Тёсю проиграли войну». И действительно, до конца дня все четыре отряда Тёсю были разбиты в битве у Запретных врат. Больше сотни роялистов погибло. Снова вынужденные отступать, бунтовщики с позором вернулись в Тёсю. Тёсю были объявлены «врагами императора» за стрельбу по дворцу. Второе менее чем за год поражение роялистов было смертельным ударом по движению сонно-дзёи, а Токугава бакуфу и самый грозный его отряд в то время властвовали безраздельно. Синсэнгуми привели захваченных в Икэдая пленников в свою ставку в Мибу для допроса. Вскоре тех перевели в тюрьму Роккаку в западной части Киото, чуть севернее Мибу. Среди заключенных было множество ронинов из различных провинций, и среди них — Фурудака Сюнтаро и хозяин Икэдая. Когда Фурудака увидел своих товарищей-роялистов, брошенных в тюрьму, писал Симосава, «ему было так стыдно за то, что он их выдал, что он не мог перемолвиться с ними даже словом. [Более того], он молча молился, чтобы день его казни наступил поскорее». Молитвы Фурудаки были услышаны 20 июля, на следующий день после битвы у Запретных врат. Пламя войны быстро достигло тюрьмы. Тюремщики забеспокоились, что заключенные могут сбежать. Тюремный судья в панике пошел на крайние меры. Ниже приводятся слова очевидца последовавшего побоища: «Огонь разгорелся на востоке утром 19 июля. Рокот орудий раскатывался по небу, боевые кличи звенели у меня в ушах. Две или три сотни воинов бакуфу внезапно явились охранять тюрьму. Вскоре пламя на востоке затухло, но [еще один] пожар вспыхнул у дворца императора. Огонь распространялся на юг, взрывы сотрясали землю, выстрелы гремели все яростнее. Я подумал, что Тёсю, должно быть, наконец атаковали Киото, как и намеревались, но меня беспокоило, что они устроили пожар у дворцовых ворот. <...> <...> Той ночью я узнал, что Тёсю разбиты. <...> Из окна я видел, что Киото объят ярким многоцветьем пламени, сияющего в ночи. Я провел бессонную ночь. Пожар охватил нижнюю часть Киото, <...> и [из-за дыма] солнце было цвета меди. Но огонь все горел. Внезапно снаружи послышался ужасный шум. Тюремщики звонили в колокол, созывая войска. «Враг приближается к тюрьме», — говорили они. Они велели солдатам заряжать ружья и бегали туда-сюда с мечами наголо. Вскоре, однако, они поняли, что испугались всего лишь артиллерийских отрядов [бакуфу], патрулирующих Киото. <...> Около полудня я услышал, как кто-то говорит, что пламя достигло Хорикавы (67) и что заключенных следует куда-либо перевести, поскольку стало опасно. Днем множество офицеров с копьями ходили взад-вперед за окном моей камеры, предваряемые тюремщиками». Тридцать три человека, включая Фурудаку, были выведены из камер. Автор вышеприведенных строк остался жив и слышал из своей камеры «свист мечей, отрубающих головы». Все тридцать три до заката были казнены. Когда о массовом убийстве стало известно князю Айдзу, даже он был обеспокоен. Говорят, что он тут же вызвал судью и объявил ему строгий выговор. Тёсю продолжали навлекать на себя беды. После трепки, заданной им американскими и французскими военными кораблями в Симоносэки прошлым летом, они поняли, что изгнать иностранцев силой оружия невозможно, но, несмотря на это, продолжали угрожать иностранным судам, проходившим через пролив Симоносэки. «Батареи [Тёсю] были разрушены, — пишет сэр Эрнест Сатоу, тогдашний переводчик британской миссии в Японии. — Но стоило иностранным военным кораблям уйти[sic], как Тёсю принялись заново отстраивать укрепления, возводить новые и устанавливать все орудия, которые им удалось собрать. Так что вскоре это осиное гнездо снова исправно действовало и еще лучше годилось для атаки и обороны, чем раньше». Показные выступления Тёсю против иностранцев были лишь уловкой для того, чтобы разжечь по всей Японии, особенно в Киото, негодование в адрес бакуфу из-за его неудачи в изгнании иностранцев. Бакуфу прекрасно знало, что дипломатические миссии в Иокогаме не станут терпеть политические шарады Тёсю, и втайне одобрило ультиматум иностранных держав, потребовавших, чтобы Тёсю мирно пропускали корабли через пролив Симоносэки. Тёсю ультиматум проигнорировали — к великому удовольствию бакуфу, которое, по сути, рассчитывало, что иностранцы покарают мятежный хан. Расчет оправдался 5 августа, когда объединенная эскадра из семнадцати кораблей Великобритании, Франции, США и Голландии, несущих 288 пушек и более пяти тысяч солдат, обстреляла береговую линию Симоносэки. За один день иностранцы разрушили почти все укрепления Тёсю в Симоносэки и легко расправились с сотнями самураев, защищавших побережье (63). «Японцы не устояли перед нашим наступлением, прицельный мушкетный огонь посеял среди них смятение, и они обратились в бегство, — писал Сатоу, высадившийся вместе с солдатами. — Только однажды один парень попытался вступить в ближний бой. Он спрятался за дверью, подняв меч обеими руками, и приготовился зарубить первого, кто войдет. Но вопреки ожиданиям предполагаемая жертва отвесила ему тычок в живот, опрокинув на спину и испортив его маленькую хитрость». Девять дней спустя между Тёсю и четырьмя иностранными державами был заключен мирный договор. Лидеры движения за «изгнание варваров» окончательно отринули свою ксенофобскую политику — на сей раз и на словах и на деле — и более не могли объявлять себя единственными истинными защитниками императорского двора. В следующие три с половиной года Тёсю сосредоточились на одной великой цели — сокрушить сёгунат Токугава. Часть 10. Возвращение героя Несмотря на неукротимую волю к власти, командир обладал своего рода чистотой, которой был обязан своему скромному происхождению и которую закалили годы тренировок с мечом. В императорской столице его войска превратились из проводника «верности и патриотизма» в орудие хладнокровного убийства, но все же самая суть этой чистоты в его сердце сохранилась. И хотя скоротечное богатство, высокое положение и почет, которых, по словам Кондо, он никогда не желал, испятнали эту чистоту, его вошедший в историю неизменный героизм, который сопутствовал ему и в смерти, послужил ей украшением. После событий в Икэдая в Киото не нашлось бы ни единого человека, кто не слышал бы имени Кондо Исами или не знал о смертоносном отряде, которым он командовал. Это вовсе не значит, что Синсэнгуми завоевали любовь жителей императорской столицы, которые по-прежнему сочувствовали роялистам. Одно упоминание о солдатах Кондо пробуждало ненависть у роялистов, чьих товарищей они убили, страх у тех, за кем они охотились, благодарность и одобрение у протектора Киото и верхушки бакуфу, а также благоговение и даже восхищение у жителей провинции Мусаси и столицы сёгуна, находившейся в трехстах милях на востоке. В конце августа 1864 года командир Синсэнгуми уже не был тем стойким и замкнутым учителем фехтования, который вместе с семью своими лучшими бойцами покинул Эдо в феврале прошлого года, чтобы вступить в нестройные ряды Ополчения роси, и даже тем командиром, который менее года назад уничтожил своего единственного соперника, с которым делил пост. Самомнение Кондо, взлелеянное его волей к власти, по словам Нагакуры, выродилось в «безрассудное <...> и эгоистичное поведение». После убийства Сэридзавы Кондо правил Синсэнгуми как тиран.«Он обращался с нашими товарищами в ставке в Мибу так, словно они были его вассалами. Если они не слушали его, он брался за меч».  Многие из ополченцев, включая Нагакуру, разочаровались в отряде и даже негодовали на своего командира. Они подумывали покинуть Синсэнгуми, что безусловно каралось смертью. «Появились признаки того, что ополчение может распасться». Шестеро офицеров, включая Нагакуру, Хараду, Сайто и Симаду, обратились к князю Айдзу с жалобой. Вероятно, они ожидали, что Кондо прикажет им совершить сэппуку за нарушение устава. Но князь Айдзу не собирался допускать ни смерти этих шестерых испытанных воинов, ни развала своих отборных войск — его как протектора Киото и хозяина Синсэнгуми волновало, что «это могут приписать моей недальновидности». Он не сообщил командиру ни о своей встрече с шестью ополченцами, ни об их жалобе. Вместо этого он собрал всех семерых, включая Кондо, чтобы уладить дело за дружеской чашкой сакэ. Вероятно, неуверенность в завтрашнем дне, постоянная угроза неминуемой смерти и юношеская злость в сумме вылились в неукротимое распутство, царившее среди самураев обоих лагерей. Существует присловье: герой охоч до плотских утех. Кацура Когоро из Тёсю определенно был героем. Его визиты в гостиницу Ёсида, что в веселом квартале Санбонги у западного берега реки Камо, вошли и в историю, и в легенды. Кацура собирал ценные сведения с помощью своей любовницы-шпионки и будущей жены — гэйги Икумацу, развлекавшей покровителей из Айдзу, Кувана, Синсэнгуми и прочих из лагеря Токугава (64). В опасный период после битвы у Запретных врат Икумацу спасла Кацуре жизнь. Когда его товарищи отступили в Тёсю, он тайно остался в Киото, чтобы собирать информацию. За ним охотились яростнее, чем за всеми другими, кто выжил в Икэдая. Самураи Айдзу и Синсэнгуми, разыскивая его, прочесывали город. Переодевшись нищим, он пятеро суток прятался под мостами на Камогаве, среди множества тех, кто в пожаре войны остался без крова. Каждую ночь Икумацу храбро пробиралась по кишащим опасностями улицам, чтобы принести ему рис, иначе его ждала бы голодная смерть. Позднее ее схватили и допрашивали на предмет его местонахождения, но тщетно. В конце концов Кацура сбежал в хан Цусима, оставив Икумацу в надежных стенах киотского представительства Цусимы. Есть мнение, что у Кацу Кайсю было множество любовниц только потому, что он был героем. Начав подниматься по иерархической лестнице Токугава, этот великий человек приобрел большой дом в Эдо, в районе Акасака, подходящем для человека его положения. В доме Кацу жили молодые служанки, и ни одну из них хозяин не обошел вниманием. Они оставались в его доме вместе с детьми, которых рожали ему, под одной крышей с его женой и другими детьми. Супруга Кайсю, Тамико, в прошлом была гейшей. Она была истинной хозяйкой дома, которую слуги боялись и уважали. В 1887 году двор пожаловал Кайсю титул графа. Бывшая гейша стала графиней и супругой одного из самых выдающихся людей Японии. Ее слуги каждое утро выражали ей свое почтение. Они усаживались в официальной позе в ряд у входа в ее комнату и приветствовали свою госпожу одновременным поклоном. Кайсю по-своему тоже уважал супругу: «Родись Тамико мужчиной, из нее вышел бы великий государственный муж. К ее чести говорит также то, что она никогда не ссорилась ни с одной женщиной из тех, с кем я делил ложе».  Вот что говорил Кайсю о плотских желаниях великих людей: «Молодому человеку нелегко подавить зов плоти, как бы он ни старался. Однако самая мощная его [движущая сила] — это стремление к величию. Превосходно, если в пламени своих амбиций он может сжечь зов своей плоти. Истинный герой тот, кто способен подавить разгорающуюся страсть. Прежде чем он это осознает, его амбиции будут постепенно вести его к великим целям, <...> и посторонние мысли более не будут этому мешать». Если Кацу Кайсю анализировал плотские желания героя, то его учитель, Сакума Сёдзан, приветствовал сладострастие великих людей. В эпоху Токугава, если глава самурайского дома не производил на свет потомка мужеского пола, его род мог прерваться. Сакума был столь же озабочен острой необходимостью обзавестись сыном, сколь и убежден в собственной исторической значимости. Он открыто заявлял, что единственное предназначение женщин — рожать и что великий человек должен зачинать детей со столькими женщинами, со сколькими может, во благо общества. Поскольку женщина — всего лишь машина для производства потомства, ее внешняя привлекательность вторична в сравнении с ее способностью рожать здоровых детей. Кроме своей жены Дзюнко, младшей сестры Кайсю, Сакума содержал еще по меньшей мере двух любовниц, одна из которых родила ему его единственного сына. В сентябре 1864 года, два месяца спустя после убийства Сакумы в Киото (65), когда Кондо Исами был в Эдо, Хидзиката Тосидзо послал Кайсю письмо, сообщая, что его «племянник» Сакума Икудзиро вступил в Синсэнгуми, чтобы отомстить за отца (66). Несмотря на свою неоспоримую амбициозность, Кондо Исами, оставивший в Эдо жену и ребенка, в Киото никогда не «сжигал зов своей плоти». Грубовато-привлекательный, знаменитый боец производил в веселых кварталах сильное впечатление. По словам Симады Кая, Кондо обычно одевался официально, в широкие штаны из дорогого шелка в тонкую темную полоску и черную креповую куртку, и выглядел скорее князем, нежели самураем без господина. Его одежду украшал фамильный герб Кондо — три горизонтальные полосы в круге. Он часто собирал густые волосы в пышный пучок на макушке, его большой рот был решительно сжат. На ногах он носил деревянные сандалии. Два меча на его левом бедре были скромной отделки, с черными рукоятями, в ножнах цвета воска. Несмотря на «безрассудное и эгоистичное поведение», при частых визитах в веселые кварталы Киото командир Синсэнгуми проявлял должную осмотрительность. Как вспоминал Симада: «Он всегда плотно задергивал занавески паланкина и прятал лицо под капюшоном». За неполные пять лет, что Кондо провел в Киото, он снискал благосклонность многих женщин. Одну из них, куртизанку по имени Миюки, он поселил в доме в юго-западной части города. По словам Симосавы, она была «высокой и стройной красавицей двадцати трех — двадцати четырех лет от роду». Полвека спустя, в 1911 году, Миюки вспоминала свою первую встречу с Кондо: «Меня держали [в доме другого мужчины] возле Икэдая, где случилась вся суматоха. Внезапно в дом ворвались Синсэнгуми, заявив, что подозревают, будто такой-то ронин скрывается здесь. Они очень грубо обыскали дом. Я была перепугана, поскольку в те дни Синсэнгуми наслаждались, убивая людей. Пока я тряслась от страха, человек, показавшийся их командиром, подошел и всех успокоил. <...> Так я впервые встретила Кондо». Вскоре после происшествия Миюки получила место в Кицуя, в веселом квартале Симабара. Кондо явно ожидал найти ее в Кицуя, поскольку «пришел в первый же день, когда я там появилась». У Миюки была младшая сестра по имени Отака. «Он заботился о нас обеих», — говорила Миюки. Отаке было восемнадцать, и, как пишет Симосава, «она была не менее красива, чем ее старшая сестра». «Я страдала от ревматизма, — вспоминает Миюки. — Пока я лечилась в доме врача в Фусими, Кондо заигрывал с Отакой, попивая сакэ. В конце концов они стали близки. Поскольку она работала в чайном домике в Осаке, я не могу назвать ее порядочной, но моя младшая сестренка не собиралась уводить его у меня». Отака родила Кондо девочку, которую назвала Ою. Имя писалось китайским иероглифом, означающим «отвага». Что это имя отлично подходило ее отцу — исторический факт. Что девочка не зря была его тезкой, подтверждает ее тетка. «Они были похожи как две капли воды», — говорила Миюки. У Кондо был сын от женщины по имени Комано, работавшей в веселом квартале Санбонги. Как Икумацу развлекала людей из вражеского лагеря, чтобы обеспечивать Кацуру Кагоро жизненно важной для Тёсю информацией, так и Комано шпионила для Синсэнгуми. Миюки «не собиралась ей уступать. Много раз я посылала кого-нибудь забрать Кондо от нее и привести его обратно в Кицуя». Кондо вкушал прелести еще одной гэйги, по имени Уэно, которая, как обронил Симосава, «красотой не отличалась». Он также был близок с куртизанкой Кин, одной из соперниц Миюки в Кицуя. 23-летняя Кин «была одной из самых красивых женщин в Киото, — пишет Симосава, — утонченной и изящной, будто струящаяся вода». Немало времени Кондо проводил в доме Огакия в квартале Нидзё, к северу от Мибу. Еще одним его любимым местом отдыха был чайный домик Ямагину в квартале Гион, где, по словам Миюки, «собирались Синсэнгуми. Получив деньги на развлечения после разгрома Икэдая, они постоянно приглашали нас пить и танцевать [с ними], днем и ночью». Кутежи требовали денег. В отличие от большинства отступников, за которыми они охотились, члены Синсэнгуми получали регулярное жалование. Как указывала Миюки: «Они не испытывали недостатка в деньгах. <...> Куда бы они ни пошли, женщины везде хорошо их принимали». Хидзиката тоже был тем еще кутилой. «Кондо часто брал с собой Хидзикату Тосидзо, — говорила Миюки. — Тот сошелся с куртизанкой по имени Синономэ». И ему нравилось делать свои похождения достоянием публики. В письме к Кодзиме Хидзиката похвалялся, что состоит в близких отношениях с двенадцатью женщинами в Киото и Осаке. Однажды он отправил из Киото посылку в додзё Хино своим товарищам по фехтованию. К посылке прилагалась записка, где говорилось, что «внутри кое-что ценное для всех вас». Друзья Хидзикаты с нетерпением вскрыли посылку. В ней они нашли множество страстных любовных писем к Хидзикате от женщин из веселых кварталов. Друзья только посмеялись над проделкой Хидзикаты: «Кажется, Тосидзо снова нас обставил». В июле двор издал указ (подготовленный сёгунатом), предписывающий бакуфу покарать Тёсю за преступное нападение на дворец императора. 13 августа бакуфу, в свою очередь, приказало двадцати одной провинции подготовить свои войска к военному походу против Тёсю. Эдо надеялось использовать неудачи Тёсю, чтобы вернуть себе всю полноту власти, которая слабела с момента убийства Ии Наосукэ четыре года тому назад и которой Тёсю до прошлогоднего переворота в Киото бросали серьезный вызов. Но дни абсолютного правления сёгуна миновали — хотя ни его министры в Эдо, ни его союзники при дворе, ни его представители в Киото, ни предводители самой грозной его службы безопасности не желали признавать этот горький факт. Из-за разногласий между министрами в Эдо и князем Ёсинобу, которого в марте назначили генерал-инспектором войск, защищавших императора в Киото, и который через два года стал пятнадцатым и последним сёгуном Токугава, поход откладывался. Более того, среди даймё, которым приказано было обеспечить войска для похода, имелись сторонники Тёсю. Даже те князья, кто якобы поддерживал бакуфу, не рвались укреплять престиж Токугава за счет своих людей и финансов. Еще больше ситуацию осложняло то, что сёгун оставался в замке Эдо, хотя ожидалось, что он поведет войска на запад, в Тёсю. Кроме напряженной политической ситуации командира Синсэнгуми беспокоило ухудшающееся здоровье его приемного отца. Кондо Исами провел в Киото полтора года и все это время не был дома. Он очень хотел вернуться в Эдо, чтобы навестить Кондо Сюсукэ, свою жену О-Цунэ и двухлетнюю дочь Тамако, однако из-за серьезной ситуации в Киото не мог позволить себе роскоши отлучиться по личному делу. Но Тёсю усмирили, пусть даже временно. К тому же Кондо опасался, что роялисты используют нерешительность Иэмоти в отношении похода, чтобы настроить двор против Токугава — под предлогом того, что сёгун не выполняет указ императора. После крупной победы в Икэдая в высших правительственных кругах стали уважать политические взгляды Кондо. Он обратился к князю Айдзу за разрешением отправиться в Эдо, чтобы убедить совет старейшин сёгуна послать Иэмоти в Киото просить аудиенции у императора — демонстрируя намерение выполнить его указ. В сентябре разрешение было дано. Пятого сентября Кондо, Нагакура (к этому моменту они уладили свои разногласия), Такэда и еще один ополченец наняли четыре «скоростных» паланкина, чтобы преодолеть первый этап трехсотмильного пути в Эдо. Вскоре они достигли владений князя Кувана на побережье залива Исэ. На море было сильное волнение, но они смело пересекли залив на пароме, а высадившись, снова в «скоростных» паланкинах продолжили путь на восток. Через два дня они добрались до официальной заставы в Хаконэ, на перевале примерно в шестидесяти милях к западу от столицы сёгуна. В объявлении на здании стражи говорилось, что путешественники должны предъявить проездные документы, но Кондо формальности не смущали. Приказав растерянным носильщикам следовать мимо вооруженных стражников, он громко заявил из глубины паланкина: «Я Кондо Исами, командир Синсэнгуми в Киото, и еду по официальному делу». Ошарашенная стража лишь стояла и смотрела, как четыре паланкина без проверки проходят через заставу. Отряд Кондо достиг Эдо 9 сентября, в четыре дня проделав путь, обычно занимавший две недели. Покидая свой дом в Эдо, Кондо был учителем фехтования с большими амбициями. Ныне он возвращался в ореоле славы, командиром лучшей службы безопасности бакуфу и героем для жителей востока. Герой воссоединился, хотя и ненадолго, со своим приемным отцом, женой и дочерью. Родной отец Кондо, Миягава Хисадзиро, отказался встретиться с младшим сыном, не желая «отнимать его драгоценное время, ведь он так упорно трудится на благо родной страны». Кодзима и Сато были настроены совершенно по-другому. Они поспешили в Сиэйкан, чтобы увидеться с Кондо, который хвастался им подробностями боя в Икэдая и у Запретных врат. Командир Синсэнгуми также встретился с князем Мацумаэ, членом совета старейшин сёгуна, чтобы убедить его в необходимости послать Иэмоти в Киото. Его ждал отказ. Князь Мацумаэ намекнул, что у бакуфу просто нет денег на то, чтобы оплатить отнимающее почти три недели трехсотмильное сухопутное путешествие для трехтысячной свиты сёгуна. В свете подготовки бакуфу к походу против Тёсю Кондо, естественно, ожидал, что его отряд призовут сражаться на этой войне. Поэтому ему требовались новобранцы. Кондо был родом из восточной части Японии и считал, что самураи востока превосходят своих западных товарищей в искусстве боя. Воин до мозга костей, он воспользовался возвращением в Эдо, чтобы завербовать более пятидесяти человек. Среди них был некий Ито Каситаро, который стал штабным офицером ополчения, третьим по рангу после Кондо и Хидзикаты.  Ито был ронином из провинции Хитати, находившейся к северо-востоку от Эдо и занимавшей значительную часть восточной Японии, откуда происходили воины, которых Кондо так высоко ценил. Знаменитый боец школы Хокусин Итто и очень умный человек, известный знаток японской классической литературы и поэзии, с тонким политическим чутьем, 28-летний Ито был «строен, ясноглаз и весьма привлекателен» (67). У него с Кондо и Хидзикатой было много общего. Он тоже был способным и отважным, прирожденным лидером, тоже выступал за «изгнание варваров», тоже, как и Кондо, был старшим мастером в фехтовальной школе в Эдо. Но, что важно, в отличие от Кондо и Хидзикаты Ито был убежденным роялистом. Однако его преданность императору вовсе не противоречила его верности бакуфу или Синсэнгуми. Император Комэй не простил настроенных против Токугава радикалов, причинивших разрушения его некогда мирной столице. В сущности, он втайне ненавидел возглавляемых Тёсю роялистов, почитавших его. Император никогда не выступил бы против Токугава, от которых зависел суверенитет Японии. Более всего на свете он желал мира в своей стране, чтобы Япония была сильной и могла защититься от иностранной агрессии. Поэтому в 1862 году он позволил своей младшей сестре, принцессе Кадзу, выйти замуж за сёгуна Иэмоти, несмотря на резкий протест роялистов. И ныне, когда принцесса Кадзу жила в замке Эдо, императора Комэя глубоко беспокоила ее безопасность. Выступление против режима Эдо могло стоить принцессе жизни. Именно поэтому летом 1863 года император тайным указом повелел Сацума восстановить порядок в его столице. Сацума, естественно, незамедлительно заключили союз с Айдзу, чтобы вытеснить Тёсю из Киото. Хотя Кондо не удалось убедить власти Эдо послать сёгуна в Киото, вступление Ито в Синсэнгуми сделало его поездку в Эдо не напрасной. Кондо возлагал на Ито, который привел в Синсэнгуми ряд своих последователей, включая бойцов из своего додзё, большие надежды. Возможно, Кондо Исами начал сомневаться в способности бакуфу изгнать иностранцев. Возможно, он даже поставил под сомнение свою простодушную, хоть и популярную веру в то, что японцы стоят выше иностранцев благодаря самурайскому духу, традициям и культуре. С этими сомнениями незадолго до отъезда из Эдо он посетил дом врача Мацумото Рёдзюна, знатока западных идей. В 1850-х годах Мацумото был в числе двадцати шести самураев Токугава, вместе со «старшим курсантом» Кацу Кайсю поступивших в военно-морском училище бакуфу в Нагасаки. Мацумото изучал медицину в Нагасаки под руководством голландского военно-морского врача Помпе ван Меердервоорта. В 1863 году он модернизировал лечение в медицинских учреждениях Токугава в Эдо и был назначен официальным врачом сёгуна. Реакционный командир Синсэнгуми произвел на этого прогрессивного чиновника бакуфу достаточно глубокое впечатление, чтобы запись об их первой встрече попала в автобиографию, надиктованную Мацумото примерно через сорок лет: «Моя семья боялась [Кондо Исами], ведь он был роси. (В те дни роси вламывались к людям и угрозами вымогали деньги. Также они заявлялись в дома тех, кто перенял западные идеи и торговал с иностранцами. Роси осыпали их бранью, запугивали, а порой и убивали, если те не уступали их требованиям. Словом, моя семья имела все основания для опасений.) Я сказал им, что бояться нечего. Хотя многие говорят, что Исами был жесток, по его поступкам я видел, что это не так. <...> Человек [подобный ему], который готов отдать жизнь за родину, честен и порядочен. Я провел его в гостиную и спросил о цели его визита». Кондо сказал Мацумото, что пришел послушать про «иностранные державы». Мацумото ответил, что роси «бесцельно убивают иностранцев» и им «не хватает здравого смысла». Он сказал, что Япония должна учиться у иностранцев, а не презирать их. Он процитировал Конфуция: «Воин должен познать своего врага, чтобы познать самого себя». Он предупредил о милитаризации великих западных держав, соперничавших между собой за блага Азии. Они колонизовали Индию и Китай и ныне имели виды на Японию. Слова Мацумото были созвучны девизу Сакумы Сёдзана: бороться с варварами с помощью варварских технологий (68). Он показывал Кондо карты и чертежи и не жалел слов, чтобы объяснить их. Мацумото хотел убедить Кондо, что Японии срочно необходимо перенять западные военные технологии, но, возможно, только усилил неприязнь фехтовальщика к вторгшимся иностранцам. Три дня спустя Кондо снова посетил дом Мацумото. Второй визит имел более срочную, практическую, цель. «Он [Кондо] засмеялся и сказал, что болен». Мацумото определил у Кондо болезнь желудка, вызванную «неправильным питанием». Врач дал командиру Синсэнгуми лекарство, договорился с ним о встрече в Киото и отправил восвояси. На следующий день, 15 октября, Кондо покинул Эдо и через двенадцать дней прибыл в Киото. Часть 11. Что-то кончается, что-то меняется Конец был неминуем, хоть пока и далек. Когда верховный правитель показал слабость перед лицом врага, для самой смертоносной его боевой силы наступил звездный час. В то время как война и смерть сотрясали сами устои военного режима его предков — верность, подкрепленная кровопролитием, внушающая страх тяга к нему и безграничная воля к власти возносили эту боевую силу на самый верх. Токугава бакуфу продолжило осуществлять план военного похода против Тёсю. К середине ноября 1864 года у границ Тёсю собралось стапятидесятитысячное войско — хотя становилось ясно, что в войске этом низок боевой дух и невелико желание сражаться. Более того, клан Сацума с недавних пор изменил свое отношение к Тёсю. Эти два лидера надвигающейся революции все еще были врагами. Прошлогодний военный союз Сацумы с Айдзу привел к тому, что Тёсю были изгнаны из Киото, впали в немилость у императора и в конце концов заработали клеймо «врагов императора». Но и Сацума, и Тёсю два с половиной века точили зуб на Токугава — и это их объединяло. Теперь, когда бакуфу утратило свою прежнюю неоспоримую власть, Сайго Китиносукэ (69), фактический военный лидер Сацумы и штабной офицер экспедиционных сил Токугава, выдвинутых против Тёсю, счел, что сражаться против Тёсю более не в интересах Сацумы. В то же время ему пришло на ум, что одно присутствие самого явного из врагов Токугава служит для Эдо постоянной угрозой, еще больше снижая авторитет сёгуна. Кроме того, Сайго был осведомлен о внутренних разногласиях в Тёсю, которые в последнее время ослабили клан, живущий под угрозой нападения. Фактически провинция Тёсю была на грани гражданской войны. Консерваторы, все еще боявшиеся гнева Токугава бакуфу, вновь, как до «Икэдая», спешили выразить свою верность Эдо. Роялисты, с их неослабевающим радикализмом, призывали готовиться к сражению с Токугава. Но с учетом того, что доктрина сонно-дзёи осталась в прошлом, в Тёсю временно заправляли консерваторы. Пользуясь внутриклановым раздором, Сайго выставил им условия, на которых войны можно было избежать. Трем министрам Тёсю, официально ответственным за нападение на императорскую столицу, следовало совершить сэппуку, а четверых их штабных офицеров приказывалось казнить; даймё Тёсю и его наследнику следовало написать письмо с извинениями перед бакуфу за нападение, а их самих предписывалось поместить под домашний арест; замок Ямагути, второй по значимости замок хана Тёсю, должно было разрушить. Тёсю приняли условия, и до поры до времени войны удалось избежать. Но бакуфу ничего не выиграло от капитуляции Тёсю. Живым примером его неспособности вернуть себе неоспоримую власть стала попытка в прошлом сентябре восстановить вековую систему санкин-котай, отмененную двумя годами ранее. Сокрушив роялистов в Киото, сёгунат вообразил, что вновь обрел утраченное влияние. Однако его приказ женам и наследникам всех князей вернуться в свои дома в Эдо согласно системе санкин-котай был просто проигнорирован. Более того, Тёсю оставались вполне реальной угрозой Токугава. Правящая верхушка клана подчинилась требованиям Эдо — но не бунтовщики. Не сдающиеся роялисты Тёсю были как никогда решительно настроены свергнуть бакуфу, что отразилось в их новом боевом кличе — «верность императору и долой бакуфу» (70). Их возглавлял пылкий молодой самурай по имени Такасуги Синсаку. В июне 1863 года, всего лишь через несколько дней после обстрела Тёсю иностранными кораблями в Симоносэки, Такасуги организовал первое в Японии современное народное ополчение. Он назвал его Кихэйтай — Чрезвычайное ополчение. Чрезвычайность Кихэйтая заключалась не только в его превосходных боевых качествах, но и в том, что это была первая военная организация в Японии, в которой торговцы и крестьяне сражались бок о бок с самураями. До того войска Тёсю, как и других феодальных кланов Японии, полностью состояли из самураев, чьей единственной целью от века была защита их хана. Но за два с половиной столетия «Pax Tokugawa» эти самураи разучились сражаться. Вооружив простолюдинов, Такасуги бросил вызов социальной структуре феодального строя Токугава. И хотя он организовал свой отряд под предлогом защиты Тёсю от иностранного вторжения, конечной его целью было свержение бакуфу. В апреле 1865-го, первого года эпохи Кэйо, бакуфу приказало крупным феодальным правителям отправить войска в западную Японию, готовя так называемый второй поход против Тёсю. Эдо, конечно, было не в курсе, что в то же самое время Сакамото Рёма договаривался с Сайго о помощи со стороны Сацумы: поставках Тёсю современных винтовок и военных кораблей от иностранных торговцев в Нагасаки. Следует отметить, что большинство войск Токугава было вооружено ружьями старого образца. Более того, бакуфу недоставало средств на то, чтобы развязать войну, и поддержки провинций, в особенности — Сацумы, на то, чтобы вести ее. Об этом, как и о решении Тёсю сражаться, Кондо Исами прекрасно знал. В ноябре Кондо и восьмеро его ополченцев, включая Ито, Такэду и Ямадзаки, сопровождали главного инспектора бакуфу Нагаи Наомунэ в его поездке в хан Хиросима, что у восточной границы Тёсю. Нагаи отправили выяснить у представителей Тёсю, намерен ли клан соблюдать условия прошлогоднего мирного договора. Если нет, бакуфу направит против них войска — чего, собственно, Тёсю и добивались. Кондо, со своей стороны, собирался тайно отправиться в крепость Хаги, мозговой центр роялистов Тёсю, для сбора информации. Он полностью осознавал угрожающую ему огромную опасность. Перед отъездом он поручил командование ополчением Хидзикате и негласно назначил Окиту следующим старшим мастером школы Тэннэн Рисин. Однако принятые Кондо подобающие самураю предосторожности оказались излишни. Ему не удалось попасть в Тёсю. Вернувшись в Киото, Кондо доложил князю Айдзу, что Тёсю готовятся к войне. Он также выразил некоторую тревогу относительно войск бакуфу в Хиросиме: «Хотя хатамото постепенно добрались до провинции Гэйсю (71), в них не видно ни следа боевого духа». И Кондо, и князь Айдзу чувствовали, что чем дольше бакуфу откладывало начало войны, тем меньше войска на передовой желали сражаться. У Кондо вызывали отвращение эти так называемые всадники Токугава, которые все свое время тратили, «собирая сувениры на память», и «утомились, всего лишь ожидая возвращения на восток». Он сообщил, что, «поскольку в случае войны нам нечего надеяться на победу», любой знак покорности со стороны Тёсю должен быть принят «со снисхождением». Далекий от демонстрации каких-либо знаков покорности, даймё Тёсю отклонил вызов в Эдо. И приказал всем своим подданным, и самураям и простолюдинам, готовиться к тотальной войне. Сакамото Рёма описал ситуацию в Тёсю так, как видел ее своими глазами: «Тёсю вкладывают в подготовку войск все. Начиная с апреля ежедневно, с шести до десяти утра, идет муштровка. И так по всей Тёсю. В каждом их батальоне по триста-четыреста человек, с офицером штабной службы во главе. Батальоны в каждой области, в каждой деревне ежеутренне тренируются в поте лица. Такого нет больше нигде в Японии. Куда ни отправься — в горах, у рек, в долинах, — всюду укрепления; большая часть основных дорог минирована. Тёсю определенно обеспечены самым современным западным огнестрельным оружием». В последней попытке избежать войны в январе 1866 года бакуфу послало в Тёсю старшего советника Огасавару Нагамити (князя Карацу). С Огасаварой отправился Нагаи, которого вновь сопровождал командир Синсэнгуми и несколько его людей. В их числе были Ито и его близкий друг и доверенное лицо Синохара Ясуносин. Старший советник вез требования Эдо: князю Тёсю и его наследнику запрещается покидать свое поместье, а доход их провинции должен быть урезан на гигантскую сумму в 100 тысяч коку риса. Оба требования были проигнорированы. В мае, когда сёгун Токугава Иэмоти повел свою армию на запад от Эдо, чтобы начать поход против Тёсю, группа самураев из хана Дзэдзэ задумала убить его. Группу возглавлял некий Кавасэ Дадзаи, сын потомственного советника князя Дзэдзэ. Даймё Дзэдзэ был прямым вассалом сёгуна, а вот группа Кавасэ состояла из ревностных роялистов, поддерживавших Тёсю. Они рассчитывали, что убийство Иэмоти заставит бакуфу отменить поход.  Но один человек из Дзэдзэ прознал об их плане и довел эту информацию до сведения протектора Киото. В дом Кавасэ в Оцу, что к востоку от Киото, тут же отправили Синсэнгуми. Кавасэ был предупрежден и успел уйти, в доме оставалась только его жена. Услышав, что Синсэнгуми собираются забрать ее в штаб для допроса, она умолила дать ей время подготовиться. Затем ушла в дальнюю комнату, где быстро сожгла письма и прочие документы, доказывающие участие ее мужа в заговоре. Уничтожив улики, женщина пронзила себе горло кинжалом. Она умерла от раны одиннадцать дней спустя. Тридцать вовлеченных в заговор самураев, включая Кавасэ, были впоследствии арестованы. В ноябре четверых из них вынудили совершить сэппуку, семерых казнили. Кавасэ обезглавили в следующем году. Самурай из клана Йонезава был арестован Синсэнгуми за то, что укрывал одного из заговорщиков, Кагаву Кэйдзо из Мито. Пленного допрашивали Кондо и Хидзиката; говорить он отказался. Штабного офицера Ито Каситаро так поразила его отвага, что он убедил Кондо и Хидзикату освободить пленного, ссылаясь на его явную невиновность, не говоря уже о его собственных роялистских взглядах, становившихся тверже день ото дня. Храм Нисихонган, центр секты Дзёдо Синсю Хонгандзи, протянулся вдоль дороги Хорикава-дори на юго-западе Киото. Клирики Нисихонгандзи сочувствовали роялистам. Они укрывали людей, сражавшихся на стороне Тёсю в битве у Запретных врат, а после битвы спрятали в храме нескольких самураев Тёсю. Позднее эти самураи бежали из города, переодевшись священнослужителями. Синсэнгуми, проведав об этом, арестовали нескольких священников Нисихонгандзи. Следующей весной Кондо и Хидзиката переместили ставку отряда из Мибу в Нисихонгандзи. Просторная территория храма лучше подходила для их растущих рядов, и он был куда ближе к городским «горячим точкам», нежели Мибу (72). К тому же Синсэнгуми подозревали, что священники Нисихонгандзи по-прежнему держат сторону врага. В храме им было бы удобнее наблюдать за снующими по территории людьми и за тем, что делают местные клирики. Добропорядочные священники пришли в замешательство, когда Синсэнгуми сообщили им о своих намерениях. Они опасались насилия, которое ополчение принесло бы в их жизнь, но не посмели прямо отказать. Надеясь отговорить Синсэнгуми, священники преподнесли им деньги, кормили и поили их в лучших ресторанах города. Но Кондо и Хидзиката не меняли своего мнения, и клирики покорились. На воротах храма ополченцы повесили деревянную табличку с дерзкой надписью черной тушью, оповещавшей, что храм отныне является домом для Синсэнгуми. Они заняли три строения Нисихонгандзи, включая большой зал для собраний и двухъярусную барабанную башню. Зал был столь велик, что потребовалось пятьсот татами, чтобы выстлать его пол. Синсэнгуми разгородили здание под казармы для рядовых. Между основным храмовым залом и новым штабом они устроили баню, тюрьму и площадку для казней. Просторную территорию отвели под тренировочные площадки. Каждый день бойцы упражнялись с мечами и копьями и практиковались в стрельбе из двух пушек, полученных от князя Айдзу. Взрывы пугали молящихся и местное население. В конце концов священники слезно попросили воздержаться от стрельбы на территории храма. Сперва Синсэнгуми отказались под тем предлогом, что тренируются «ради блага страны». Но наконец, по настоянию князя Айдзу, Кондо приказал прекратить артиллерийские учения. Еще больше, чем канонада, буддийских священнослужителей смущал нечестивый запах свинины, которую ополченцы покупали у местных торговцев у главных ворот и тушили в больших железных котлах в казармах. В конце мая, вскоре после переезда в Нисихонгандзи, Синсэнгуми провели реорганизацию. Под началом командира Кондо, заместителя командира Хидзикаты и штабного офицера Ито были сформированы десять подразделений. Каждое состояло из десяти рядовых и подчинялось одному капитану (помощнику заместителя командира) и двум капралам. В числе капитанов были Окита, Нагакура, Сайто, Такэда, Иноуэ, Тодо и Харада. В числе капралов — Симада Кай и Хасимото Кайсукэ. Из офицеров были назначены семеро наблюдателей и девятнадцать мастеров. Наблюдатели, и среди них Ямадзаки Сусуму и Синохара Ясуносин, следили за рядовыми. Мастера преподавали кендзюцу, дзюдзюцу, яридзюцу, верховую езду, артиллерийское искусство и литературу. В число наставников по кендзюцу входили Окита, Нагакура и Сайто. Тани Сандзюро преподавал яридзюцу, Синохара — дзюдзюцу, Ито и Такэда — литературу. Кульминационным моментом реорганизации стало объявление Кондо и Хидзикатой прежде негласного свода правил, легшего в основу беспримерной силы ополчения, официальным уставом Синсэнгуми. Сакамото Рёма презирал все, что олицетворяли Синсэнгуми, и в особенности — Токугава бакуфу. В январе 1866 года, второго года эпохи Кэйо, Рёма предопределил судьбу режима Эдо, организовав военный союз между Сацумой и Тёсю. Сацума отказались сражаться против Тёсю. Айдзу объявили это изменой и пригрозили напасть на Сацуму. Остерегаясь, как и прежде, военной мощи Сацумы и опасаясь, что столкновение между Айдзу и Сацумой может заставить последних вступить в войну на стороне Тёсю, бакуфу отрядило Кацу Кайсю на роль посредника. Полтора года назад, осенью 1864-го, Кайсю был снят со своего поста специального уполномоченного по военно-морским делам и помещен под домашний арест в Эдо за помощь врагам бакуфу — иными словами, Сакамото Рёме и его банде ронинов. В конце мая 1866 года Кайсю вызвали в замок Эдо и восстановили в должности, поскольку сам сёгун признал, что тот был единственным человеком в Эдо, пользовавшимся у Сацумы и Айдзу достаточным уважением, чтобы уладить дело. По мере приближения конца правления Токугава Кайсю неоднократно рисковал жизнью ради Токугава. Его презирали обе стороны, он пережил не одну попытку покушения. При всей своей верности сёгуну Кайсю был реалистом. И провидцем, еще несколько лет назад ощутившим неизбежность падения бакуфу. Именно поэтому, когда стало ясно, что домашнего ареста ему не миновать, он встретился с Сайго Китиносукэ из Сацумы. Он сказал Сайго, что бакуфу более не способно править, что будущее Японии не за Токугава, а за объединенным представительским правительством, что для того, чтобы усилить страну и убедить иностранные державы пересмотреть унизительные договоры, которые Японии пришлось подписать в предыдущее десятилетие, жизненно необходимо объединить провинции и что Сацуме и Тёсю следует не сражаться друг с другом, а, наоборот, объединиться на благо сильной Японии. Короче говоря, верный вассал Токугава намекнул предводителю одного из самых опасных противостоящих Эдо кланов, что, поскольку конец двухсотпятидесятилетнего правления Токугава близок, Сацума и Тёсю должны объединить силы, чтобы свергнуть бакуфу. В июне Кайсю написал даймё Айдзу короткое письмо, порицая его за реакционные анти-иностранные настроения, за «неспособность проанализировать ситуацию в мире» и «принять происходящие изменения». Кайсю убеждал князя Катамори, что его «подозрения в адрес Сацумы смахивают на ненависть», и выражал опасение, «что это причинит стране большие неприятности». В конце же письма он выразил надежду, что «бакуфу отныне будет делать все возможное, чтобы честно и беспристрастно выполнять свои долг, невзирая ни на что». Сообщая об этом родственнику сёгуна, Кайсю добивался, чтобы бакуфу организовало управление государством на благо всей страны, а не одного только дома Токугава. Человеку такой силы духа, как у Кайсю, конечно, не приходилось опасаться князя Айдзу. По-видимому, протектор Киото, словно в противовес ауре страха, окружавшей «Волков Мибу», и бойцовому духу его собственных самураев, был человеком слабым.  Кайсю так вспоминал о своем посредничестве между Сацумой и Айдзу тридцать лет спустя: «Я немедленно направился в Киото. Первым, кого я посетил, был [князь] Айдзу. [Он] пил сакэ <...> с двумя своими женщинами. Он лежал в постели, словно был болен. Это было просто отвратительно! Он сказал мне, что понял [ситуацию] и не собирается делать такую ужасную вещь (73). Но его вассалы не послушают его, сказал он мне и добавил: «Теперь, когда вы здесь, все будет в порядке. Сделайте что-нибудь, чтобы убедить моих вассалов». Кайсю успешно уладил проблему между Айдзу и Сацумой. Однако ранее в том же месяце, 7 июня, Эдо уже начало боевые действия против Тёсю. А 20 июля второго года Кэйо (1866 год), за два года до конца правления Токугава (словно сама богиня Солнца вознамерилась восстановить своего царственного потомка на троне его предков в Киото), Токугава Иэмоти, двадцатилетний сёгун, скоропостижно скончался в замке Осака. Нечего и говорить, что смерть главы правительства на востоке нанесла серьезный удар по его кампании на западе. Война разгорелась на четырех фронтах вокруг провинции Тёсю, и к первой неделе августа силы Токугава были разбиты на всех четырех. Перед лицом неминуемого поражения бакуфу использовало смерть сёгуна как предлог для окончания военных действий. В декабре, через пять месяцев после смерти Иэмоти, император даровал Токугаве Ёсинобу, бывшему генерал-инспектору войск, защищающих императора в Киото, титул «верховного главнокомандующего экспедиционными силами в борьбе против варваров», сделав его, таким образом, пятнадцатым и последним сёгуном Токугава. Тем временем богиня Солнца продолжила истязать бакуфу, не считаясь даже со своими. 25 декабря, через двадцать дней после назначения Ёсинобу, император Комэй, поддерживавший Токугава и, тем самым, бакуфу, скоропостижно скончался в своем дворце в Киото. Хотя причиной смерти объявили оспу, пошли слухи, что императора отравили. Слухи эти были небеспочвенны. Живой император крайне мешал придворной партии противников Токугава, чье возвращение к власти упрочила недавняя победа Тёсю. Наследнику Комэя, известному в истории как император Мэйдзи, было всего четырнадцать. Его дед по матери и официальный опекун Накаяма Тадаясу был доверенным лицом Ивакуры Томоми, предводителя придворной партии противников Токугава. Теперь Накаяма мог помочь Ивакуре. В конце 1866 года, как давно предвидел Кацу Кайсю, падение Токугава бакуфу было уже неизбежно. Крах бакуфу стал и крахом Синсэнгуми. Однако перед тем, как все рухнуло, Кондо Исами и Хидзиката Тосидзо командовали отрядом из сотни с лишком человек. В июне 1867 года, через четыре с половиной года после образования Ополчения роси, всем членам Синсэнгуми был наконец присвоен статус хатамото, что вводило их в ряды «восьмидесяти тысяч всадников» сёгуна Токугава, хотя только командиру Кондо дарована была высокая честь — право прямого доступа к сёгуну. На Синсэнгуми, получающих солидное жалование, больше не лежало клеймо роси. Такого резкого взлета к власти не случалось за всю историю Токугава, даже в сословии самураев.  Через четыре дня после своего взлета к вершинам иерархической лестницы Токугава Кондо Исами посетил важную политическую встречу избранных князей лагеря Токугава. Встреча была созвана по поводу меморандума, являвшего собой опасную угрозу бакуфу. Меморандум был недавно подан на рассмотрение императорского двора четырьмя влиятельными князьями — Фукуи, Тоса, Сацумы и Увадзимы; трое последних не принадлежали к лагерю Токугава. Князья осуждали бакуфу за «неразумные действия» во втором походе против Тёсю, который был «ничем не оправдан» и вызвал «серьезные волнения в стране». Кондо яро осуждал меморандум, защищал бакуфу и резко критиковал наиболее значимых из вассалов сёгуна за то, что те «по необъяснимым причинам слепо следовали за внешними князьями, тогда как, будучи родственниками сёгуна, должны были защищать бакуфу, невзирая на его проступки». Он изложил эти мысли в письме, которое намеревался представить на рассмотрение двора. То, что положение Кондо позволяло обратиться ко двору, показывает, что его политическое влияние в Киото было сравнимо с влиянием самых могущественных из князей. Синсэнгуми больше не были простой полицейской силой на залитых кровью улицах императорской столицы. Они превратились в политическую силу, с которой приходилось считаться. И время сведения счетов близилось. Часть 12. Кровь на перекрестке Командир ополчения был человеком, не склонным сворачивать с раз избранного пути. Он отдал бы за сёгуна жизнь, без колебаний осудил бы на смерть того, кто выступит против его повелителя, и убил бы любого, кто станет для него угрозой. Не в пример ему, приведенный им в ополчение штабной офицер отличался гибким, аналитическим умом. Он отстаивал свою свободу и явно радикальные взгляды. У него появились последователи среди ополченцев, включая, конечно, и тех, кто разделял его воззрения. Ситуация складывалась опасная, и командир чувствовал, что ответственен за это. Он больше не мог мириться с заблудшим офицером штаба и его кликой. Расхождения во взглядах нарушили единство Синсэнгуми. Как когда-то в случае с командиром Сэридзавой Камо, под влиянием штабного офицера Ито Каситаро ополчение раскололось на две партии. С момента своего присоединения к Синсэнгуми в декабре 1864 года Ито открыто исповедовал роялизм. Он был заодно с Тёсю и Сацумой и публично критиковал режим Токугава и его поход против Тёсю. Сопровождая Кондо во второй его поездке в Хиросиму, штабной офицер провел на западе более пятидесяти дней, налаживая хорошие отношения с настроенными против Токугава самураями Тёсю. Ободренные победой Тёсю в августе 1866 года, Ито и его люди сделались столь ревностными роялистами, что дальнейшее свое пребывание в рядах Синсэнгуми им уже нечем было обосновать. В конце сентября Ито и наблюдатель Синохара Ясуносин встретились с обоими предводителями Синсэнгуми в домике Миюки, любовницы Кондо. Они сообщили Кондо и Хидзикате о своем решении не выйти, но отделиться от ополчения. «Мы обсуждали положение в стране, — писал Синохара в своих мемуарах. — Все, что они [Кондо и Хидзиката] могли, — это говорить о власти и авторитете Токугава». Ито и Синохара выразили свою преданность идеалам роялизма. Оба же предводителя Синсэнгуми отказались обсуждать«успехи и неудачи [режима] Токугава или вникать в суть роялизма, вместо этого настаивая на силовых методах контроля». Ито и Синохара солгали, что сблизились с Сацумой и Тёсю с единственной целью вытягивать из них информацию. Чтобы завоевать полное доверие врага, заявили они, им придется официально покинуть Синсэнгуми. Возможно, они задавались вопросом, был ли командир Кондо на самом деле обманут или просто притворился таковым и, сочтя людей из клики Ито отрезанным ломтем, принял их планы. Однако командир Кондо обманут не был. Узнав о решении Ито покинуть ополчение, Кондо приказал капитану третьего подразделения Сайто Хадзимэ следить за заблудшим штабным офицером. Сайто и капитан второго подразделения Нагакура Синпати праздновали новый, 1867-й, год с Ито и шестью его людьми в дворце развлечений «Суми». Они много пили и наслаждались обществом нескольких молодых женщин. Празднества продолжались и после наступления ночи, хотя комендантский час Синсэнгуми предписывал вернуться в ставку. По словам Нагакуры, «чтобы отбить у своих охоту дебоширить, Синсэнгуми карали за позднее возвращение». Опасаясь угодить под раздачу, рядовые вернулись в ставку до наступления комендантского часа, тогда как трое офицеров остались. Они пили допоздна, а на следующее утро продолжили гулянку, поскольку, как с насмешкой сказал Ито, «раз нам все равно придется совершить сэппуку, надо как следует выпить». Наконец они вернулись — после четырехдневного загула. Нагакура ошибочно решил, что «на лице Кондо, когда он увидел нас троих, отразилась ярость». Он еще не знал, что Сайто шпионит за Ито, и был уверен, что Кондо в самом деле злится из-за нарушения правил. Но тот не был зол. Он посадил Ито и Сайто под арест на три дня, а Нагакуру — на шесть. Это происшествие усугубило разрыв между Кондо и Нагакурой, который снова вспомнил о «безрассудном <...> и эгоистичном поведении». Отношения между ними в течение этого последнего проведенного вместе трагического года продолжали портиться. В следующем марте двоюродный брат Кондо, Миягава Нобукити, пришел из Тамы, чтобы вступить в ряды Синсэнгуми. Девятью годами моложе Кондо, Миягава изучал кендзюцу в Сиэйкане. В тот же месяц, когда он записался в ополчение, Ито Каситаро «отделился». Позже в этом году Миягава и Ито столкнулись как враги. Штабной офицер не встретил особого сопротивления со стороны двоих предводителей Синсэнгуми. Ито забрал с собой двенадцать человек (74). Среди них были капитан девятого подразделения Судзуки Микисабуро (младший брат Ито), наблюдатель Синохара Ясуносин, капитан восьмого подразделения Тодо Хэйсукэ, рядовой Хасимото Кайсукэ и Сайто, внедрившийся в группу Ито как шпион Кондо. Уход Тодо, одного из тринадцати изначальных членов Синсэнгуми, учившегося в Сиэйкане, сильно уязвил Кондо.  При посредничестве храмового старосты группа Ито получила императорское распоряжение вступить в ряды стражей гробницы императора Комэя. В июне они сделали своей ставкой подчиненный храму Кодай храм Гэссинъин, находившийся в районе Хигасияма в восточной части города. Полностью отделившись от Синсэнгуми, они стали отныне партией Кодайдзи. Учитывая моральное превосходство, которое давало звание стража императорской гробницы, Кондо и Хидзиката, несмотря на все свое негодование, ничего не могли поделать с грубым нарушением правил ополчения. Ито оставил в Синсэнгуми десятерых своих приспешников, чтобы собирать информацию и, при случае, сеять смуту среди рядовых. В июне членам Синсэнгуми был дарован ранг хатамото, и эти десятеро решили покинуть ополчение под предлогом того, что вступали туда с целью изгнать варваров и служить идеалам роялизма, а не для того, чтобы сделаться вассалами Токугава. Но между Ито и Кондо существовало взаимное соглашение не принимать перебежчиков, и Ито, опасаясь вызвать гнев Кондо и Хидзикаты, не собирался его нарушать. Когда десятеро отступников пришли, чтобы вступить в его отряд стражей императорской гробницы, Ито посоветовал им получить сперва официальное разрешение князя Айдзу. Отступники направились в ставку Айдзу. Им сказали, что ответственный представитель отсутствует. Четверых из них, кто был в группе за главных, провели в гостиную и радушно предложили подождать его возвращения. Как говорит Симосава, пока эти четверо ждали, им принесли обед и щедрую порцию сакэ. Наступил вечер, а чиновник все не возвращался. Они забеспокоились. Однако вскоре подали ужин и много сакэ. После обильной еды и питья их разморило. Тем временем в представительство Айдзу вызвали Синсэнгуми. В числе прочих пришли капитан шестого подразделения Иноуэ Гэндзабуро и наблюдатель Оиси Кувадзиро, который, по словам Симосавы, «больше всего в жизни любил убивать». Около полуночи, когда четверо предполагаемых перебежчиков сидели в сумрачной гостиной, убийцы бросились на них с копьями. Трое погибли мгновенно. Четвертого, Сано Симэносукэ, Оиси проткнул копьем в живот, но перед смертью Сано сумел достать меч и ударить Оиси. Шестерых остальных привели обратно в штаб в Нисихонгандзи и выгнали из ополчения. Синсэнгуми отрицали причастность к убийству этих четверых. Согласно официальному отчету, те совершили сэппуку в ставке Айдзу. Это было логичное объяснение — они совершили преступление, караемое смертью, и просто выбрали самоубийство добровольное, а не по приказу. Словно в подтверждение этому объяснению, на следующий день Синсэнгуми похоронили их со всеми почестями в близлежащем буддистском храме. Кондо и Хидзикату перестал удовлетворять штаб в Нисихонгандзи. Перегороженный храмовый зал больше не был подходящим жильем для их людей. Требовалось новое помещение, отвечающее их положению прямых вассалов Токугава. Денег на постройку не хватало, но вскоре они нашли выход. Они знали, что храм Нисихонган отнюдь не бедствует. Знали и то, что добропорядочные монахи не выносят кровопролития и насилия. Предводители воспользовались своей воинской смекалкой и зловещей репутацией*, чтобы убедить монахов раскошелиться. По словам Симосавы, перед главным храмовым зданием совершали сэппуку нарушившие кодекс ополченцы и проводились казни. «Синсэнгуми ежедневно устраивали учения, — пишет Нагакура. — Однажды главный священник, услышав грохот орудий, от неожиданности упал навзничь». Другой бедный монах так испугался, что «заперся в комнате [в задней части главного храмового здания] и спрятал голову под постель». Командир этой легальной террористической организации и его заместитель заявили, что монахам приличествует оплатить постройку нового штаба, обосновав это следующим образом. Разве члены Синсэнгуми не рискуют ежедневно жизнью, чтобы поддерживать закон и порядок? Разве они не посвятили себя уничтожению бунтовщиков, пытающихся свергнуть сёгунат Токугава, при котором буддизм процветал последние двести пятьдесят лет? Предвидели командиры Синсэнгуми неизбежный крах бакуфу и его последствия или нет — но, так или иначе, разве не ударила бы по буддистским священникам смена государственной религии на пересмотренный синтоизм, которая последовала бы за падением режима Токугава? Через пять дней после своего взлета по иерархической лестнице Токугава Синсэнгуми перенесли ставку в новое здание в деревне Фудо-до, к юго-востоку от храма Нисихонган, — замысловатое строение с воротами, сравнимое с княжескими резиденциями в Киото. Они заняли десять тысяч квадратных метров огороженной земли. Кондо, Хидзиката и несколько офицеров имели отдельные покои. В штабе были гостевые комнаты, жилье для прислуги и конюшни. Огромная купальня могла вместить тридцать человек одновременно. По иронии судьбы через несколько месяцев после того, как Кондо сюда переехал, Сиэйкан был продан и жена Кондо с дочерью переселились в дом поменьше в Эдо. Вскоре после переезда в новую ставку Кондо и Хидзиката снова продемонстрировали готовность убить любого, кто осмелится перейти им дорогу. Такэда Канрюсай, ронин из хана Мацуэ в провинции Идзумо, был капитаном пятого подразделения и числился в ополчении с раннего периода его существования. Он участвовал в аресте Фурудаки Сюнтаро, сражался в «Икэдая» и сопровождал Кондо в путешествии в Эдо и на запад Японии. Однако коллеги его не любили. Он был хвастлив и постоянно льстил командиру и его заместителю. К тому же в отличие от большинства соратников Такэда был скорее ученым, нежели воином. Его завербовали не за воинскую доблесть, а за обширные познания в проверенной временем военной тактике школы Косю Наганума и назначили на завидную должность мастера по воинской подготовке. Но с недавних пор бакуфу под руководством французских офицеров начало реформу армии по западному образцу. Познания Такэды стали устаревать, и этот факт не ускользнул от прочих ополченцев. Более того, его имени не было в списке людей, которых бакуфу недавно возвело в ранг хатамото. Он почувствовал, что командир Кондо и его заместитель Хидзиката с ним не до конца честны, и попытался — тщетно — добиться расположения штабного офицера Ито. Когда в Синсэнгуми прознали, что Такэда тайно сделался роялистом и зачастил в ставку Сацумы в Фусими, Кондо Исами поступил соответственно. Командир вызвал всех своих офицеров, включая Такэду, в некий ресторан на то, что он язвительно назвал «прощальной вечеринкой» для капитана пятого подразделения. После того как подали сакэ, Кондо сказал Такэде с натянутой улыбкой: «Я слышал, вы собираетесь покинуть ополчение, чтобы служить Сацума». Ему не надо было напоминать о полагающейся за это смертной казни. Такэда сообразил, что выплыли его тайные визиты в представительство Сацумы, и солгал, что задумал присоединиться к врагу, чтобы шпионить. Кондо притворился, что одобряет его мнимую идею. Он громко хлопнул в ладоши, явно довольный собой, и настоял, чтобы Такэда отправился в ставку Сацумы той же ночью. Ссылаясь на то, что в темноте опасно ходить в одиночку, он приказал капитану третьего подразделения Сайто Хадзимэ и еще одному человеку проводить Такэду. С Сайто, который в этот вечер пил и вообще имел репутацию человека, с которым, когда он пьян, лучше не связываться, Такэда не ладил. Опасаясь худшего, он сказал, что пойдет один. Но командир слышать ничего не желал и настоял, чтобы Сайто с товарищем его сопровождали. Вскоре троица покинула пирушку. Они шли гуськом в темноте по узкой дорожке, Такэда впереди, прямо за ним остальные, и наконец дошли до моста, в окрестностях которого было безлюдно. На мосту Сайто вынул длинный меч и одним взмахом рассек спину Такэды от бедра до плеча. Тот умер мгновенно. Сайто опустился на колени у окровавленного трупа и забрал оба меча убитого. «Несмотря на все хвастовство Такэды, — якобы сказал он, — убить его было легко». Ито Каситаро выступал за открытие Японии для иностранной торговли — чтобы получить «богатую страну и сильную армию», обложив иностранцев налогами, — и за то, чтобы вербовать в армию людей всех сословий, не только самураев. После того как сёгун вернул бы бразды правления императору, власть больше никогда не должна была достаться военному режиму. И в будущем всем японским народом, включая князей, должен был управлять императорский двор. Поскольку большинству придворных (если не всем) недоставало управленческого опыта, Кодайдзи, партия Ито, и другие образованные люди помогали бы им. В глобальном замысле Ито не было места для Токугава бакуфу и его сторонников. Однако большинство самураев лагеря Токугава и потомственные князья, занимавшие важнейшие посты в бакуфу, не собирались уходить в отставку без борьбы. Среди них особо выделялись Кондо Исами и Хидзиката Тосидзо, полные решимости во что бы то ни стало сохранить свою власть. Командир Синсэнгуми и его заместитель как в политическом, так и в идейном смысле были настроены диаметрально противоположно своему бывшему штабному офицеру. По словам Нагакуры, Ито не верил, что Сано и остальные совершили сэппуку в ставке Айдзу. Он был в гневе. Он негодовал. Он собрался убить Кондо и его офицеров и взять командование Синсэнгуми в свои руки. «[Ито] намеревался поджечь [штаб] Синсэнгуми <...> и убить [нас], когда мы будем спасаться [из здания]». При поддержке Сацумы Ито смог бы использовать Синсэнгуми для борьбы против Токугава. К счастью для Кондо и его офицеров, Сайто Хадзимэ был хорошим актером. Ито сделал Сайто одним из своих приближенных, ни разу не заподозрив в нем шпиона. Когда Сайто сообщил Кондо и Хидзикате о замысле Ито, те приняли срочные и решительные меры. Ранее Ито потребовал от Кондо значительную сумму денег на то, чтобы шпионить за Тёсю. Кондо, конечно, знал, что предлог этот ложный. Днем 18 ноября он отправил в храм Гэссинъин гонца, приглашая Ито в дом своей любовницы, где якобы собирался отдать ему требуемые деньги и обсудить положение в стране. Ито принял приглашение. Повода сомневаться в добрых намерениях Кондо он не имел. Ему удавалось поддерживать с Синсэнгуми хорошие отношения, пусть и для виду, и ему явно не приходило в голову, что Кондо раскрыл его замысел, иначе он ни за что не пошел бы на эту встречу один. Когда Ито в тот же день прибыл в домик Миюки, его тепло приветствовали Кондо и Хидзиката. Подали разносолы; сакэ текло рекой. Кондо уверил Ито, что деньги поступят от Айдзу утром, и попросил придти за ними. Ито легко уступил. Они пили и разговаривали до вечера. К восьми, когда Ито собрался уходить, он был уже пьян. Он думал, что холодный зимний воздух отрезвит его, но просчитался. Люди Кондо — в их числе Оиси Кувадзиро, Миягава Нобукити и, вероятно, Сайто Хадзимэ — поджидали его при свете луны в проулке прямо за пересечением Ситидзё-дори с улицей Абуракодзи в юго-западной части города. На Ито напали, когда он достиг перекрестка. Прежде чем он успел увидеть своего противника, ему рассекли левую щеку до уха. Кровь брызнула из раны. Подоспел второй нападающий. Тщетно пытаясь увернуться, мастер стиля Хокусин Итто увидел, что к нему спешат еще несколько людей с мечами наголо. Но Ито упал прежде, чем они приблизились. Из последних сил он выкрикнул: «Предатели!» Тело оттащили к перекрестку (позже этот инцидент и назвали убийством у Абуракодзи-Ситидзё). Ночь была столь холодной, что вскоре после того, как убийцы скрылись, кровь на одежде Ито замерзла. Кондо Исами планировал той же ночью уничтожить и остатки партии Кодайдзи — за исключением Тодо Хэйсукэ. По сути, Кондо велел своим людям пощадить Тодо. Он договорился с местными властями, чтобы людям в храме Гэссинъин сообщили о смерти их предводителя, — в надежде, что те немедленно явятся за телом (75). План сработал. Примерно в два пополуночи, через несколько часов после убийства, семеро стражей императорской гробницы примчались на перекресток. Среди них были Синохара, Судзуки и Тодо. «Мы были потрясены и разгневаны», — вспоминал Синохара. Поблизости в ресторане прятались Нагакура, Харада, Оиси, Симада, Сайто и множество других членов Синсэнгуми (76). Они молча наблюдали, как люди Ито с носилками приближаются к перекрестку. Когда те попытались поместить тело в паланкин, Синсэнгуми напали. Их было вчетверо больше. При свете зимней луны завязалась яростная кровавая драка. Трое стражей, включая Тодо, были убиты; четверо сбежали в ставку Сацумы в северной части города. Несколько ополченцев, включая Хараду и Оиси, были ранены. На рассвете глазам предстало ужасающее зрелище. На улице лежали четыре трупа. Вокруг были разбросаны отрубленные пальцы, ошметки скальпов валялись у забрызганных кровью стен соседних домов. Синсэнгуми оставили тела, включая тело Ито, на перекрестке на два дня в безуспешной попытке выманить туда выживших. Часть 13. О ярости, гневе и неумолимой судьбе Конец старым порядкам близился, и предводителей самого смертоносного отряда сёгуна, как и прочих людей по обе стороны баррикад, снедали ярость и гнев на неумолимую судьбу. Судьбу — будь то неразделимо связываемая с этим понятием безжалостная богиня или всепоглощающая сила, под влиянием которой их мир менялся с головокружительной быстротой, — им, простым смертным, несмотря на всю их несгибаемую волю к власти, не удавалось подчинить себе. После длившейся пятнадцать лет небывалой смуты ни победители, ни побежденные, ни, наверное, блистательное божество их далеких предков не позволили бы миру воцариться на их священной земле без решающей кровавой борьбы. Сладость свершившейся над Ито и его стражами императорской гробницы мести не отравили ни безжалостная богиня Солнца, ни те, кто стоял за самым знаменательным событием в истории Токугава. 14 октября третьего года эпохи Кэйо (8 ноября 1867 года), за месяц до убийства Ито, последний сёгун Токугава Ёсинобу сообщил о своем отречении и возвращении всей полноты власти императору. Об этом было объявлено в Большом зале замка Нидзё в присутствии представителей сорока провинций. Это событие, ставшее началом Реставрации Мэйдзи, инициировал Сакамото Рёма. В прошлом июне, когда союзники Рёмы из Сацумы и Тёсю строили планы свержения Токугава силой, этот дальновидный человек из клана Тоса придумал способ предотвратить гражданскую войну. По плану Рёмы, дерзкой попытке заложить в Японии краеугольный камень демократии, первым делом сёгун должен был вернуть императору бразды правления. Далее следовало образовать две законодательные палаты правительства — верхнюю и нижнюю, куда вошли бы способные люди из числа князей и придворных, а также полномочные представители японского народа в целом. Все решения на государственном уровне советники должны были принимать, опираясь на общественное мнение. Рёма подал свой план на рассмотрение Гото Сёдзиро, старшего советника Яманоути Ёдо, влиятельного князя Тоса. Гото, в свою очередь, представил план Рёмы своему даймё, а тот изложил его в октябре в петиции сёгуну. Будучи главным министром князя Ёдо, Гото обладал в Киото значительным политическим влиянием и, готовясь подать петицию Ёдо первому министру сёгуна Итакуре Кацукиё, устроил так, чтобы его представили другому влиятельному киотскому игроку. Вечером 20 сентября он посетил дом генерального инспектора бакуфу Нагаи Наомунэ, близкого советчика сёгуна. Когда они расположились в гостиной, Нагаи объявил, что здесь присутствует некто, кого он хотел бы свести с Гото (тот, понятно, заранее ожидал знакомства с Кондо Исами). В этот момент Гото увидел в соседней комнате человека с длинным мечом на боку. Человек представился — очень вежливо и по всем правилам этикета. Хотя Гото ни разу не встречался с командиром Синсэнгуми, репутация того была ему отлично известна. Сердечно представившись сам, Гото неожиданно сказал Кондо:«Мне не нравится длинный меч у вас на боку» — и спросил затем, не может ли тот его снять. Кондо засмеялся, вынул ножны с мечом и положил на пол подле себя. Последующие несколько часов мужчины провели в обсуждении насущной политической обстановки в Японии. Они подружились, или, по крайней мере, Кондо хотелось в это верить. Кондо слышал, что Гото, происходивший, конечно, из Тоса, имеет множество союзников среди роялистов, в числе которых был и Сакамото Рёма, проклятье бакуфу. Тем не менее крестьянский сын был крайне польщен знакомством с прославленным самураем и велел своим людям не причинять Гото вреда. Он знал, что тот готовит петицию для подачи сёгуну, но не знал ее содержания. Нечего говорить, что он более чем жаждал ее увидеть, и попросил у Гото копию. Три дня спустя после их первой встречи Кондо посетил Гото в его доме. Он по меньшей мере дважды подряд пытался снова встретиться с Гото, который ловко, хотя и тактично давал Кондо от ворот поворот и в конечном итоге так и не показал ему петицию. Хотя Ёсинобу принял план Рёмы, богиня солнца не знала удержу. На этот раз она воспользовалась талантами своего любимца — самого заклятого врага сёгуна при императорском дворе. Ивакура Томоми, этот мастер политических интриг, вместе с Сацума строил планы по свержению бакуфу (77). Промедли Ёсинобу с отречением, и против него обратили бы тайное оружие, которому не сумели бы противостоять все его войска. Этим оружием был составленный Ивакурой императорский указ, повелевающий объединенным силам Сацумы, Тёсю и других могущественных провинций напасть на Токугава. Указ был фактически смертным приговором Токугава, призывавшим уничтожить режим Эдо, покарать «изменника» Ёсинобу и предать смерти князей Айдзу и Куваны. Этот документ Ивакура доверил Накаяме Тадаясу, деду императора по матери. Тем временем власти Токугава в Киото прознали, что Сацума и Тёсю планируют напасть на особняк князя Айдзу. Синсэнгуми и Мимаваригуми немедленно отправили круглосуточно патрулировать город. Синсэнгуми разместили своих людей у передних ворот дома Накаямы, чтобы внимательно наблюдать за каждым, кто входит и выходит. За день до отречения Ёсинобу Ивакура получил от Накаямы императорский рескрипт, в котором с князя Тёсю и его наследника снималось клеймо «врагов императора». Ивакура спрятал эту бумагу в одежде своего младшего сына, вынесшего ее через переднюю дверь незаметно для людей Кондо. В тот день, когда Ёсинобу заявил в замке Нидзё о своем отречении и когда на смертном приговоре Токугава была поставлена печать императора, Синсэнгуми засекли входящих в дом Накаямы самураев из Сацумы и Тёсю. Хотя Кондо не знал точной цели их визита, он приказал своим людям арестовать или убить их, когда они уйдут. Однако те сумели выбраться через заднюю дверь и унесли с собой императорский указ. Но история показывает, что даже божественным планам может помешать человеческий фактор. Прежде чем Сацума и Тёсю успели нанести удар, решение Ёсинобу было одобрено императорским двором, и всемогущий тайный указ, таким образом, пропал втуне. Кондо Исами и всех тех, кого лишь четыре месяца тому назад официально включили в иерархию Токугава, до глубины души оскорбило отречение сёгуна. Дело омрачило еще и то, что 26 октября, через двенадцать дней после отречения Ёсинобу, Кондо получил из Эдо известие, что его приемный отец при смерти. Через два дня Кондо Сюсукэ умер. Ему было шестьдесят семь лет. Кондо был слишком занят волнениями в Киото, чтобы ехать в Эдо на похороны. Князей Айдзу и Куваны тоже, со своей стороны, разгневало решение Ёсинобу. Кондо меж тем с жаром осудил князей Овари и Фукуи, двух ближайших вассалов сёгуна, как «предателей», вынудивших Ёсинобу отречься. В следующем месяце гений и прозорливец, организовавший это отречение, был убит. Хотя Синсэнгуми не имели отношения к смерти Сакамото Рёмы, Кондо не колеблясь убил бы его, представься ему такая возможность. «В тот день, когда зарубили Сакамото Рёму и Накаоку Синтаро, Кондо лежал больной в доме моей сестры, — вспоминала Миюки. — Через два или три дня после убийства он пришел в мой дом и сказал: «Раз Сасаки Тадасабуро со товарищи убили Сакамото, я могу спокойно выпить сакэ». Он послал за Сасаки, и они устроили большую пирушку» (78). 13 ноября, за пять дней до происшествия у Абуракодзи, Ито Каситаро и Тодо Хэйсукэ пришли в укрытие Сакамото Рёмы в Киото, чтобы предупредить его и его соратника Накаоку Синтаро об опасности. В длинном списке политических врагов Токугава двое выходцев из Тоса занимали верхние позиции. Они организовали военный союз Сацумы и Тёсю, что ускорило падение Эдо; и, хотя именно Рёма стоял за мирным отречением Ёсинобу, они с Накаокой готовы были вместе со своими соратниками из Сацумы и Тёсю сокрушить Токугава силой, если сёгун откажется отречься. Неудивительно, что консерваторы из лагеря Токугава обвиняли Рёму и Накаоку в свержении правительства. «Накаока прислушался к моему предостережению, — говорил позднее Ито. — А вот Сакамото казался безразличным и не обратил внимания на мои слова». Нескольких друзей Рёмы убили Синсэнгуми, которых он считал не более чем бандой головорезов. Ни при каких обстоятельствах он не стал бы слушать советы людей, которые когда-то были неотъемлемой частью этой банды. Два дня спустя Рёма и Накаока были убиты в убежище Рёмы — комнате на втором этаже дома киотского торговца соей. Синсэнгуми серьезно подозревали в убийстве. 19 ноября, четыре дня спустя после происшествия, Окубо Итидзо (79), политический лидер Сацумы, писал Ивакуре Томоми: «Я слышал, что Сакамото, без сомнения, убили Синсэнгуми. <...> Первый подозреваемый — Кондо Исами». Убийцы оставили после себя ножны цвета воска и пару деревянных сандалий, чтобы возложить вину на Синсэнгуми. Синохара Ясуносин и другие члены партии Кодайдзи, скрывающиеся в представительстве Сацумы в Киото, опознали ножны как принадлежавшие Хараде Саносукэ. Харада был родом из хана Мацуяма, граничившего с ханом Тоса на острове Сикоку. Прежде чем умереть от ран через два дня после нападения, Накаока сообщил, что один из нападавших громко выругался на диалекте Сикоку. Столь же твердой уликой была пара сандалий с эмблемой соседней гостиницы. На следующий день обнаружилось, что в эту гостиницу часто захаживали члены Синсэнгуми, и Рёмины последователи заставили власти Токугава вызвать Кондо Исами на допрос. Кондо, конечно же, засвидетельствовал, что его ополчение не причастно к убийству. Хараду явно подставили члены партии Кодайдзи в отместку за убийство Ито. Но убийцей он не был. Он был офицером Синсэнгуми и мастером как меча, так и копья, сражавшимся в большинстве основных битв с участием Синсэнгуми, включая «Икэдая», Абуракодзи и бой за оскверненные доски объявлений на Большом мосту Сандзё. Матерый воин, такой как Харада, не мог забыть ножны от своего меча после двух-трехминутной схватки. И в какой бы спешке он ни покидал место преступления, он никогда не оставил бы пару уличающих его сандалий. Обе ошибки были бы нарушением кодекса самурая и, значит, согласно уставу Синсэнгуми, карались сэппуку. Хараду и Синсэнгуми оправдывали и воспоминания бывшего ополченца: «Той ночью мы были у Кондо, и Харада Саносукэ с нами. Услышав на следующий день об убийствах, мы сказали друг другу, что, кто бы ни сделал это, он явно очень умелый фехтовальщик. Позже мы услышали, что это дело рук Имаи. В этом был резон. Имаи в то время славился в Эдо своим мастерством в обращении с коротким мечом. Говорили, что, когда он наносит удар, все, что вы можете увидеть, — это его меч. Только Имаи мог проделать такое в тесной комнате за столь короткое время» (80). Люди Рёмы были возмущены и жаждали мести. Когда Кондо заявил о непричастности своих бойцов к убийству, они взяли дело в свои руки. Не вызывало сомнений, что их предводителя убили люди из лагеря Токугава. Существовало три вероятных мотива для убийства Рёмы, и все три были взаимосвязаны. Рёма стоял за мирным отречением Ёсинобу и возвращением всей полноты власти императору. Рёма застрелил по меньшей мере одного, а возможно, и двоих людей бакуфу в прошлом году, когда его чуть не убили в гостинице «Тэрада» в Фусими вскоре после заключения инициированного им военного союза Сацумы и Тёсю. Третий мотив был связан с потоплением корабля, который люди Рёмы зафрахтовали для перевозки ружей революционерам. Корабль с четырьмя сотнями контрабандных винтовок был потоплен кораблем, принадлежавшим хану Кии. Рёма возглавлял группу изгоев, а Кии был одной из трех ветвей дома Токугава. Когда хан Кии отказался выплатить изгоям компенсацию, те пригрозили подать иск в суд международного права. Зная силу общественного мнения, Рёма сочинил высмеивающую Кии (81) песенку и спел ее в веселых домах в международном порту Нагасаки, где располагался его штаб и где собирались влиятельные люди со всей Японии. Интуиция не подвела Рёму, и вскоре хан Кии сделался посмешищем всего города. В мае 1867 года, за шесть месяцев до убийства Рёмы, Кии согласились выплатить компенсацию в размере 83000 рё, если Рёма отзовет иск. Рема сделал это, но Кии, надо полагать, затаили злобу. Когда до людей Рёмы дошел слух, что Миура Кютаро, высокопоставленный чиновник Кии, подстрекал Синсэнгуми к убийству Рёмы, они поступили соответственно. Однако Миура был ни в чем не повинен и сознавал, что его жизнь в опасности. Пользуясь хорошими отношениями с князем Айдзу, он договорился, чтобы Синсэнгуми его защищали. Первое покушение на жизнь Миуры провалилось; потом люди Рёмы узнали, что снежной ночью 7 декабря он должен посетить собрание в гостинице «Тэнман», неподалеку от места, где недавно случилась резня у Абуракодзи. В десять часов вечера шестнадцать человек в белых головных повязках, с двумя мечами, а некоторые и с пистолетами, вошли в гостиницу. Один из них, Накаи Сёгоро, пылал особо ярой жаждой мести (82). На оружии Накаи, мастера иай, искусства выхватывания меча, было выгравировано его имя, и это оружие было подарком Рёмы. Он метнулся вверх по лестнице, остальные последовали за ним. Комната Миуры была на втором этаже. С ним было больше десяти человек, включая Сайто Хадзимэ, Оиси Кувадзиро, Миягаву Нобукити и еще четверых членов Синсэнгуми. Они пили сакэ, когда услышали, что в коридоре кто-то есть. Один из людей Миуры отодвинул перегородку, и Накаи ворвался в комнату с криком «Миура!». Одним молниеносным движением он выхватил меч и рассек Миуре лоб. Затем в комнату вбежали пятнадцать его товарищей. В свалке лампы погасли, и люди едва отличали друзей от врагов. Лязгали мечи, хлестала в темноте кровь, тесную комнатку заполнили звуки выстрелов и гортанные крики. В суматохе легко раненый Миура выскользнул через окно на крышу. Один из ополченцев, скрещивая мечи с кем-то из нападающих, сверзился из окна в пруд в саду. «Вокруг пруда оказалось много врагов», — писал Нагакура. Ополченец выскочил из пруда и погнался за противниками, которые «бросились врассыпную». Двое членов Синсэнгуми, включая Миягаву, были убиты; трое, включая Сайто, — ранены. Из нападавших погиб только Накаи; еще одному отрубили запястье, большинство же получило легкие ранения. Прежде чем скрыться, один из людей Рёмы отрубил мертвую голову Накаи. Но, конечно же, голова эта была тяжелой, из нее сочилась кровь, и эта кровь смешалась с водой колодца, в который голову бросили, чтобы никто не опознал обезглавленный труп, лежавший наверху. Однако через несколько дней голову обнаружили и опознали по имени, выгравированному на мече Накаи.