Все это было забавно, а впрочем - ничего из ряда вон выходящего, как раз то, что нужно отдыхающим на побережье добропорядочным буржуа. И только прибытие словоохотливой знатной дамы из Неаполя, обедневшей и подобно нашим виконтам опустившейся до семейного пансиона, прояснило и одновременно еще больше запутало эту историю.

В семействе Лингвадока-Лингваглосса родители, гувернеры и вся родня с особым трепетом следили за малышом Кази-миро, уделяли особое внимание его воспитанию: он первым из близнецов появился на свет и был главным наследником знатного титула. Между ними установились различия - едва заметные, но все-таки безнадежно ранившие Франческо, которого все обожали не меньше, чем брата. Для самолюбивого подростка это было весьма болезненно.

Однажды случилось так, что гостивший на вилле ученый знаток биологии, занесенный явно не добрым ветром, объяснил (предъявив в доказательство статьи и книги, которые он возил в чемодане, поскольку они были нужны ему для занятий), что первый из родившихся близнецов на самом деле зачат вторым, ибо первый, как следует из положения плода, находится дальше от выхода из материнского чрева. В доказательство он ссылался на правящие дома Испании и России, где все почести доставались второму из появившихся на свет близнецов.

В случае наших престарелых виконтов о восшествии на престол речи не было, однако давнее открытие биолога не прошло без последствий, коснувшихся даже донны Альфонсы и разрозненных поместий, расположенных к северу от Га-рильяно, кои по обычаю доставались первородному сыну, равно как и некоторые дополнительные титулы. Тем временем пронесся вихрь войны - беда не меньшая, чем безрассудная страсть их отца к игре, а также несчастье, приключившееся, когда феодальные владения экспроприировали и пришлось платить новые, демократические налоги. Делить братьям было почти нечего, однако рана, нанесенная совершенным когда-то открытием, продолжала кровоточить. И Ка-зимиро, и Франческо в глубине души ощущали свое первородство.

"Но коли дело обстоит так, - удивлялись курортники, подзадоривая несдержанную на язык синьору, - к чему сомнения и незатихающая вражда, к чему бесконечные церемонии, когда можно просто войти в столовую?"

"К тому, что строгое и дворянское воспитание, полученное братьями от рождения и до одиннадцати лет, не проходит бесследно. Франческо не в силах избавиться от искреннего уважения, которое и проявляет в отношении Казимиро. Казимиро же, в свою очередь, смутно чувствует, что одиннадцать лет лишал Франческо заслуженных привилегий".

"На людях они выказывают друг другу почтение, а наедине бранятся".

PAN id=title>

Мария Луиза Спациани

Редакция журнала благодарит автора за любезно предоставленную возможность безвозмездной публикации ее стихов и рассказов на страницах журнала.

Перевод Анны Я мпольской

Я - раба Марии Распятой из ордена босых кармелиток, мне без малого восемьдесят четыре года - почтенный возраст, до которого не доживала ни одна из наших сестер. Отчего Господь в своей непостижимой мудрости даровал мне столь долгую жизнь? В награду или в наказание? Ежели в награду, значит, Его всевидящее око проникает так далеко, как смертному в самых смелых помыслах о подвижничестве и добротолюбии не под силу представить. Неужели Он наградил меня за то, что я убила - убила во славу Его? Возможно ли, чтобы Господь явил поразительную открытость духу противоречия, более того, чтоб Он вмешался в запутанный клубок событий, как бывает в театре, - неожиданно и даже как-то потешно? А коли Он решил наказать меня, только нам с Ним известно, насколько Он прав. Хотя это жестоко: свыше двух десятилетий заставлять человека нести столь тяжкое бремя, каждодневно мучаясь угрызениями совести и претерпевая адские муки. Остальным грешникам, остальным убийцам дано высшее утешение исповеди, высшая благодать - принять освященную гостию. В глазах того, кто видит меня лишь снаружи, благодать эта ниспослана и мне. Воистину в моем теле обрела пристанище бесконечная ложь: каждое утро, стоя на коленях и сложив руки в молитве, я безмолвно богохульствую, принимая причастие, от которого меня надобно отлучить. И никогда, никогда не смогу я поведать ни одной живой душе о содеянном. Вы сами поймете, что запрещает мне это высший закон.

Родилась я в 1644 году - в то же лето, что и моя подружка Луиза-Франсуаза, в той же бургундской деревне. Мы весело играли во дворе поместья, которым в равных долях владели наши родители.

© 2000 By Marsilio Editori(r) S .P .A. In Venezia © Анна Ямпольская . Перевод, 2011

Скромные землевладельцы - но все-таки обедневшие дворяне, а не нищие крестьяне, батраки или голодранцы, как напишут потом придворные пасквилянты. Вместе с другими ребятами мы с Луизой прыгали через ручейки у мельницы, читали вслух жития святых, играли в морские сражения, помогали собирать виноград, распевая веселые песни. Луиза уже в восемь лет была писаной красавицей - вылитая Мадонна с золотыми волосами, какой ее рисуют цветными мелками на мостовой перед церковью в пасхальные дни. Столь редкостная красота не могла не навлечь беду. Достаточно было увидеть ее однажды - и сразу полюбить, и уже не забыть никогда. Я плела для нее венки из цветов, украшала ими ее волосы и долго, словно в забытьи, стояла и любовалась ею. А она в ответ на все знаки внимания лишь смеялась, смеялась моим восторгам, которые я не в силах была сдержать, толкала меня на землю и в шутку порола стеблем подсолнуха. По утрам причесывала ее я: на то, чтобы заплести косу и уложить золотую цепь вокруг головы, уходило не менее часа.

Благодаря знакомству, рекомендации или простому везению - я не помню, а может, никогда и не знала - наших матушек, когда они овдовели, призвали далеко-далеко, к королевскому двору, в ряды восьмидесяти четырех "доверенных прачек": сперва в Фонтенбло, а затем, когда они дослужились до повышения, - в Версаль. Будущих прачек строго испытывали: им полагалось пребывать в добром здравии, отличаться безупречным поведением, уметь хранить верность и тайну (то бишь не обсуждать постельное и личное белье господ и не распространяться о нем), знать грамоту и счет. Каждая отвечала за двое-трое покоев придворных или гостей, а пятеро (поочередно, чтобы одни не завидовали другим) ведали королевской опочивальней. Вышитые льняные простыни, ласкавшие тело Людовика, каждый день доставляли в прачечную в полотняных мешках, отличающихся по цвету от всех остальных и помеченных инициалом "С Проходя мимо, прачки тайком дотрагивались до них с религиозным почтением: прикосновение к королевским простыням наверняка оказывало благотворное воздействие, ведь дед Людовика излечивал прикосновением не только одержимых, но и больных золотухой и прочими хворями.

Мы с Луизой очень переживали, когда, покинув вместе с нашими матушками родные края, перебрались в Фонтенбло, а затем в Версаль, в комнаты, отведенные для прислуги. Еще больше мы переживали, когда на следующий день после долгого путешествия, в пять часов пополудни, схоронились за самшитовой изгородью, чтобы увидеть, как на закате торжественно проезжает королевский кортеж. Короля мы узнали -

мы уже видели это лицо на монетах - и теперь пожирали его глазами, чтобы запомнить в малейших подробностях. В тот день нас, девушек, было четверо, и слова, которые вполголоса произнесла восхищенная Луиза, определили наши судьбы. Она сказала: "Какой красавец! Жалко, что он король! Как бы я его любила, будь он простым смертным!"