Комиссар Кеттерле задумчиво уставился на раковину в углу. В тот момент он еще не знал, что этот его взгляд станет поворотным пунктом в ходе дела, самого странного дела, какое ему когда-нибудь приходилось распутывать. Сейчас он думал совсем о другом.

— Существует подозрение, что она была беременна, — сказал он врачу, и тот кивнул.

Вскоре вернулся Хорншу с Хайде. Полковник шел следом.

Девушка взглянула на утопленницу и закрыла лицо руками.

— Это она. Она, она! — воскликнул полковник.

Он чуть было не сказал «как живая». Но вовремя прикусил язык.

— В этом у меня нет сомнений, полковник Шлиске. Но та ли на ней одежда, что была после купания? Все ли цело? От вашего показания зависит очень многое.

Он дал полицейскому знак, и тот закрыл лицо утопленницы.

— Хайде, осмотрите всю одежду. Сейчас это самое главное.

До девушки кое-что дошло. Она принялась внимательно рассматривать одежду.

— Да, — сказала она, — даже носочки и янтарное ожерелье. Вы не могли бы на минутку убрать полотенце? На ней еще были янтарные клипсы. Да, все так, как и было.

Комиссар кивнул.

— Вы будете удовлетворены, Хайде, если мы найдем того, кто совершил это зверское убийство?

Девушка взглянула на него и кивнула.

— А кто бы не был удовлетворен?

— Врач утверждает, что она умерла от сорока до сорока восьми часов назад, Хайде. Если бы она в воскресенье утром в семь часов девять минут разговаривала по телефону, мы сейчас должны были бы действовать совершенно иначе, чем если бы мы знали наверняка, что этого не было. Вы меня понимаете?

Она снова кивнула.

— Сначала вам было интересно, а потом вы испугались. Так ведь?

Хайде опять кивнула.

— Ну вот, видите, — сказал Кеттерле.

— Наш пансион не должен быть ей в радость, — пробормотала девушка.

— Кому, Сандре Робертс?

— Нет, фрау ван Хенгелер. Я просто хотела напугать ее.

Комиссар устало потер веки.

— История сама по себе достаточно страшна, — сказал он. — А вам бросилось что-нибудь в глаза, полковник?

Но полковнику ничего не бросилось в глаза, хотя внимание его, как и всех присутствующих, непременно должно было привлечь одно обстоятельство. И это обстоятельство впоследствии призвано было сыграть весьма важную роль.

— Подождите, пожалуйста, нас наверху в доме, — сказал комиссар, выходя вслед за Хайде и полковником из комнатушки. Засунув руки в карманы пальто, он остановился, осматриваясь, посреди сарая.

— Где она лежала, Рёпке?

Рёпке указал на пространство между лодкой с подвесным мотором и весельной шлюпкой.

— Дверь была заперта?

— Дверь была закрыта, но не заперта. Ключ торчал снаружи.

— А решетка спереди?

— Решетка была заперта. Висячий замок и цепь в неприкосновенности.

Комиссар кивнул.

— Возник еще один вопрос, — пробормотал он, — как Сандра Робертс с того места, где исчез ее след, попала в этот сарай? Попала она сюда живой или мертвой?

А еще он подумал, что если врач прав, то она, очевидно, уже находилась здесь, когда он вчера утром был в доме сенатора.

— Если бы мы тогда обыскали все помещения, — тихо сказал он. Потом, словно чего-то испугавшись, быстро прошел в комнатушку, где хранились моторы, и снял полотенце с лица Сандры Робертс.

Потому что услышал, как в саду Хорншу разговаривает с Новотни.

Шофер остановился в дверях, нервно покусывая нижнюю губу и переводя взгляд с утопленницы на Кёттерле.

— Мы все-таки нашли ее, господин Новотни. Неприятная новость, а? Что я еще собирался у вас спросить...

— Но она ведь была там, на побережье... — запинаясь, выдавил из себя шофер. — Как же она попала в сарай?

— Имеется один-единственный человек, который это знает, господин Новотни. И если мы его не найдем, он так и останется единственным. Но вот что я собирался у вас спросить. Лодочный сарай, как правило, запирается?

— Да, конечно. Спереди у него решетка, и еще дверь в парк.

— Где хранятся ключи?

— Ключи у господина сенатора в ящике ночного столика. Еще один ключ висит на доске в гараже, где висят все остальные ключи.

— От решетки тоже?

— Да. Это один и тот же ключ.

— А ключи от лодок?

— От лодок хранятся у меня. То есть ключ от баркаса с кабиной и еще от моторки. У весельной шлюпки нет замка. Господин сенатор никогда не ездит на лодке один.

Комиссар взглянул на Хорншу.

— Разве вы не сообщили ему, что господин сенатор умер? — спросил он. — Умер от сердечного приступа, увидев свою утонувшую жену.

Стальной взгляд комиссара вновь переместился на лицо Новотни, которое стало теперь бледным, как голландский сыр.

— Человек, у которого такое на совести, должен иметь железные нервы. Вам не кажется?

Новотни пошевелил губами.

— Это неправда, — пробормотал он, запинаясь и очень тихо. — Вы хотите взять меня на пушку.

— Хотите увидеть его? — спросил Кеттерле. — Кстати, когда вы в последний раз пользовались лодками, Новотни? Пригодны ли они для морских прогулок и какова их скорость?

— Я несколько недель уже не подходил к лодкам. В последний раз в сентябре. Тогда с господами мы отправились в Фирланден. А больше нет. «Крис» годится для морских прогулок вдоль побережья. Ее максимальная скорость 55 километров в час. На моторке нельзя выезжать дальше Глюксбурга. Но она дает скорость до 75 километров. При хорошей погоде, разумеется...

— Погода была хорошая, Новотни.

— Но лодки все это время были здесь.

— Кто может подтвердить?

— У господина сенатора есть...

— Господин сенатор мертв. Когда вы находились в последний раз здесь, в сарае?

— В пятницу вечером, около девяти. Обычно я проверяю сарай каждый вечер.

— А в субботу вечером не проверяли? И в воскресенье тоже, так ведь?

— Там было много волнений, господин комиссар. Все в самом деле пошло наперекосяк.

— Так-так, — пробормотал Кеттерле. — Хорншу, позаботьтесь о том, чтобы господин Новотни завтра, нет, скажем, послезавтра в половине десятого явился ко мне на официальный допрос. Вы все сфотографировали, Репке? Если задержка за мной, то можете увозить тело. Лучше всего прямо в институт, так ведь, доктор?

Штёкель что-то пробормотал себе под нос, из чего можно было заключить, что, судя по всему, ему придется заняться еще и стариком.

— Ну, это уже другая проблема, — сказал Кеттерле. — Вы идете с нами?

Один за другим они вышли из лодочного сарая, оставив там двух или трех полицейских, которые пытались с помощью брезента и нейлоновой веревки сделать из того, что когда-то было Сандрой Робертс, транспортабельный сверток.

Эрика Брабендер сидела в холле на мягкой голландской кушетке и непрерывно всхлипывала. Ханс-Пауль стоял рядом, похожий на школьника, не выучившего урока и не знавшего теперь, что отвечать. Зигрид копалась в своей сумочке, пытаясь отыскать для сестры бумажные салфетки.

Когда Эрика увидела комиссара, проходящего через зимний сад, она отпихнула Зигрид в сторону, вскочила и пошла ему навстречу.

— Что вы сделали с Реймаром? Реймар абсолютно не виновен. Реймар никогда даже в мыслях...

Кеттерле взглянул на залитое слезами лицо.

— Потом, — сказал он. — После, госпожа Брабендер. Я понимаю ваше волнение. Но сейчас, к сожалению, не могу вами заняться. Я приглашу вас позже наверх.

Он поднялся на второй этаж, за ним доктор Штёкель, высокий и худой, похожий на узкий солдатский шкафчик в казарме. Люди Рёпке были уже при деле. Начальник 114-го полицейского участка сидел за изящным столиком в стиле Шератена[4], на котором установил пишущую машинку, и допрашивал Матильду.

Сенатору закрыли глаза и положили на кровать. Тело его было прикрыто до подбородка, но даже после смерти мощная львиная голова поражала жесткой энергией и непреклонностью.