Через наше село два раза прошла взаправдашняя война, на нас падали бомбы, мы видели убитых. Поэтому эту детскую забаву никто из нас никогда не называл появившимся несколько позже пренебрежительным словом «войнушка». Мы знали, что война — это очень серьезно.

Немцы вошли в наше село летом, когда самые каникулы, и первого сентября школа так и осталась на замке. Тогда моя мама вдвоем с крестной мамой Галей отправились в район к бургомистру и попросили разрешения учить детей. Тот разрешил, но потребовал заклеить в учебниках страницы, на которых написано о Сталине и Красной Армии. Понятно, наши полицаи вместе со старостой должны за этим проследить.

Собрали учебники, приготовили из муки клей и за работу. Учительницы вместе со старшими учениками заклеивают, а полицаи — Радько и Плужник проверяют. Если буквы просвечивают через наклеенную бумагу, ругаются и требуют переклеить.

Так наша Лида и пошла в первый класс с букварем, в котором почти все последние страницы были заклеены. И что интересно. Если «Мама мыла раму» Лида читала с большим трудом, то заклеенные страницы о Сталине и Красной Армии шпарила без остановки. Если приложить букварь к оконному стеклу, запрещенные для чтения слова немного проглядывали. А, как известно, запрещенный плод сладок. К тому же хотелось узнать и о Сталине, и о Красной Армии. Вот и читали.

Но самое интересное не это. Самое интересное то, что всю войну на школе провисел написанный на красной материи плакат: «С Хрущевым к победе!».

Я помню этот плакат, и уже взрослым спросил у мамы, почему никто не сообразил его снять? Ведь генерал-лейтенант Хрущев был членом военного Совета! Работал в одой команде со Сталиным. За такой лозунг могли и расстрелять!

Мама пожала плечами:

— Не знаю. Нам он не мешал. А Радько с Плужником, которые за это отвечали, даже распоряжения бургомистра читали с большим трудом. Куда им разобраться с плакатом? Двоечники, одним словом.

О победе у нас заговорили только в конце войны. Прежде всего, это желанное событие обозначалось словами: «когда прогонят немцев». В то же время, никто не допускал мысли, что все может сложиться иначе. Ведь там далеко, где сегодня проходит фронт, воюет наш папа, а он не может не вернуться домой.

Наверное, к кому-то из взрослых сомнение в голову и закрадывалось, но только не к детям. Мы хорошо знали, что вот-вот прогонят немцев, не нужно будет занавешивать на ночь окна, прятаться в погреб от немецких самолетов, притихать при малейшем стуке в дверь или окно.

Прогонят немцев, и сразу наступит замечательная жизнь. Главное, вернется папа и принесет много гостинцев.

Наш папа плохо видел, и его мама — бабушка Марфа была уверена, что отца убьют в первом же бою.

— Та Миша жэ з детства слипый, словно зинськэ щэня, горестно восклицала бабушка Марфа. — Скилькы разив чужу корову от чэрэды прыганяв! Своя, значить, по буераках скытаеться, а вин чужу в двир за налыгача тягнэ…

Но отец выжил и после войны возвратился домой. Все у него было, как положено: ордена, медали, нашивки за ранения.

— Папа, — расспрашивали мы его. — Тебе на войне страшно было?

— Там всем страшно, — говорил папа. — На войне только дурак ничего не боится.

— А ты хоть одного немца убил?

— Откуда я знаю? Я даже мушки на винтовке не вижу. Может, какого и убил.

— А как же ты стрелял?

— Куда люди стреляли, туда и стрелял.

— И в атаку ходил? — удивлялись мы.

— Конечно. Ходил. Там в окопах никто не отсиживался.

— Но как же ты видел, куда бежать?

— Куда люди бежали, туда и я бежал. Стрелял, гранаты кидал, может, в кого и попал.

Папа у бабушки Марфы — последыш, мазаный пирожок. Сначала родился сын, затем семь дочерей, потом папа. Так вкупе с сестрами и вырос. Бабушка Марфа не раз говорила, что у него и характер, как у девочки.

— Хлопца по сэлу колэсо од брычкы ганяють, а воно з дивчатамы на луках винкы плэтэ. Такэ боязлывэ було, дажэ куры його клювалы… И писля цього вы хочэтэ, щоб вин у нимцив стриляв…

Не знаю, но только сегодня во мне живет уверенность, что папа всей правды о войне нам почему-то не рассказывал…

Когда я был маленьким, и у нас еще не было войны, папа работал в железнодорожной школе учителем. У него была куртка с пуговицами железнодорожника. На обычных пуговицах не нарисовано ничего, а на папиных маленькие молоточки.

Папа уходил на работу, когда я еще спал, поэтому никак не мог его прожать, а вот встречать — сколько угодно. Лишь солнце пряталось за акацией, бросал все дела и бежал к шляху. Там папу и ожидал. Между делом ловил сверчков, которые жили под камнями. Под камнями им было сыро и неуютно. Я переселял их в жестяную коробку, набрасывал травы, и накрывал стеклом. Сверчки ползали по траве, шевелили усиками и о чем-то переговаривались друг с другом. Наверно, знакомились. До этого они жили под разными камнями и совсем не дружили, теперь им веселее.

Скоро на шляху появлялся папа. Я подхватывал коробку и бежал встречать. Папа улыбался, целовал меня и хвалил моих сверчков. Потом я вместе со сверчками ехал на папе, а папа пел нам походную песню.

Дома мы выпускали сверчков под куст сирени. Там они до вечера молчали, но, лишь стемнеет, начинали сверчать. Да так громко, что было слышно даже в хате. Папа говорил, что более голосистых сверчков никогда не слышал.

Потом началась война, папа ушел на фронт, а нашу хату взорвали артиллеристы. Мы стали жить в землянке тетки Олянки. Я пошел к сирени перевернул там все камни, но нашел только одного сверчка. Остальные убежали или погибли от взрыва.

Я забрал сверчка в хату. Обычно мама ругалась, если приносил в дом ящерицу или даже кузнечика, а здесь ничего. Она тоже думала, что этот сверчок помнит нашего папу.

Сверчок поселился за сундуком и вечерами сверчал свою песню. Правда, недолго. Потому что петь одному скучно.

Как-то он замолчал на целую неделю, и мама очень испугалась. Она плакала и говорила, что это не к добру. Может, даже папу убило. Потом сверчок засверчал снова, и от папы пришло письмо. Все у него хорошо, только немного ранило в руку.

Потом война кончилась, папа пришел домой и, куда девался сверчок, я не знаю. Может, его вместе с сундуком украли румынские солдаты. Когда наши стали побеждать, первыми побежали румыны. Вот и хватали все подряд. Мама говорила, что в сундуке было все наше добро, но мне почему-то больше всего жаль папиного сверчка.

Рассказывая о том, как ее папа — дедушка Колотий ходил в богачи, мама всегда вспоминала украинскую притчу:

Подобное случилось и с богатством, которое наш дедушка купил за мешок привезенных из австрийского плена денег. Как говорила мама, купил он тогда немало. Мельницу, пару коней, коров, овец и двадцать десятин земли. Сначала его мельницу разорили махновцы и увезли жернова к себе в Гуляй-Поле. Потом явилась банда атамана Маруськи и забрала коней. Коров, овец и, главное, почти всю землю пришлось отдать колхозу. Себе, как и положено колхознику, оставил огород в половину гектара. Пришли немцы, выкопали из огорода всю землю, погрузили в вагоны и увезли в Австрию. Дедушке только пшик и остался.