В июле 1851 г. Гоголь писал Г. и А. В. Гоголь в связи с предстоящей свадьбой: «О суете вы хлопочете, сестры. Никто ничего от вас не требует так давай самим задавать себе и выдумывать хлопоты! Жених — человек неглупый: просит и молит о том только, чтобы ничего не готовить, так давай самим. Не спорю, что хорошо бы и то, и другое, да если нет, так что тут хлопотать? На нет и суда нет. Тут хоть тресни, а из ничего и сваришь ничего. Тут как пусть себе не досадует сестра Анна (которая любит вперед сочинять план, не спросясь с карманом, а потом выходить из себя, когда план не выходит, как ей хочется) — не даст Бог возможности, ничего не сделаешь. А мой совет — свадьбу поскорей да без всяких приглашений и затей: обыкновенный обед в семье, как делается это и между теми, которые нас гораздо побогаче, — да и всё тут. А какой-нибудь щебетунье-соседке, любящей потолковать о приданом, сказать, что это не всё, что обещал, мол, брат выслать белья и всего из Москвы через месяц — и ни слова больше. Хотел бы очень приехать если не к свадьбе, то через недели две после свадьбы — но плохи мои обстоятельства. Не устроил дел своих так, чтобы иметь средства прожить эту зиму в Крыму (проезд не по карману, платить за квартиру и стол то же не по силам), и поневоле должен остаться в Москве. Последняя зима была здесь для меня очень тяжела. Боюсь, чтобы не проболеть опять, потому что суровый климат действует на меня с каждым годом вредоносней, и не хотелось бы мне очень здесь остаться. Но наше дело — покорность, а не ропот. Сложить руки крестом и говорить: да будет воля Твоя, Господи! а не сделай так, как я хочу!»

сестра Гоголя. В 1832–1836 г.г. была замужем за землемером Петром Осиповичем Трушковским, но в 1836 году овдовела и осталась одна с сыном Колей (1833–1862), ставшим редактором первого посмертного собрания сочинений Гоголя.

По свидетельству О. В. Гоголь, одна из коммерческих авантюр мужа Г. едва не разорило все семейство Гоголей: «Сестра Марья Васильевна вышла замуж за поляка П. О. Трушковского, очень красивого, но он не имел никаких средств к жизни, кроме службы в чертежной. Женившись, они остались жить у нас, потому что у него не было средств даже квартиру нанять. Он ездил на службу в Полтаву, а большую часть жил у нас. Завел парники и виноград и табачную плантацию, — помню, как я ему помогала листья расправлять, — после затеял кожевенную фабрику, ввел мать в долги (ей пришлось продать свой хутор в Кременчугском уезде, который достался ей в приданое, кроме того заложили половину Васильевки) и на этой фабрике прогорел».

Сначала Гоголь относился к Трушковскому с подозрением. В письме матери от 16 апреля 1831 г. он специально отмечал: «Сестрице Марии не пишу потому, что должен бы был говорить о часто поминаемом ею в письме поляке, а они теперь люди подозрительные». Однако в дальнейшем Гоголь с Трушковским подружились, и в письме матери и сестрам Гоголь неизменно передавал привет и обнимал «дорогого Павла Осиповича».

В письме матери от 12 апреля1835 г. Гоголь сообщал о своих хлопотах по перезаложению в ломбарде имения, отмечая при этом: «…Я хотя не хвалюсь ни хозяйственными познаниями, ни тем, что от меня ничего не скроется, но по крайней мере я имею довольно ясный взгляд на вещи, чтобы видеть верное и благоразумное и что неверно. Вы вспомните, как я вам отсоветывывал заводить фабрику кож. Я не отвергал полезности, но разве я не вооружался против этих подрядов и шивки сапогов и разных сложных вещей, которые можно предпринимать тогда только, когда твердое основание положится. Я удивлялся, как вы не видели, что денег вначале больших вовсе не нужно. Я видел, что всё предприятие было до крайности детское. Я не хотел идти явно наперекор и вооружать против себя, но я из Петербурга писал к вам и, чтобы придать более весу словам моим, говорил, что советовался с опытными мастерами, между тем как это было просто мое мнение. Вы имеете прекрасное сердце и, может быть, это настоящая причина, что вас не трудно обмануть».

Когда Трушковский умер, Гоголь 21 сентября 1836 г. ответил из Лозанны матери, сообщившей ему эту печальную весть: «Неприятная новость, которую вы сообщаете в письме вашем, поразила меня. Всегда жалко, когда видишь человека в свежих и цветущих летах похищенного смертью. Еще более, если этот человек был близок к нам. Но мы должны быть тверды и считать наши несчастия за ничто, если хотим быть христианами».

В сентябре 1842 г. Гоголь писал Г. из Гастейна: «Я получил письмо твое. Оно наполнено похвалами, которых я так же мало достоин, как мало был достоин тех низких упреков и тех подлых поступков, которых ты мне придала в прежнем письме твоем. О воспитании твоего Коли я забочусь, потому что это наш христианский долг — образовать и воспитать душу, чтобы не пустая молитва, а дело означили любовь нашу к Богу. Прекрасная душа мне дорога. И молитва ничто мне, если суетна, напротив того, она страшна даже, потому что ниспровергается на голову тех, которые всуе произносят. Если человек молится и не умеет удержаться от чувства гордости и самолюбия, и негодует, и ропщет на оскорбление, которое ему нанесли, если он молится и не умеет чувствовать любви даже и к врагам своим, то молитва его будет вопиять против его самого. Я вижу из письма твоего, что молишься и учишь даже и Колю падать на колени. Молиться прекрасно и нужно. Но послушай слово желающего тебе истинно добра и старайся молиться, как должен молиться христианин. Приходило ли тебе когда-либо живо в ум, не приступая к молитве, произвести сердечную исповедь. Умеешь ли ты припомнить свои поступки и строго осудить их? Умеешь ли ты во всем обвинить себя, а не других, потому что обвинение других есть уже не христианское чувство, хотя бы даже другие и точно были виноваты, а без христианского чувства нельзя молиться. Умеешь ли ты сказать вместо слов: Господи, прости таким-то, которые нанесли мне зло, — Господи, прости меня за то, что мне кажется, будто они нанесли мне зло. Если ты умеешь это сделать, то тогда прекрасна твоя молитва, она понесется прямо к Богу, она доставит много душевных глубоких утешений. У тебя, я знаю, часто в голове бродит мысль, что я тебя меньше люблю, чем других. Знай же, я говорю тебе совершенную истину в эту минуту, — я никого из вас еще до сих пор не люблю так, как бы я хотел любить. Я ту из вас могу только любить, которая будет великодушнее всех других, которая будет уметь облобызать и броситься на шею к тому, кто оскорбит ее чем-нибудь, которая позабудет совершенно о себе и будет думать только о других сестрах, которая позабудет о своем счастье и будет думать только о счастии других. Та только будет сестра души моей, а до сих пор такой нет между вами, и сердце мое равно закрыто ко всем вам. Вот что я должен сказать вам, чтобы объяснить, почему я зол и почему сердце мое не в состоянии никого из вас любить так, как бы я хотел любить».

Во время последней болезни Г. Гоголь 6 апреля н. ст. 1844 г. писал матери: «Сестре моей Марии от всей души желаю утишения болезней, как душевных, так и телесных. Я молился о ней, но спокойствие ее зависит от нее самой. Если она в силах так полюбить Бога, чтобы позабыть о привязанности земной, тогда и Бог ее полюбит и, вероятно, не откажет ни в чем». Он не знал, что накануне, 24 марта (5 апреля н. ст.) 1844 г. Г. умерла. 16 мая н. ст. 1844 г. Гоголь в письме А. О. Смирновой просил отслужить панихиду по своей усопшей сестре Марии. Матери же он 12 июня н. ст. 1844 г. писал из Франкфурта на Майне: «Получив письмо ваше, маминька, с известием о смерти сестры, я отправился немедленно в Стутгардт, где наша церковь, и отслужил по ней панихиду в один и тот же день вместе с панихидой покойной королевы Екатерины Павловны (дочери императора Павла I, королевы Вюртембергской. Б. С.), на гробе которой выстроена наша церковь. Молясь о душе королевы, которая была прекрасна, я молил ее в то же время помолиться и о душе сестры моей. Как бы то ни было, я верю твердо в милосердие Божие и вам советую также. Сестра моя выстрадала на земле свои заблуждения, и Бог для того послал ей в жизни страдания, чтобы ей легче было на том свете. Итак, отгоните от сердца всякое сокрушение. Иначе это будет грех. Молитесь о ней, но не грустите».