Они направились в Гент и на рассвете приехали в Локерен. Кругом земля была покрыта росой; белый, свежий туман несся над полями. Проходя мимо какой-то кузницы, Уленшпигель запел жаворонком, и тотчас седая косматая голова показалась у дверей кузницы, и слабый голос воспроизвел боевой крик петуха.
— Это кузнец, smitte Вастеле, — сказал Уленшпигель Ламме, — он по целым дням кует лопаты, лемехи, отвалы, а то и прекрасные церковные решетки, ночью же иногда изготовляет оружие для бойцов за свободу совести. Крепкого здоровья он этим не нажил, ибо он бледен, как привидение, мрачен, как осужденный, и худ так, что кости продырявливают ему кожу. Еще не спит — верно, всю ночь напролет работал.
— Войдите, — сказал smitte Вастеле, — а ослов отведите на лужайку за домом.
Когда, исполнив это, Уленшпигель и Ламме вошли в кузницу, smitte Вастеле перенес в свой погреб все мечи, которые он наковал, и наконечники, которые отлил за ночь, потом приготовил дневную работу для своих подмастерьев.
Смотря выцветшими глазами на Уленшпигеля, он опрашивал его:
— Какие принес ты известия от принца?
— Принц со своим войском вытеснен из Нидерландов из-за подлости его наемников, которые кричат: «Geld! Geld! — Денег! Денег!» — когда приходит время сражаться. Вместе со своими верными солдатами, своим братом графом Людвигом и герцогом Цвейбрюкенским он поспешил во Францию на помощь гугенотам и королю Наваррскому[52]. Оттуда он прошел в Германию, где у Диленбурга войско его усилилось многочисленными беженцами из Нидерландов. Ты перешлешь ему оружие и деньги, собранные тобой, а мы будем бороться на море за дело свободы.
— Я сделаю все, что надо, — сказал smitte Вастеле, — у меня есть оружие и девять тысяч флоринов. Однако вы ведь приехали на ослах.
— Да.
— А не слышали вы ничего по пути о трех проповедниках, которые убиты, ограблены и брошены в расщелину скалы у Мааса?
— Да, — с чрезвычайным спокойствием сказал Уленшпигель, — эти три проповедника были герцогские шпионы и наемные убийцы, которые должны были отправить на тот свет принца. Мы вдвоем, я и Ламме, покончили с ними. Их деньги у нас и их бумаги тоже. Мы возьмем из них столько, сколько надо на дорогу, а остальное пойдет принцу.
И Уленшпигель распахнул куртки, свою и Ламме, и достал оттуда бумаги и пергаменты. Прочитав их, smitte Вастеле сказал:
— Здесь планы сражений и заговоров. Я перешлю их принцу, и он узнает, что Уленшпигель и Ламме Гудзак, верные бродяги его высочества, спасли его благородную жизнь. Я продам ослов, чтобы по ним не узнали вас.
— Разве намюрские власти напали на след и послали сыщиков? — спросил Уленшпигель.
— Я расскажу вам все, что знаю, — ответил Вастеле. — Недавно из Намюра приезжал сюда один кузнец, добрый реформат, под предлогом дать мне заказ на решетки, флюгера и прочие кузнечные работы для небольшой крепости, которую строят подле Планта. Ему рассказывал письмоводитель суда старшин, что там уже собирались по этому делу и допрашивали одного трактирщика, который живет неподалеку от места убийства. На вопрос, видел ли он убийц или людей, которые показались ему подозрительными, он ответил: «Я видел проезжавших на ослах крестьян и крестьянок, которые останавливались подле меня напиться, не слезая при этом со своих ослов; другие сходили и пили в комнате: мужчины — пиво, женщины и девушки — мед. Как-то заехали два крестьянина, — порядочные, видно, люди, — и говорили о том, что хорошо бы укоротить на локоть господина Оранского». При этих словах трактирщик свистнул и сделал движение, как будто втыкает кому-то нож в горло. «Насчет стального ветра, — продолжал он, — я расскажу вам по секрету, ибо я кое-что тут знаю». Допросив, его отпустили. После этого судьи, разумеется, разослали своим подчиненным приказы. Трактирщик сказал, что видел только крестьян и крестьянок на ослах. Из этого следует, что хватать будут тех, кого увидят верхом на осле. А вы нужны принцу, дети мои.
— Продай ослов, — сказал Уленшпигель, — а деньги сохрани для военной казны принца.
Ослы были преданы.
— Теперь, — сказал Вастеле, — каждый из вас должен быть вольным, не цеховым мастером; умеешь ты делать птичьи клетки и мышеловки.
— Делал когда-то, — ответил Уленшпигель.
— А ты? — обратился Вастеле к Ламме.
— Я буду продавать eete-koeken и olie-koeken. Это пышки и оладьи, жаренные в масле.
— Пойдемте, вот здесь готовые клетки и мышеловки, инструменты и медная проволока; возьмите сколько надо материала, чтобы чинить старые и делать новые. Мне принес все это один из моих сыщиков. Вот на твою долю, Уленшпигель. Что до тебя, Ламме, ты возьми вот эту маленькую жаровню и мех; я дам и муки и масла, чтобы ты мог жарить твои пышки и оладьи.
— Он сам все слопает, — сказал Уленшпигель.
— Когда начнем? — спросил Ламме.
Вастеле ответил:
— Сначала, ночь или две, вы мне будете помогать, — мне одному не справиться с большой работой.
— Я голоден, — сказал Ламме, — здесь можно поесть?
— Есть хлеб и сыр, — ответил Вастеле.
— Без масла? — спросил Ламме.
— Без масла, — ответил Вастеле.
— Есть у тебя пиво или вино? — спросил Уленшпигель.
— Я не употребляю, — ответил он, — но я пойду в трактир «Пеликан» и принесу вам, если хотите.
— Да, и ветчины тоже, — сказал Ламме.
— Как вам будет угодно, — сказал Вастеле и взглянул на Ламме с великим презрением.
Однако он принес пива и ветчины. И Ламме радостно ел за пятерых.
— Когда же приступим к работе? — спросил он.
— Этой ночью, — сказал Вастеле, — но ты оставайся в кузнице и не бойся моих работников. Они такие же реформаты, как и ты.
— Это хорошо, — ответил Ламме.
Ночью, когда прозвонил вечерний колокол и двери были заперты, Вастеле, при помощи Уленшпигеля и Ламме, перетащил из погреба в кузницу большие связки оружия и сказал:
— Надо починить двадцать аркебузов, перековать тридцать наконечников для копий, отлить полторы тысячи пуль. Вот и помогайте.
— Обеими руками, — ответил Уленшпигель. — И зачем их не четыре у меня?
— А Ламме на что? — сказал Вастеле.
— Разумеется, — ответил жалобно Ламме, осовевший от чрезмерной еды и питья.
— Ты будешь лить пули, — сказал Уленшпигель.
— Буду лить пули, — повторил Ламме.
И Ламме плавил свинец и лил пули и злыми глазами смотрел на кузнеца Вастеле, который заставил его бодрствовать, когда он чуть не падал от усталости. И он лил пули с безмолвным бешенством, хотя ему очень хотелось вылить жидкий свинец на голову Вастеле. Но он сдержался. К полуночи, однако, пока Вастеле и Уленшпигель терпеливо чистили стволы и наконечники, ярость Ламме вместе с невыносимой усталостью возросла до последней степени, и он шипящим голосом стал держать такую речь:
— Вот ты теперь и хил, и худ, и бледен, потому что веришь в благие намерения князей и великих мира сего и, в чрезмерной ревности пренебрегая своим телом, даешь этому благородному телу чахнуть в нищете и презрении. А ведь не для этого создал его господь-бог с госпожой Природой. Знаешь ли ты, что душе нашей, — она же есть дух нашей жизни, — нужны для дыхания и мясо, и пиво, и бобы, и ветчина, и вино, и колбасы, и сосиски, и покой, — а ты, ты живешь хлебом, водой и бессонницей.
— Откуда в тебе это пышное красноречие? — спросил Уленшпигель.
— Сам не знает, что говорит, — грустно ответил Вастеле.
Но Ламме вскипел:
— Знаю лучше твоего. Я говорю, что мы дураки, и я, и ты, и Уленшпигель тоже, дураки, что мы слепим себе глаза ради всех этих знатных господ и князей мира сего, для тех, кто смеется, когда мы на их глазах дохнем и чахнем от усталости, потому что ковали для них ружья и лили пули. Они в это время попивают из золотых бокалов французское вино и едят на английских оловянных тарелках немецких каплунов и знать не знают и знать не хотят о том, что их враги рубят нам ноги своими косами и бросают нас в могилы, пока мы ищем в воздухе бога, милостью которого они сильны. И в это время сами они не реформаты и не кальвинисты, не лютеране и не католики, им все это безразлично или внушает только сомнения, — они покупают за хорошие деньги или отвоевывают себе государства, съедают владения монахов, аббатов и монастырей и забирают себе все — и женщин, и девушек, и девок. И из своих золотых кубков пьют они за свое неисчерпаемое веселье, за нашу непроходимую глупость, тупость и нелепость и за все семь смертных грехов, которые они, о кузнец Вастеле, совершают перед длинным носом твоего возвышенного настроения. Смотри, вот на лугах и полях жатва хлебная, фруктовые сады, скот, золото, растущее из земли; в лесу — дикие звери, птицы в поднебесье, жирные жаворонки, нежные дрозды, кабаньи головы, оленьи окорока — все им; охота, рыбная ловля, земля и море — все им. А ты сидишь на хлебе и воде, и мы здесь надрываемся на работе без сна, без еды, без питья. И когда мы умрем, они дадут пинка нашему праху, словно падали, и скажут нашим матерям: «Наделайте новых, эти уже не годятся».
52
Король Наваррский — будущий король Франции Генрих IV.