— А ты не знаешь, что с ней стало?

— Через некоторое время она развелась с тем человеком из Лиона. Она пожалела, что вышла за него замуж, а детей у них не было. Дядюшке Тьерри об этом не сообщили. А она потом снова вышла замуж, за очень богатого. Она была невероятно красива — я видел фото — и по-прежнему молода. У них было двое детей, мальчики. Дядюшке Тьерри об этом тоже не сказали. Она погибла в автокатастрофе шесть лет назад. Дядюшке Тьерри не сообщали.

— Бедный дядюшка Тьерри, — сказала Вероника.

— Да, — сказал Жан-Пьер, — бедный дядюшка Тьерри.

— Цезарь, ко мне, — позвала она. Пес подошел, и она почесала у него за ухом. — Я буду скучать по дядюшке Тьерри, — сказала она. Оставляя Жан-Пьера, она, среди прочего, не подумала об этом. Ее решение не было внезапным, однако теперь ей показалось, что это было именно так, — ведь она недооценила положительных сторон их отношений. Она думала лишь о вечерах, когда они плющились на квартире под тоскливую музыку, вместо того чтобы бодро оторваться где-то на стороне, вспоминала эти монологи о планах, которым не суждено сбыться, и о том, как в ней укреплялось равнодушие к его голосу, коже и волосам. Когда приезжал дядюшка, Жан-Пьер становился другим — на долгие часы, иногда даже дни. И эту собачью миску он подарил вскоре после одного из таких визитов. Но настроение проходило, и он снова становился деревянным и бестолковым Жан-Пьером, но если бы дядюшка Тьерри приехал в тот день, когда он завел ей «Там, где рождается звук», то она ни в коем случае не бросила бы его и уж никак бы не оказалась в том тоннеле. Она провела бы с ним вечер, снисходительно слушая ту чушь, которую ему хотелось послушать на своем маленьком и дорогом стерео.

С тех пор как она узнала дядюшку Тьерри, ей хотелось рассказать о нем людям — о его голубях и бутербродах, о том, какой он замечательный, но, поскольку она не могла подобрать подходящих слов, она так и не рассказала о нем никому — ни своим домашним, ни ближайшим друзьям. Он стал ее тайной, ведь на словах он представлялся лишь странноватым стариком. Она его даже не сфотографировала, хотя хотела сделать это каждый раз, когда он выпускал своих голубей. Ей хотелось съездить к нему в деревню недалеко от Лиможа и снять его, глядящего в небеса, сделать серию фотографий о грусти этого чудесного человека. Она не знала, как попросить его об этом, ну а теперь и думать нечего.

На работе Вероника решила даже не упоминать о том, что в выходные убила принцессу Диану. Утром она практиковалась в этом, выгуливая Цезаря, а потом по дороге в контору — на улице и в метро. Она решила, что дальновидней было бы вообще ничего не говорить. А то как бы случайно не проболтаться — признание ведь может по ошибке выскочить, и получится как в тот раз, в ресторане, когда она хотела культурненько прочистить горло, а дело кончилось тем, что она выплюнула устрицу прямо на поднос с сыром.

Она уселась на свое место, включила компьютер и принялась рассматривать свое отражение на меняющем цвет экране. Убедившись в том, что ее лицо имеет устойчиво виноватое выражение, она попыталась его изменить, ослабив некоторые мышцы, но от этого лицо показалось ей еще более виноватым, и она решила больше не смотреть на экран и подумать о чем-то другом.

Обычно она боролась с однообразием рабочих будней разговорами ни о чем с любым, кто готов был ее в этом поддержать, и теперь, по прошествии некоторого времени, ее молчание не осталось в конторе незамеченным, и в первую очередь, разумеется, Франсуазой, которая сидела за соседним столом и носила самые вызывающие шмотки в Париже. И где она умудрилась, часто спрашивала себя Вероника, купить такую нескладную светлозеленую блузу с огромными сиреневыми бантами на плечах, или эти брюки с клубничинами, одетые, казалось, задом наперед, хотя это и не так, или туфли с помпонами, или этот пояс, шириной в ладонь, разрисованный игрушечными мишками. Такие вещи можно увидеть только на Франсуазе. Трудно представить лавку на этом свете, не говоря уж о Париже, где имеют наглость предложить подобный товар. Вероника почувствовала, что Франсуаза буквально сверлит ее взглядом и уже готова что-то сказать.

— Что-то ты тихая сегодня, — сказала та с фальшивой заботой в голосе.

И в хороший-то день Веронике не очень хотелось болтать с ней, но теперь она просто проклинала это соседство. Однако надо было что-то ответить.

— Я по-прежнему не очень хорошо себя чувствую, со вчерашнего дня — вы помните.

— А, да, вчера, как же, помню. Ужасные боли в животе. Мы все очень за вас переживали.

И почему Франсуаза не может быть просто приятной, подумала Вероника и решила, что будет выше этого.

— Ну что вы, что вы… Нет, правда, это обычное дело, через день-два пройдет.

— И чем вы занимались на выходных? — спросила Франсуаза, очевидно подозревая, что в выходные Вероника безудержно предавалась излишествам, подробности о которых ей хотелось выведать.

— Вообще-то ничем.

— Ну чем-то вы занимались, — взгляд Франсуазы стал еще острее, — все что-то делают по выходным.

— Я ничем особо не занималась.

— Так вы никуда не выходили?

— Ну да, в принципе. Несколько раз гуляла с Цезарем, но большей частью сидела дома. Я ведь плохо себя чувствовала.

— Так вы и фотографий не делали?

— Нет, — насупилась Вероника.

Она терпеть не могла разговоров о фотографии на работе. Она сожалела о том, что рассказала коллегам о своем увлечении. Каждая минута, проведенная в конторе, была потеряна для прогулок с фотоаппаратом. Она не любила, когда ей напоминали об этом, особенно коллеги, ведь они все — даже те, с кем она поддерживала добрые отношения, — были едины в своем мнении, что фотографировать — означает лишь направить объектив и нажать кнопку, что, вообще-то, может каждый, если, конечно, при этом он не забывает повернуться спиной к солнцу. После своей первой выставки Вероника воспряла духом, решив, что отныне она сможет жить на доходы с фотографии. Однако, несмотря на хорошие отзывы, заказов было немного, а те журнальчики, которые брали ее работы, не спешили с выплатой, и месяцы спустя, получив наконец деньги, она все их тратила на пленку, бумагу, батарейки и тому подобное, да и то хорошо. Она и пошла-то на эту работу, потому что очень нуждалась в деньгах. Больше половины зарплаты она ежемесячно отдавала родителям, которые прежде выручали ее из частых денежных затруднений, приходивших в виде квартирной хозяйки с вытянутой физиономией, ражих ветеринаров и сомнительных механиков, влетавших в копеечку. И теперь родители решили, что пора ей возвращать долги. Познакомившись с Жан-Пьером, она почти забросила фотографию: за все это время поступило лишь около полдюжины маленьких заказов. Ей было бы легче думать, что в этом есть и его вина, словно она заразилась его вялостью, но она понимала нелепость попытки переложить вину на другого.

— Так вы, значит, просто прогуливали собачку? — Франсуаза покачала головой. — Интересный способ проводить выходные в вашем-то возрасте! Мне бы ваши годы, так я бы уж откатилась куда-нибудь развлечься с мальчиками.

Веронике было трудно представить себе Франсуазу в «ее возрасте», тем более «развлекающуюся с мальчиками».

— Вы даже и с Жан-Пьером не виделись?

— Мы расстались.

Вероника пообещала себе, что не расскажет об этом коллегам, ведь это их не касается, но Франсуаза достала-таки ее своими расспросами. Кроме того, расставание с Жан-Пьером не попало еще в список тем, закрытых к обсуждению на работе, а посему защита еще не была достаточно продумана.

— Именно этим я и занималась в выходные, Франсуаза, — порвала со своим парнем. Теперь вы довольны?

— Да. Очень. — Она, видя странное настроение Вероники, ожидала, конечно, чего-то большего, чем боли в животе: прерванная беременность, арест, залет в больницу с передозировкой наркотиков устроили бы ее больше, чем просто разрыв с любовником. Но, впрочем, и так сойдет. — Благодарю. Это, конечно, душераздирающая новость, но вы ведь еще так молоды и найдете кого-нибудь. Не то что я.