Возле памятника две серые кошки катались по асфальту в полном экстазе, что означало ослабление режимных устоев в невиданных ранее масштабах — обычно по утрам остатки валерианы смывались каким-то неаппетитным, с кошачьей точки зрения, раствором. В гастрономе мясные прилавки тоже были пусты, но я купила мягкого сыра с тмином, прессованного творога, рижского хлеба, сливочного масла, подсолнечного масла, рыбных консервов и десяток яиц, и отчаянно бездумный автоматизм моих действий меня не пугал.

Линас ждал меня около машины. Приняв пакеты, он широко улыбнулся и сел за руль в отличном расположении духа. Мы поехали в обратном направлении и, минув Пакавене, вскоре добрались до реки, где прошедшей зимой утонул с трактором муж барменши. Речные боги, застывшие в ожидании новой жертвы, медленно повернули зрачки в нашу сторону, но мой паромщик молча нажал на газ, и сосны пакавенского леса стали уплывать за горизонт. За мостом был тихий городок Неняй, столица соседнего района.

— Да, человек не из болтливых, — подумала я с определенной благодарностью. Высокие сосны сменялись за окном молодыми посадками, мелькнул готический костел, аккуратная кладка которого из мелких красных кирпичей и сухость деталей свидетельствовали о девятнадцатом веке.

Наконец, мы въехали в Неляй. Я бывала здесь раньше — в городе жило много поляков, а польские торговки в рядах весьма благосклонно относились к приезжим, и крупные душистые ягоды черной смородины стоили, по московским понятиям, фантастически дешево. Моя тетка стерилизовала их без сахара по методу «пух-пух» и, упаковывая в два пластиковых пакета, отсылала посылкой к себе в Балашиху.

Мы подъехали к большим воротам, окаймленным бузиной. Новый деревянный двухэтажный дом с обилием кружевной резьбы располагался на окраине города у небольшого лужка, за домом стоял массивный каменный сарай буквой «Г», в передней части которого находились кухня, кладовая и небольшая гостевая комната, а хвостик от буквы был представлен гаражом, двумя пустыми стойлами и столярной мастерской. В доме имелся и полуподвальный этаж, отделанный деревом, где был устроен бар и стоял большой старинный рояль. Под сараем тоже имелось большое подвальное помещение, соединявшееся подземным ходом с домом и оборудованное под фотомастерскую и овощехранилище.

Палисадник поражал обилием цветов, а между зданиями, около деревянного столба, увенчанного резной мужской головой, был сооружен занятный рокарий с камнеломками, очитками и карликовым можжевельником. Со стороны луга вдоль забора рос шиповник, и последние цветы его розовели в густой зелени. Большая лайка заметалась, виляя хвостом, в обширном деревянном загончике — лаек нельзя сажать на цепь, это было известно.

— Я получил свою долю от брата за отцовский дом. Еще кое-что досталось, ну и сам подработал, конечно, — уточнил Линас происхождение своего богатства, — а дом мы сами с братом строили.

— Теперь хочу купить лошадь, — добавил он и перешел к текущему моменту, — я накопаю сейчас молодой картошки.

После ужина мы перешли в бар, и, выпив немного вина, я стала разглядывать многочисленные дипломы и всякие прочие свидетельства журналистских успехов, развешанные на стенах.

— Я не хочу уезжать из родных мест, — объяснил он мне свое величие, никак не соответствующее провинциальным масштабам, — хотя иногда очень хочется поговорить со свежим человеком.

Мы поговорили, и Линас отошел от бара к роялю. Мелодия из фильма об автогонщике и его женщине, которую он терял и находил на случайных перронах настраивала на сентиментальный лад, и я решила, в противовес, закурить.

— Не нужно! — тут же среагировал он, и, подхватив на руки, отнес меня на второй этаж этого сказочного замка в деревянную резную спальню. Бурного натиска прошлого вечера не последовало, я чувствовала себя весьма ценным объектом научного изучения. Проверялись все мои реакции, по ходу следствия менялись методики и результаты тут же заносились в потайные файлы его большого мускулистого тела. Казалось, чем бы он не занимался, результат предполагался быть положительным и только положительным.

Рано утром я открыла глаза и натолкнулась на пытливый взгляд серых глаз. Один Бог знал, о чем думал сейчас этот человек, но я не любопытствовала, мне было все равно.

— Я ухожу в редакцию, — сообщил он, — вставай, я покажу тебе хозяйство.

Подобный наказ получала, насколько я могла вспомнить, только Золушка, но я приняла вызов и полила грядки, собрала клубнику, выполола сорняки в картофельных рядах, вымыла полы, приготовила обед и покормила собаку. Линас появился около четырех с большой сумкой, переполненной всякими мясными продуктами, и застал Золушку на рабочем месте, перемазанную, как и полагается по сюжету, грязью, с мокрым подолом и красными от репчатого лука глазами.

— Тебе не кажется, что ты уже купил лошадь? — спросила я, но получила в ответ широкую улыбку, поскольку зрелище ему явно понравилось. Золушка была отправлена приказным порядком в душ. Я сидела без единой мысли на хорошо струганной лавочке, не в силах раздеться от усталости, когда Линас, ввалился в душ, успев, очевидно, осмотреть результаты моих трудов. Быстро скинув одежду, он подошел ко мне, и так же быстро раздел, поворачивая как большую куклу с незаведенной пружиной. Струи горячего душа ласково полились на мое измученное деревенским трудом тело, он легонько вскинул меня на грудь и …

Я отдавалась его ритму с покорной бездумностью, но в какой-то момент внутри ожили ласковые слова, так обжигавшие меня в тот свадебный вечер, и мое тело, занемев на секунду, затрепетало в острых сладких спазмах. Положительный результат был, наконец, получен, и принят партнером полностью на свой счет.

Поджаривал мясо и накрывал стол он сам, потом я полчаса полежала, и усталость исчезла.

— Брат, похоже, выкарабкается, — сказал он, — утром я ездил в больницу с его женой.

Сегодня он был разговорчивее и рассказал о семье брата, о своих родителях и погибших в сибирской ссылке родственниках.

— Мне хочется сфотографировать тебя в национальной одежде, — сделал Линас неожиданное предложение и повел меня в кладовую, где в большом деревянном сундуке с темными металлическими заклепками хранились наряды его покойных бабушек. Я тут же ушла в изучение фасонов и отделок, и он терпеливо ждал, пока я, наконец, не облачилась в узорчатое великолепие той из бабушек, которая имела приблизительно мои размеры, и не спрятала волосы под высокий кокошник. Работа фотомодели была не из легких, но меня подстегивала та смесь восхищения и горделивого довольства, которой светились его глаза в промежутках между щелчками фотоаппарата. Я распускала свои длинные русые волосы над старой прялкой, фигурировала на фоне деревянной резьбы, томилась у колодезного ворота и под деревом среди опавших летних яблок, которые завтра должна была убрать. Да, дела…

Пока я убирала наряды в сундук, кормила собаку, мыла посуду и занималась другой всячиной, фотографии уже были готовы. Он, действительно, был мастер своего дела (или своих дел), но вечером все же потерпел сокрушительное фиаско, когда все его усилия волнами разбивались о жесткие конструкции, скрывавшиеся в ватном теле механической куклы Суок. Мои искренние усилия реанимировать свой труп — вот что привело его в подлинное отчаяние. Но Линас был упрям, как и все его сородичи, и, после долгого молчания, решил не сдаваться.

— У нас есть время.

— Ты помнишь наш разговор на сеновале?

— Да, ты сказала, что у тебя что-то произошло. Но я не спрашиваю ни о чем, меня это не касается.

— Как сказать! Мне жаль, что мы не встретились немного раньше.

— Давай спать, у вас говорят, что утро вечера мудренее, — и он положил на меня свою руку, тяжесть которой я ощущала почти до самого утра, когда, наконец, забылась долгожданным сном. Когда я проснулась, его уже не было, и солнце вовсю светило в окна, и маленькие вампиры пищали в затейливых дырочках кружевных занавесок. Бог дал мне кое-что, и десятью днями ранее я, наверное, приняла бы этот дар, а сейчас это выглядело только усмешкой небес. Собрав вещи, я написала короткую прощальную записку с благодарностью за гостеприимство, проставив по привычке число и точное время, и оставила ее в двери.