Но звездные войны иногда кончаются временным перемирием, и Андрей отнес меня в спальню, уничтожив шваброй следы сражения.

— Отдохни немного, я бы и сам не прочь, но светские обязанности, увы! — сказал он, быстро одеваясь к столу.

Наши случайные хозяева были приятно удивлены бутылочкой грузинского вина и соответствующим съестным антуражем, припасенными нами загодя для вечернего ночлега у реки. И вообще, увидев не разграбленную квартиру и целехонькую Дольче, они, вероятно, испытали определенное облегчение от своего легкомысленного поступка. Общая беседа, однако, началась несколько необычно, поскольку сегодня были сороковины моей бабушки, и мы сообщили об этом своим собеседникам.

Леонид Валентинович занимался какими-то сложными научными исследованиями в непонятной никому области знаний, а Антонина Федоровна преподавала сопромат в техническом вузе. Этой женщине, видимо, искренне нравилось преодолевать сопротивление материалов, и она уже отлично водила приобретенный недавно автомобиль. Муж был озабочен предстоящей защитой докторской диссертации, и получать права ему было некогда.

Мужчины стали обсуждать диссертационные проблемы, потом перешли к пакту Риббентропа — Молотова и текущим политическим событиям. Пока джентльмены гарцевали друг перед другом, соревнуясь в компетентности, изяществе формулировок и совершенстве социальных адаптаций, я внимательно слушала рассказ об особенностях собачьего воспитания, и свирепое личико медалистки начинало казаться уже приятным и дружелюбным. Несмотря на крайнюю занятость, ближайшие уши джентльменов слегка отвисали в дамскую сторону, и в этот момент они казались родными братьями.

Антонина Федоровна походила нежным овалом лица и слегка вздернутым носом на американскую киноактрису Кэтлин Тернер. Она явно была из породы трудяг, но ей нравилось выходить из новенького автомобиля в длинной шубе с породистой собакой на поводке у Большого театра, и мелкие спекулянты театральными билетиками почитали за честь принять купюры из холеных бриллиантовых рук такой шикарной дамы. Это был ее собственный малый театр, абсолютно не влияющий, впрочем, на твердость политических установок.

— От добра добра не ищут, — сказала она мне, хотя весь Союз уже стоял на ушах, ожидая перемен.

Оценить это утверждение по достоинству можно было только несколько лет спустя, когда соль, сахар и спички исчезли без объявления войны, и радужные мечты о капитализме, как о теплом загнивающем месте, где все сидят на своих местах, только хорошим работникам платят гораздо больше, чем плохим, разбились в пух и прах.

На вопрос, чем же меня так привлекает отдых в Пакавене, я ответила, что меня радует резкая смена двух жизненных систем — зимней официальной, со строго установленными правилами игры, иерхахическими барьерами и теплым унитазом, и летней, где все относительно, и нет дистанции между людьми, где слегка вникаешь в великие деревенские хлопоты, слегка занимаешься бытом, но по-настоящему волнуют только две вещи — застольная беседа и любовные переживания (последние два слова джентльмены уловили, и их уши вспухли до чудовищных размеров). Пакавене — очень красивая декорация для летнего карнавала, а в ее лесах, где нет высокой густой травы, примятой ранними грибниками, всегда кажется, что ты прошел первым.

Моя собеседница совершенно зачарованно слушала мой гимн Пакавене, а потом подробно расспрашивала про наш дом, про хозяев и прочих обитателей. Я подумала, что число дачников в нашей деревушке может скоро увеличиться.

— Вашей девочке будет неплохо в Пакавене, туда многие привозят своих собак, — сказала я, а девочка подняла ухо и завиляла обрубком хвоста. Я засмеялась, но Дольче терпеть не могла быть объектом смеха и обиженно залаяла.

Пора было расходиться, и после светских бесед Андрей заснул мертвым сном, а мне вдруг показалось, что я у себя дома, и я смотрела, как жемчужный свет скользил по начищенному паркету, наплывая на простыни, и легкий запах восковой мастики клубился в лунных лучах затейливыми броуновскими движениями, смешиваясь у шелковых штор со сладким липовым ароматом. Покой всегда имеет запах и звук, и я вслушивалась в эту пахнущую уютом субстанцию, пока не уловила в темной комнате где-то совсем рядом приглушенное тиканье часов. Звук шел со стороны книжной полки, висевшей сбоку от кровати, и там, за стеклом, рядом со словарями стояли небольшие электронные часы в форме яйца коричневато-золотистого цвета.

Я отодвинула стекло и взяла их в руки. Точно такие же часы уже лет десять стояли на книжной полке в моей комнате. Мне подарили их в день рождения, когда я оканчивала школу, и в этот день было так много гостей, что я не успела развернуть все свертки сразу, и мне так и не удалось узнать потом, кто же из гостей принес этот подарок. Я уже ставила часы на полку, но, получив из темноты бесшумный сигнал, обернулась и натолкнулась на взгляд Андрея. То ли часы не успели уцепиться за полку, то ли хвостиком кто-то махнул, но — бах! — яйцо распалось на две золотистые половинки, круглая батарейка покатилась по полу, и время остановилось.

— Иди ко мне, — сказал Андрей, — с часами завтра разберемся.

Я пришла и тут же забыла о часах, и последнее, о чем я подумала в этот вечер, было совсем коротенькое — на этом свете мне, собственно говоря, больше ничего и не нужно, и я засыпала легко и быстро, словно с меня сняли угловатый негабаритный груз, так натиравший плечи, и можно было немного отдохнуть.

Я засыпала, но скучающие жены французских послов, изнывая от зависти, уже плели по темным углам комнаты свой гнусный заговор.

Ах, закрыть бы мне окна в тот вечер, но шелковые шторы уже выгибались парусом, и женский шепоток уносился на крыльях беспутного Бангпутиса в гнездо Вейопатиса, а когда господин прибалтийских ветров угомонился в гнезде своем, свитом из душистых пакавенских трав, то шепоток ядовитой каплей упал на ухо вечного сеятеля вражды, а тот смертельно скучал под сосной, вращая красными белками всех ненавидящих глаз, и ноздри его раздувались в тщетных поисках кровавого следа, но никто не хотел умирать, и фиалки цвели этой ночью в Национальном парке, и липовый аромат дурманил городскую землю, где мы уже спали, касаясь друг друга, а яд расползался по телу недремлющего монстра, сжимая сосуды в торжественном спазме, и сеятель примял когтями черную пашню, и семена раздора на поле трудов его проросли с первыми солнечными лучами, с ненавистью прорвав оболочку.

Утром мы поднялись вчетвером на высокий холм с массивной башней и долго рассматривали этот большой город с его непонятной жизнью на задворках Западной Европы. Спустившись с высоты, мы договорились со своими случайными спутниками о вечернем походе в какой-нибудь местный ресторан и разъехались по своим делам.

На площади нас уже ждали Алоизас и Барон, и наш абориген решил показать гостям столицы достопримечательности, разбросанные по чистеньким улицам вокруг центральной площади, которую мы уже успели осмотреть вчера. Потом мы отъехали подальше, и побывали в этнографическом музее и огромном барочном костеле, чей силуэт, временно изуродованный строительными лесами, отчетливо проглядывался с башни. Алоизас показывал свой город с официальной торжественностью, и в его изложении исторические пласты выстраивались в четкую окаменелую последовательность. Большинство объектов было мне хорошо известно, но любовью нашего гида знакомые здания окрашивались живым и теплым светом.

Он как-то признался, что не чувствует в русских любви к родине — наверное, размеры родины слишком велики. Меня тоже занимал в юности этот вопрос, но постепенно мне стали очевидны некоторые особенности истинного русского патриотизма — он был молчаливым. Как только любовь к родине облекалась прямыми словами, слова утрачивали адекватность чувству. Любовь к России требовала негромких косвенных слов, а вот про Одессу или город Долгопрудный можно было попеть громко и всласть.

Проверить эту модель в условиях военного времени мне, как и всему моему поколению, к счастью, не пришлось, а судить по плакатам, фильмам и романам было очень трудно, поскольку даже последние приключения Шерлока Холмса и доктора Ватсона разят у мистера Дойла казенным патриотизмом. Кто знает — клюнет жареный петух, и мы запоем все скопом о России без всякого напоминания сверху!