Йоуни подошел ко мне сзади и положил руки мне на бедра.

— Сара, — прошептал он мне на ухо. — Пойдем спать.

Я подошла к кровати и присела на край.

— Закрой глаза, — сказал он.

Я закрыла. Он двигался по комнате. Мне показалось, словно маленькая рыбка с дрожащим плавником прошмыгнула во мне от крестца к шее.

Йоуни вернулся к кровати. Он взял меня за талию и поставил на корточки поверх одеяла, так что мои руки уперлись в спинку кровати.

— Не шевелись, — тихо сказал он.

Я не двигалась. Он стал медленно задирать на мне юбку. Я вздрогнула от его прикосновений и крепче прижалась к спинке кровати.

— Не шевелись, — повторил Йоуни более грозным тоном.

Откуда-то доносились звуки оживленного разговора. На улице засигналила машина. Йоуни закончил с юбкой и медленно вошел в меня. Я скорчилась от боли. Я вся превратилась в узкую ноющую щель, но Йоуни не останавливался, пока его член не проник в меня до конца. Наконец он сказал: «Можешь открыть глаза».

Я открыла. Около кровати стояло огромное зеркало. Оно было таким большим, что мы оба без труда помещались в нем. Я посмотрела на себя: спина крючком, попа торчком, глаза как две черные пульсирующие точки.

— О, Йоуни, — простонала я. — О, мой Йоуни.

Его ладонь на моей ягодице — это было самое грандиозное зрелище, какое я когда-либо видела. Мы не были красивыми. Мое лицо было покрыто пятнами, волосы Йоуни торчали, как смычки над оркестровой ямой. Мы были безобразны. До смешного безобразны. Я ясно видела, как блестящий член равномерно двигается взад-вперед, и впервые почувствовала, что это в какой-то степени возбуждает меня. Действие само по себе. Новое измерение?

Но потом все прошло. Йоуни двигался, и двигался, и двигался, и я устала и больше ничего не чувствовала. Он заметил это и сказал: «Давай-ка, милая, обслужи себя сама». Я сделала, как было велено.

В комнате — диван и широкий дубовый стол. Я привязана к столу толстой веревкой. Она так туго затянута, что мне тяжело дышать.

На мне корсет, и моя грудь выпирает из лифа. Кроме меня в комнате молодая длинноволосая девушка и Йоуни. Он подзывает девушку.

Он сидит на диване и отдает девушке приказания. Она пьет виски прямо из бутылки, ее рубашка расстегнута.

Он велит ей ослабить веревку. Она выполняет приказание.

Он велит ей завязать мне глаза. Девушка завязывает мне глаза грубой плотной тканью.

Кровь начинает усиленно пульсировать под тугой повязкой. Голова ноет, в висках стучит. Йоуни отдает приказания шепотом.

Потом я слышу звук хлыста, рассекающего воздух. Он опускается на внутреннюю часть моего бедра. Я кричу. Боль пронзает все мое тело и остается дрожать на поверхности кожи. Следующий удар приходится в самое нежное место.

Десять ударов, после чего я сворачиваюсь клубком на столе, хватаю беззвучным ртом воздух и рукой нащупываю ноющие от ударов места.

— Золотко, — шепчет Йоуни мне на ухо и проводит рукой по моей израненной коже. — Золотко…

И я тянусь навстречу его руке, как побитая собачонка, высушиваю поцелуями его влажную ладонь, прижимаясь к нему из последних сил.

— Золотко!

Я медленно возвращаюсь к действительности и с трудом отрываю затекшие пальцы от спинки кровати. Йоуни тыкается в меня носом, как маленький резвый терьер.

— Спасибо, — вздыхаю я. — Спасибо, спасибо, спасибо, спасибо…

— За что?

— Ты себе не представляешь, что я испытала, пока ты был во мне. — Мои глаза светились, отражаясь в зеркале. Оно немного накренилось, и в полный рост мы были уже не видны. И слава богу.

— Ты о чем-то думала? — спросил Йоуни.

Я немного поколебалась, прежде чем ответить.

— Думала, — тихо сказала я.

— И о чем же?

Я ему рассказала. Это было уже не так сложно, как раньше.

Потом я прижалась к его груди. Она была горячая, как только что пожаренный кусок мяса.

Йоуни молчал.

— Странная ты все-таки женщина, — сказал он и запустил руку мне в волосы. Он попытался их расчесать. Часть волос осталась в его руке.

Он посмотрел на меня. В его взгляде читалась беспомощность.

— Неужели ты никогда не думаешь ни о чем другом?

Солнце было похоже на огромный блин, висящий посреди неба. Песня «Boy meets girl»[6] крутилась у меня в голове уже полчаса. Мы снова ушли из кинотеатра на середине сеанса.

— Черт, эти черно-белые фильмы один хуже другого, — заныл Йоуни на улице. — Я вообще не могу на них сосредоточиться. Они все какие-то ужасно плоские и при этом страшно высокохудожественные. Тарковские там всякие и прочая чушь. Скука смертная. Мне вообще кажется, что все эти заумные киноклубы — сплошное ханжество: много ли ума надо, чтобы превозносить авторское кино и поливать грязью все американское? Американский фильм, видите ли, по определению не может быть хорошим. Зато все восточные — просто само совершенство! Всякая хрень, типа «Семи самураев». Сплошное размахивание мечами. Разве нормальный человек может серьезно к этому относиться?! Афинские фильмы? Мрачный реализм. Гнетущая тишина. Значительные взгляды. Какой же это, на хрен, реализм, если какой-нибудь там Пекко с нездоровым блеском в глазах может часами разглядывать валяющуюся на столе пачку маргарина. Да ни один нормальный мужик так делать не будет! Но насколько я понимаю, эти фильмы не предназначены для нормальных людей. Одно слово — дрянь!

Йоуни подсадил меня к себе на спину и, раскачиваясь из стороны в сторону, побежал вниз по улице.

На рыночной площади сегодня распродажа. Пожилая женщина уговаривает нас купить одеяло цвета ревеня. Я тычусь головой в спину Йоуни и отчаянно киваю.

Раньше у нас дома был сине-белый полосатый стул. У него было пухлое тугое сиденье из шелковой ткани. Краска на витой спинке местами облезла.

Я лежу на животе на стуле. Тишину комнаты нарушает лишь усталый звук тикающих часов. Я ничего не делаю. Я лежу на животе, чувствуя, как мое тело медленно немеет, словно что-то теплое и колючее поднимается от бедра все выше и выше.

Никто не запрещает мне лежать на сине-белом стуле. И все же я вздрагиваю всякий раз, как слышу голоса. Приглушенные шаги, крики с улицы, поворот ключа в замочной скважине. Я вздрагиваю, краска приливает к щекам, онемение усиливается, распространяясь по всему телу.

Я могу часами лежать на стуле, сама не вполне понимая, почему мне это так нравится. Никто никогда не заставал меня за этим занятием. Я никогда никому об этом не расскажу. Но иногда желание приходит прямо посреди игры, и тогда я все бросаю, бегу в комнату и ложусь на стул.

Йоуни спит. Кровать скрипит, когда он ворочается во сне, бормоча что-то невнятное себе под нос. Я готовлюсь к вступительным в универ. История финской литературы и литературоведение. Экзамены в июне.

Глухой звук, словно стук в окно. Я поднимаю глаза, но ничего не видно. Йоуни шевелится.

— Сара, — шепчет он.

Я закрываю книгу и пристраиваюсь к нему под бок. Он лежит, плотно закутавшись в одеяло, волосы торчат во все стороны. Глаза сонно моргают.

Я кладу руку ему на лоб и люблю так, что сердце щемит. Так, словно меня проткнули острой спицей.

— Ты моя самочка, — говорит Йоуни.

— Угу, — отвечаю я.

Он прижимается ко мне:

— Сара…

— А?

— Я хороший любовник?

Он смотрит мне прямо в глаза. Я отвечаю не сразу:

— Что значит хороший любовник?

— Ну, ты ведь знаешь, о чем я.

— Откуда же мне знать? У меня было не так уж много любовников.

— Ну ты же должна чувствовать!

— А-а…

Мы замолкаем. Йоуни с тревогой смотрит на меня:

— Ну? Хороший или нет?

— Для меня хороший…

— Это не ответ!

— Йоуни, — говорю я. — Пойми, меня никто не может удовлетворить, по крайней мере обычным способом. Поэтому в этом смысле я несчастна, но в остальном я с тобой очень счастлива.