как поёт Дайер [119] в своей знаменитой поэме «Гронгарский холм». И пока он таким образом шествует от Деканата к Лестнице в Трапезную [120], дыша всё свободнее, ибо Звонница потихоньку скрывается из виду, восхитительное чувство облегчения, которое он испытает, когда она в конце концов исчезнет, обильно вознаградит его за всё, что он перенёс.

Лучший вид на Звонницу — тот, который избрал наш Художник для очаровательного фронтисписа, выполненного им с целью украсить первый том настоящего сочинения [121]. Этим видом можно насладиться во всей его красе с дальнего конца Мертон Мидоу. С этого места всё сооружение выглядит поразительно лирически (или, если более кратко, поразитически). Здесь наш внимательный проезжий, имея четыре прямых угла с одной стороны и четырёх удильщиков, которые не имеют никакого права тут находиться, с другой стороны, может погрузиться в размышление об изменчивости мирских судеб, или помянуть имена Евклида и Исаака Уолтона [122], или покурить, или покататься на велосипеде, или заняться чем угодно, если это разрешено местной властью.

Самая идея уже распространилась вдаль и вширь и быстро внедряется во все отрасли производства. Уже предприимчивый изготовитель шляпных коробок рекламирует «форму Звонницы», тому же образцу следуют два плотника, сколачивающие купальные кабинки в Рамсгейте; одно из крупнейших лондонских зданий заимствует очертания «куска мыла» всё той же поразительно симметричной формы; кроме того, как нам любезно подсказали, «Разрыхлитель теста Борвика» и «Корм для рогатого скота от Торли» нынче продаются только в такой упаковке.

Горько-прегорько сетуют все бывшие квартиранты К. Ч. на новейшее и вульгарнейшее развитие национального стиля. «Мы видим Руководящий Орган, — говорят они, — но где же Руководящий Разум?» И Эхо (упражняющееся в благоразумном «естественном отборе», за что сам Дарвин воздал бы ему должное) отвечает: «Где?»

Ввиду приближающегося Праздничного Обеда, когда множество бывших обитателей К. Ч., как всегда, соберётся вместе, было предложено в заключение банкета подарить каждому из гостей уменьшенную копию новой Звонницы, со вкусом выполненную в сыре.

Кто наблюдал обитателя К. Ч., когда тот водит стаю «львиц» (прозываемых так из-за той неукротимой и безжалостной алчности, с которой они набрасываются на разнообразие Оксфордских видов) [123] по старинным дворикам нашего Колледжа, кто замечал конвульсивное вздрагивание и исполненный ужаса взгляд пришелиц, стоит лишь новой Звоннице в первый раз попасться им на глаза, кто слышал те нетерпеливые вопросы, которыми терзают они своего гида: «Как? Зачем? Почему? Надолго ль?» — и ведь все они относятся именно к этому разительному феномену, — кто из таковых не отметит юношеского румянца, тотчас разливающегося по щекам бедолаги чичероне!

Предмет сведён к трём Силлогизмам.

Первый: «Barbara» [124]. Он приписывается недругам Звонницы.

Деревянные строения в окружении каменных зданий — это варварство;

Идеально прямые очертания среди арок и архитектурных украшений — это варварство;

Ergo, всё сооружение смехотворно и отталкивающе.

Второй: «Celarent»; и он с исключительным тщанием составлен друзьями Звонницы.

Руководящий Орган скрыл бы это ужасающее сооружение, если бы мог;

Руководящий Орган скрыл бы чувство досады, возникающее ныне у него при её виде, если бы мог;

Ergo, . . . . . . . . . . . . . . . (рукопись незакончена).

Третий силлогизм: «Festino»; он является результатом совместного творчества друзей и недругов Звонницы.

Для возрождения стиля К. Ч. необходимо водрузить башенку;

Чтобы водрузить башенку, необходимо собрать десять тысяч фунтов;

Ergo, нельзя терять времени.

Три эти Силлогизма были представлены на рассмотрение Профессору Логики, который пишет, что «некоторая малюсенькая нехватка логической необходимости Вывода в третьем Силлогизме всё же имеется». К этому он добавляет, что, в соответствии с его жизненным опытом, когда люди совершают такую вот фатальную ошибку от младенческой убежденности, будто бы деньги с удовольствием предоставят им возможность с толком себя вложить, то в десяти случаях из девяти таких именно денег не сыщешь. А это, согласитесь, немалый процент.

Занавес поднимается и отрывает взору зрителей Д е к а н а, К а н о н и к а  и  ч л е н о в  К о л л е д ж а, в кружок сидящих за столом, на который сумасшедший  А р х и т е к т о р  в фантастическом наряде и колпаке с бубенцами, как у шута, ставит прямоугольный макет.

Д е к а н  (на манер Гамлета). Мне чудится, я вижу Колокольню.

К а н о н и к  (дико озираясь по сторонам). Где, добрый сэр?

Д е к а н. В очах души моей [125]. (Раздаётся стук.) Кто там?

Ш у т. Призрак, призрак, он говорит, его зовут бедный Фома [126] .

Входит  Б о л ь ш о й  К о л о к о л, замаскированный под гриб.

К о л о к о л. Подайте что-нибудь бедному Фоме, которого враг наш провёл между кирпичом и раствором, между канатом и лебёдкой, между петлёй и табуреткой! Его террасы взрыты, а балюстрады обрушены, а сам он принуждён шляться, как простой коробейник, с деревянным ящиком за спиной! Проявите сострадание к бедному Фоме. Фома замёрз.

Ц е н з о р. Чего я и боялся.

Д е к а н  (на манер короля Лира). Ничтожные доны и вы все, Тьютор, Лектор, Преподаватель — видите: они на меня лают [128]!