— Замечательные и многозначительные слова! — воскликнул Дубинин.

Майор Нимейер промолчал.

— Понимаете, какое уравнение предложил решить Бенджамин Раш? — продолжал Юрий Алексеевич. — Этическое уравнение, в котором неизвестный член — неведомые еще принципы добра в душе человеческой… Как найти этот «икс»? Вот задача, которую всем нам необходимо стремиться разрешить.

— Ее не смогли решить и все придуманные людьми боги, — горько усмехнулся Нимейер.

— Что ж, — сказал Леденев, — это естественно. Ошибки богов — ошибки людей… Несостоятельность первых лишь отражает интеллектуальную и нравственную заминку человечества.

Необыкновенную историю своей жизни Питер Драйхэнд рассказывал за праздничным столом. Возбужденные таким небывалым количеством гостей, суетились Ица, Ланда, Вахи, Крума… Усумасинта была освобождена от всех хлопот. А Акатль присматривала сегодня за детьми, их усадили всех снаружи, и Питер не преминул пожаловаться на то, что общая хижина стала тесной, а она служит им и школой тоже…

— Мы поможем вам построить новую школу, — сказал Юрий Алексеевич. — Неправда ли, друзья?

Нестройными голосами все выразили свое согласие. Почему бы и вправду не помочь этому бывшему миллионеру, который удрал от цивилизации, и, как говорится, в ус не дует…

— Вы не пытались разобраться в феномене произошедшего с вами, с вашими спутницами? — спросил Леденев. — С нами, наконец…

— Зачем? Меня произошедшее вполне устраивает.

Питер Драйхэнд пожал плечами и улыбнулся, встретившись глазами с Усумасинтой. Она сидела напротив, странная полуулыбка играла на ее лице… Усумасинта казалась отрешенной от этого мира, приближающееся материнство придало ее облику загадочный вид и особую значительность.

— Мой гидроплан до сих пор в исправности, — продолжал хозяин. — Отыскав этот остров, я облетел окрестности, но нигде не видел следов человеческой деятельности. Я вытащил машину на берег и содержу в полном порядке.

— Для какой цели? — спросил Хуан Мигуэл.

— Привычка. Летать не собираюсь. Мне больше по душе мое земное существование. Но вам я могу уступить гидроплан. Его баки наполовину заправлены горючим. Только вот куда лететь?

— Пока некуда, — сказал Леденев. — Но как знать… Спасибо вам, Питер…

— Почему бы не помочь землякам, которые рвутся к себе домой? — улыбнулся Драйхэнд. — Нет, я не про ребят из ВВС наших Штатов. Я говорю про вас, мистер Леденев, и ваших товарищей из России… Вы мои земляки тоже.

— Как?! — воскликнула Нина. — Вы русский?

— Украинец… Мой дед уехал из России в 1910 году. Мать моя была тогда девочкой. Позже, уже в Америке, она любила петь украинские песни. Я их помню до сих пор… Хотите послушать?

Питер Драйхэнд пел хорошо поставленным баритоном, пел с американским акцентом, но слова были близкими, мелодия такой знакомой…

— А «Реве та стогне» знаете? — спросила Нина.

— Конечно. Любимая песня мамы, — грустно сказал хозяин. — Ее Акталь разучила на индейском кури-сава. Это вроде флейты…

«Вот откуда та ночная музыка!» — подумала Нина.

— И еще знаю песню «Як умру, то поховайте»… И украиньску мову розумию…

Питер произнес несколько фраз на украинском языке. Все заулыбались, странно было слышать эту речь при таких обстоятельствах.

— Не поверят, — убежденно сказал Виктор Васильевич и закрутил головой, — ни за что не поверят…

— Кто не поверит? — спросил Хуан Мигуэл. — И во что?

— В Челябинске всему этому не поверят…

Дубинин обвел рукою вокруг. Все рассмеялись.

— Немудрено, — сказал Леденев. — Придется вам, Виктор Васильевич, выбрать слушателей с тренированным воображением. Ну, скажем, таких, как все мы сейчас…

— А фамилия наша была — Сухорук, — продолжал Питер. — Это потом дед перевел ее на английский лад, иначе не шел у него бизнес с такой фамилией, странной для американского слуха[12].

— Значит, зовут вас по-нашему Петро Сухорук? — спросила Нина Власова.

— It is right, гарна девчина! I want to sing and dance:[13] «Гоп, кума, не журыся, туда-сюда поверныся!»

И на глазах изумленных гостей и еще более ошеломленных женщин, они никогда не видели, как он пляшет, Петро Сухорук-Драйхэнд вскочил из-за стола и лихо прошелся вприсядку.

— Почему вы так грустны, Иван Михайлович? — спросила Нина.

Хуан Мигуэл отвернулся от моря, на которое глядел задумавшись, улыбнулся и покачал головой.

— Где вы были сейчас?

— На своем траулере, сеньора Нина. И знаете…

Де ла Гарсиа замялся.

— Не зовите меня так длинно, ладно? Иван Михайлович… В России я называл по имени и отчеству своих учителей и наставников. В применении ко мне это звучит слишком официально.

— А мне казалось, что когда я обращаюсь к вам с таким русским именем, тогда исчезает Атлантика, разделяющая наши страны, — задумчиво проговорила Нина. — Видите, как бывает… Мы хотели одного и того же, а получалось…

— Вы не сердитесь, — попросил капитан. — И зовите меня просто Ваней. Так звали меня русские ребята в училище.

— Договорились, — сказала Нина. — Может быть, и на «ты» перейдем?

— Без брудершафта? — лукаво улыбнулся де ла Гарсиа.

— К чему эти условности, капитан?

— Ваня, сеньора Нина, только Ваня!

Они сидели на теплом камне, где берег начинал круто вздыматься над бухтой, приютившей американского украинца и шестерых женщин из средневековья. «Святой Патрик» был снят с мели и стоял на якоре рядом с «Паломой». С того места, где сидели Нина и Хуан Мигуэл, хорошо были видны оба судна. Палубу корвета очистили от рухнувших снастей, и теперь дон Кристобаль с Эбом Трумэном и Дубининым тщательно осматривали островной лес в поисках подходящих для мачт деревьев.

Мимо прошел Джон Полански. Он нес плотницкие инструменты в деревню Драйхэнда-Сухорука. Там поутру решено было начать строительство большой хижины под школу.

Джон помахал Нине и де ла Гарсиа свободной рукой и скрылся в мангровых зарослях, оттуда донеслась его бравая и задорная песня: «Мы заплатим Хиллю за его старую продырявленную соломенную шляпу…»

— Молодец Джонни, никогда не унывает, — заметил капитан. — Будто ничего с ним не приключилось… Он славный парень, хотя и янки.

— Ну, зачем ты так о нем? Джон Полански — поляк. Какой он янки? Добрый, славный парень…

— Ты права, Нина. Он напоминает мне ребят, с которыми я учился в мореходке. Только вот мне кажется порою, что все это скоро кончится, сеньора Нина. Потому мне и грустно…

— Не понимаю, — растерянно проговорила молодая женщина.

— Необычайные обстоятельства свели нас вместе, — сказал Хуан Мигуэл. — И потому я счастлив… Когда обстоятельства эти исчезнут, все сложится по-другому. Я снова уйду в море, а ты…

— А я останусь в Гаване лечить больных. И ждать возвращения твоего траулера с промысла.

— Меня или траулер?

Нина рассмеялась.

— Мне доводилось читать, что капитаны не отделяют себя от своих кораблей. Они так и говорят: «Я вышел из порта», «Я лег на курс», «Я миновал пролив…»

— Но «мы сели на камни», — с улыбкой подхватил де ла Гарсиа.

— С вами, то есть с тобой, этого не случится, Ваня…

Капитан ничего не ответил, глубоко вздохнул. Наступило молчание.

— В старину у кубинских рыбаков была такая молитва, — заговорил де ла Гарсиа, — с ней обращались они к богу: «О, господи, пожалуйста, не забывай о том, что мое судно такое маленькое, а море такое необъятное!»

— Я научусь молиться, Иван… Буду просить у океана и спокойной погоды, и богатых уловов. Пусть всегда остается у твоего корабля три фута воды под килем, а матросы не устают спускать и поднимать трал.

— В отличие от человека океан никогда не устает, — задумчиво проговорил Хуан Мигуэл, глядя на море. — Хотя они так похожи друг на друга! Не будет очень уж большим преувеличением, если сравнить приливы и отливы океана, волнующие его ураганы с дыханием и пульсом человека. А морские течения? Они проходят сквозь все тело океана, как вены и артерии в наших организмах. Они идут вверх и вниз, от экватора к полюсам и обратно, от материка к материку и вдоль их побережий, смешиваются и разделяются, иногда ныряют друг под друга, уходят ко дну и поднимаются на поверхность. И люди долгое время не знали о морских течениях. Ты слышала, Нина, об испанском мореходе и кормчем Антонио де Аламиносе?