Чезаре кивнул головой в сторону монастырского островка.

— Значит, ты оттуда… человек-лягушка?

— Я человек.

— И что же этот человек делает среди «лягушек»?

— Днем спит, ест, читает «Майн кампф», зубрит наставления. Вечером натягивает резиновый комбинезон, взваливает на спину баллоны со сжатым воздухом, подпоясывается свинцовым ремнем, берет водонепроницаемый компас, фонарь и спускается под воду. Всю ночь бродит по дну лагуны. На рассвете, изнуренный, еле двигаясь, возвращается домой, докладывает начальству о выполненном задании, заваливается спать… В другую ночь тренируется около «Тампико»…

— «Тампико?» — недоверчиво переспросил Чезаре. — Корабль-утопленник?

— Да, тот самый, он уткнулся носом в грунт, но корма во время прилива держится на плаву. На дне лагуны и танкер «Иллария». Люди-лягушки с полной выкладкой тренируются около кораблей-утопленников.

— И все такие, как ты… немцы?

— Я не такой, Чезаре.

— Кто же ты?

— Твой давний друг.

— Друг?… Среди «жаб» у меня друзей на водится.

— Да, ты меня не знаешь, а я тебя знаю. Все лето кружился вокруг твоей шаланды. Живешь ты на острове Джудекка. Сильвана — твоя жена. Дочери, Джулии, недавно исполнилось девятнадцать. Она прислуживает в траттории на Пьяца ди Сан Марко. Хорошая, красивая девушка. Умница.

— Допустим… Зря ты кружишь вокруг нас, парень. Нечем поживиться твоей квестуре.[3]

Ныряльщик засмеялся.

— Квестура, слава богу, не догадалась и под водой работать. А то бы она проведала, что ты и Джулия связаны с гапистами. Повесят меня, если узнают, что встретился с тобой. Друг я ваш, товарищи!

Парень говорил просто, действительно дружески. Лицо его нежное, как ствол березы, брови золотистые, ресницы пушистые, губы улыбаются.

Чезаре давно научился отличать ложь от правды, притворство от сердечности. Поверил ныряльщику.

Поверил, однако не спешил сознаться в этом. Проверял и его и себя.

— Ты говоришь по-итальянски, как румын.

— Нет, я не румын. Русский из Румынии. Дунайский водохлеб. Угости табачком, Чезаре.

Рыбак вложил ему в зубы зажженную сигарету.

— Русский?

— Да.

— Как зовут?

— Дома звали Дунаем Ивановичем, а здесь — Вильгельмом Раунгом. Немец!.. Настоящий. Не подкопаешься.

— Зачем ты стал немцем, да еще «лягушкой»?

Дунай Иванович погасил недокуренную сигарету в воде, сказал:

— А зачем твой брат Паоло, честный итальянец, стал карабинером в тайной полиции?

— Ты и это знаешь? — изумился Чезаре.

Луна нырнула в темные облака. В глубоководном проливе на дороге больших кораблей, над пляжами и купальнями Порто-Лидо вспыхнул сторожевой прожектор. Узкий сильный луч прощупывал от кормы до носа приземистое судно, медленно входящее в лагуну.

Свежий ветер донес с островов звон колоколов, отбивающих зорю.

— Чезаре, мне нужна твоя помощь. Хочу вернуться домой. Поможешь?

Рыбак медлил с ответом. Свет месяца, выглянувшего из-за тучи, бил ему прямо в лицо, но теперь оно было хмурым, в жестких морщинах. Холодно, пытливо смотрел итальянец на русского.

— Почему ты хочешь вернуться домой?

— Я там нужен.

— Кому?

— Тем, кто воюет против Гитлера.

— Воюют с Гитлером везде. Нам и здесь, в Венеции, требуются солдаты. Переправлю тебя к Джузеппе, в Альпы, к партизанам.

— Должен быть на Дунае, на Черном море. Ждут меня. Там очень нужны подрывники.

— Ладно, допустим… Что тебе надо?

— Документы немецкого солдата-отпускника моих лет, обмундирование, чемодан.

— Попробую достать. Еще что?

— Карты области Венетто, южной Австрии и немного денег… немецких марок, ваших лир.

— Когда хочешь уехать?

— Как можно скорее.

— Залезай, спрячу! Через час согреешься в моей хижине. Оттуда и переправим в Австрию.

Дунай Иванович улыбнулся посиневшими губами.

— Я не надеялся, что так быстро поверишь. Завтра могу уйти, если ты будешь здесь в десять вечера.

— Буду!

Дунай Иванович поднял голову, посмотрел на голубеющее небо.

— Мне пора, отец. Привет! До завтра!

Надвинул капюшон, сетку с маской и ушел под воду, В том месте, где он скрылся, едва слышно журчали пузырьки воздуха.

Рассветало.

Мелководная, глухая бухта. Бетонный причал. Каменная лестница со стертыми ступеньками ведет на обрывистый берег, к источенной ветрами монастырской стене.

Дунай Иванович сдернул ласты и, оставляя на камнях следы резиновых чулок, сутулясь под тяжестью снаряжения, неуклюже заковылял наверх.

На восточной окраине Венеции, над Сан-Джорджо-Маджоре небо стало огненным. Над промышленным пригородом Маргера, над трубами заводов пламенела дымная туча, насквозь просвеченная солнцем. По огромному мосту, переброшенному с материка на остров, приглушенно грохотал электропоезд. Истребители барражировали над лагуной и городом. Рыбачьи шаланды возвращались с Адриатики.

Перед железной калиткой Дуная Ивановича встретил часовой в комбинезоне, в берете, с пистолетом в черной кобуре.

— С благополучным возвращением! — Он шлепнул ныряльщика по спине, обтянутой тугой резиной, блестящей от воды, распахнул перед ним калитку. — Ты последним явился.

Дунай Иванович вошел во двор и увидел привычную унылую картину. Зубчатая громада монастыря, освещенная с одной стороны солнцем и темная с другой. Вытоптанная песчаная площадка. Островки чахлой травы. И бункер. Вот и все. На бетонный горб убежища брошен большой резиновый ковер, и на нем греются солдаты секретного соединения «К». Среди них были старший фенрих Кинд, пловец среди пловцов и знаменитый австриец Альфред фон Вурциан, главный инструктор, будущий чемпион. Положив на колени журнал-дневник, он что-то писал.

Оставляя на песке сырые пятна, Дунай Иванович отрапортовал фенриху о выполненном задании, потом сказал:

— Ну и ночка, будь она проклята!

Австриец оторвал взгляд от журнала, посмотрел на бледное, распухшее от холода лицо Раунга.

— Вилли, ты похож на утопленника. Опять увлекся глубинами?

— Тянет меня туда.

— Смотри, как бы не охмелел, не остался там.

— Двум смертям не бывать.

Он поставил баллоны под зарядку, снял комбинезон, шерстяное белье, заглянул в полутемную прохладную келью врача, прошел положенный осмотр и с удовольствием наконец растянулся на солнцепеке. Так обычно поступают все пловцы, возвращаясь с тренировки. Не до разговоров сегодня Черепанову с «лягушками». Хочется окинуть мысленным взглядом предстоящий путь на Дунай.

Голые и полуголые ныряльщики, загорелые, черноголовые, рыжие, белесые, наслаждались солнцем: кто дремал, кто лениво курил, кто читал газеты. Нет пока среди них ни выдающихся, ни храбрых, ни удачливых, ни прославленных. Все рядовые бойцы соединения «К», подающие большие надежды новобранцы секретного фронта. Кто-то в будущем взорвет гигантские Неймегенские мосты через голландскую реку Ваал, кто-то поднимет на воздух крепостные батареи в устье Сены, кто-то разрушит главный шлюз Антверпена, перерубит понтонные переправы на Одере, в тылу у русских, наступающих на Берлин, кто-то выведет из строя важные мосты в Штеттине между островом Волин и Померанией.

Не выделяются и те, кому суждено попасть в плен или погибнуть.

Гитлер за несколько дней до своей смерти, по свидетельству историка соединения «К» Беккера, приказал создать личную охрану из подводных бойцов. К этому времени фюрер перестал верить и эсэсовцам. С Гиммлера сорвал погоны, ордена и лишил всех должностей. Геринга объявил предателем.

Тридцать бойцов соединения «К» откликнулись на призыв Гитлера охранять его особу. Беккер утверждает в своей книге «Немецкие морские диверсанты», что добровольцы «собрались на аэродроме Рерик, где они должны были со всем своим вооружением (они были вооружены до зубов) погрузиться в три ожидавших их транспортных самолета Ю-52, чтобы лететь в окруженную горящую столицу. Однако в Берлине больше не было ни одного аэродрома, способного принять их. Для того чтобы пробиться к имперской канцелярии, моряки должны были приземлиться на широкой улице у Бранденбургских ворот. Авиационное командование выслало самолет-разведчик, чтобы найти дорожку для приземления. Однако разведчик вернулся назад, не выполнив задания. Советская зенитная артиллерия не позволила ему приблизиться к месту, где должны были совершить посадку самолеты. Над Берлином стояло густое облако дыма и копоти. Ориентироваться было невозможно. Тем не менее вылетевший утром 28 апреля второй самолет-разведчик передал, что намеченная для посадки самолетов улица взрыта воронками, и там не может приземлиться ни один самолет. Последнее предположение использовать парашюты было отклонено соединением «К» как непригодное. По крайней мере половина людей попала бы на горящие здания, а добровольцев в команду самоубийц не было даже в последние часы войны. На следующий день Гитлер своей смертью избавил бойцов соединения «К» от последнего задания.