— Кажется, я знаю, кто это, — тихо проговорила Лиза.

Рокси и Эми обернулись и с удивлением увидели, что она побледнела.

— Взгляни, — сказала Лиза и, передав айфон Эми, стала наблюдать, как сестра меняется в лице, читая сообщение.

Когда Эми снова подняла взгляд, им с Лизой не нужны были слова. Такое сообщение могло прийти только от одного человека.

Розалинд Сьюэлл была хорошенькой, изящной женщиной. Черные как смоль кудряшки и удивительно голубые глаза не только давали прекрасное представление о ее ирландских предках, но и заставляли с гордостью замирать сердце отца. Цвет ее лица, в точности как у матери и бабушки, был бледным, как зимнее небо, а губы — красными, как розы, цветущие вокруг беспорядочных построек мельничного завода девятнадцатого столетия, который в наши дни переделали в роскошный особняк.

Сейчас она стояла у окна непритязательной, обставленной в деревенском стиле кухни и смотрела, как ее девятилетний сын Лоуренс карабкается под моросящим дождем на дерево, в шалаш, который чуть больше года назад построили его отец и дед. Никто толком не знал, хотелось ли Лоуренсу иметь такой шалаш, но идея всем понравилась, и с тех пор, как его построили, мальчик пропадал там целыми днями, даже посреди зимы, когда ни птицы, ни белки не поддерживали ему компанию, а голые ветки не защищали от ветра.

Забравшись в шалаш, Лоуренс часто просто сидел, иногда раскачиваясь и мурлыча себе под нос или, когда вокруг порхали ласточки и воробьи, протягивая руки, чтобы они сели ему на пальцы. Птицы еще ни разу не воспользовались его приглашением, но он как будто не терял надежды, что когда-нибудь они смогут это сделать. Время от времени он приглашал к себе друзей, но с ним мало кто дружил, и, когда Розалинд заходила к соседям, чтобы собрать для сына компанию, местные дети слишком часто оказывались занятыми другими делами.

Прошло несколько лет с тех пор, как у Лоуренса выявили синдром Аспергера, так что у Розалинд было время попытаться свыкнуться с этим и подготовить себя к тому, как они будут жить, когда сын подрастет. Каким бы умным и красивым ни был Лоуренс (каждый раз, когда Розалинд выезжала с ним в город, все вокруг заглядывались на его непослушные черные кудряшки и волшебные голубые глаза — точно такие же, как у нее), он никогда не приобретет социальных навыков, как другие мальчики. Это не означало, что он не вступал в контакт с окружающими. Нет, он общался с людьми время от времени, иногда ему даже как будто нравилось находиться в компании. Вот только Розалинд никогда не могла определить, нравится ли ему по-настоящему хоть что-нибудь.

В последнее время его стали меньше обижать в школе. Учителя не спускали с него глаз, а ровно в три тридцать, ни секундой позже, она приезжала и забирала его домой, хотя они жили всего в полумиле от школы. Однажды его сильно побили на улочке, ведущей от их дома к поселку, и с тех пор Розалинд не могла позволить ему ходить пешком одному.

Почему дети так жестоки? Почему они не понимают, что если кто-то отличается от них, то это не значит, что у него нет чувств? Разве травмированный ребенок не должен вызывать у них желания защитить, даже если его травму нельзя увидеть глазами? Но в жизни такая логика не работала, и Розалинд хорошо это знала. Сколько раз она задавала себе эти вопросы? Столько же, сколько спрашивала у Бога, почему это должно было случиться с ее малышом. Ответов не было, были только слезы, непонимание и Лоуренс, казавшийся таким одиноким и ранимым в своем помешательстве. По крайней мере, таким он казался ей. Она знала, что другие находили его агрессивным, или замкнутым, или попросту ненормальным из-за гримас, которые он корчил, а также странных реплик.

Заметив, что сын выглядывает из окна шалаша, Розалинд помахала ему рукой. Ее очень обрадовало, когда он махнул в ответ, хотя улыбки на его губах не было, — просто легкое движение руки, которое любой другой наблюдатель мог бы пропустить. Понимая, что большего ждать не стоит, Розалинд отвернулась и как раз пыталась вспомнить, на каком десерте к чаю остановилась сегодня, когда телефон запищал от полученного сообщения.

Ее сердце мгновенно сжалось в предчувствии недоброго. Она не ждала, что Лиза Мартин решит ответить на ее сообщение. Вопрос, который она задала, был риторическим, а потому не требовал ответа. «Из могилы ты мою мать тоже выгонишь?» Но, быть может, госпожа Мартин почувствовала, что ей надо высказаться.

Оказалось, что сообщение пришло от поверенного, который подтверждал, что их встреча состоится завтра. Розалинд не могла решить, злость или облегчение она почувствовала. Вероятно, и то и другое, и еще много чего.

Обхватив голову руками, она помассировала разболевшиеся виски и попыталась вытеснить из мыслей образ огромного дома на холме, в котором ее отец собирался жить с женщиной, которой так боялась ее мать, беззаветно любившая его все тридцать лет их брака. Это вопиющее предательство по отношению к ней, это бессердечное отрицание понесенной им и Розалинд опустошающей утраты не давало ей покоя ни днем ни ночью. Отец был настолько чужд жестокости, что ей было тяжело до конца поверить в реальность происходящего. Он всегда был добрым, открытым и искренним. Она доверяла ему всем сердцем и знала: что бы ни случилось, на него всегда можно положиться. И это было не единственным противоречием, которое Розалинд в последнее время замечала за отцом. Год назад, а быть может, и раньше в нем начала время от времени проявляться какая-то скрытность, даже лживость, а еще рассеянность, которая иногда доводила ее до исступления. Впрочем, она тоже наверняка была сама не своя. Разве могли они вести нормальную жизнь, когда над ними висел страх потерять человека, которого они любили больше всего на свете? Розалинд всегда считала, что именно этим объяснялось странное поведение отца. Но с тех пор, как он рассказал ей о Лизе Мартин, женщину стали изводить те самые горькие сомнения, которыми до последнего вздоха мучилась ее мать: у него была связь с той самой девушкой, ради которой он двадцать лет назад чуть не разрушил свой брак.

Розалинд знала, что если ее подозрения оправдаются, то, несмотря на горячую любовь, которую всегда питала к отцу, она вряд ли когда-нибудь сможет его простить. И никогда, никогда не сможет принять Лизу Мартин в их жизнь.

Уронив голову на руки, она глубоко и судорожно вздохнула. В общем-то, Розалинд не надеялась чего-то достичь своим сообщением, но, набирая и отсылая его, почувствовала себя лучше. Теперь же ей казалось, что весь мир вокруг нее рушится.

Дэвид Кирби шагал по подземному переходу между Вестминстерским дворцом и Порткуллисом[1] и выглядел настолько довольным собой, насколько может выглядеть мужчина, у которого скоро свадьба. Тот факт, что за лицом, которое он показывал миру, крылось другое, которое омрачалось не столь радужными мыслями, никого не касался. Да и сам он, по правде говоря, не склонен был предаваться им сейчас, потому что сегодняшний день пока что складывался весьма удачно.

Почтительно пропустив мистера Кирби вперед, на следующую ступень эскалатора, ведущего в Порткуллис, встал руководитель его аппарата, красивый и неукротимо честолюбивый Майлз Фарадей, за которым последовали два весьма способных исследователя, но они, однако, несколько тускловато смотрелись на его фоне. Что до самого Дэвида, он редко задумывался над своей внешностью, что нисколько не мешало ему, отлично сложенному мужчине шести футов росту с темными, полными огня глазами и копной седых волос, выглядеть неотразимо.

Он возвращался к себе в офис из палаты, где провел последние полчаса, сидя среди заднескамеечников и слушая, как премьер-министр отвечает на вопросы. Нельзя сказать, что он провел время с огромной пользой, учитывая слабость выступления премьера, ибо Дэвид был не из тех, кому нравилось наблюдать, как человек увиливает и изворачивается в неловкой ситуации. Но, по правде говоря, мало кому удалось бы лучше справиться под таким давлением и градом требований уйти в отставку.