В связи с этим они оказываются перед необходимостью отыскивать индивидуальный способ, чтобы придать форму безличностным образам. Так как в конечном счете они призваны найти эту форму, то и жизнь их течет весьма специфическим образом, иначе индивид оказывается оторванным от самой основы психического бытия и неизбежно становится невротиком, дезориентируется и конфликтует с самим собой. Но если он способен объективировать безличностные образы и соотноситься с ними, тогда он соприкасается с той жизненно важной психологической функцией, которая с момента пробуждения человеческого сознания находилась под попечением религии.

Сейчас невозможно вдаваться в детали данной проблемы не только потому, что время истекло, но и потому, что дать адекватное выражение живому психическому опыту означает выйти за пределы научных понятий. Все, что можно сказать рационального относительно условия отделения, – это определить его как некий центр внутри психического бытия индивида, но не внутри его Эго. Это «не Эго-центр» (non-ego center). Боюсь, что придется представить вам целую диссертацию по сравнительному религиоведению, чтобы более или менее полно выразить то, что я имею в виду под не Эгоцентром [67]. Поэтому я только коснусь существа дела. Это действительно существенная проблема большого числа индивидов, приходящих на прием к врачу-психотерапевту или на анализ. Поэтому врач должен попытаться найти способ, пользуясь которым он сможет реально помочь человеку в разрешении его проблемы.

Принимая такой метод, мы поднимаем факел, забытый нашими коллегами в XVII веке, когда они погасили его, став химиками. Мы, психологи, исходя из химических и материальных понятий психического бытия, зажигаем этот факел вновь, продолжая тем самым процесс, который на Западе начался в XII веке, так как алхимия была делом врачей-целителей, занятых проблемами человеческого разума.

Вопрос:

Могу ли я задать профессору Юнгу очень простой вопрос: не может ли он дать определение невроза?

Профессор Юнг:

Невроз – это диссоциация личности, вызванная существованием комплексов. Само по себе наличие комплексов не содержит в себе ничего ненормального; но если те или иные комплексы несовместимы, та часть личности, которая слишком противостоит сознательной части личности, отщепляется. Если это расщепление достигает органической структуры, диссоциация оказывается психозом, шизофреническим состоянием, на что указывает сам термин. Тогда каждый комплекс живет своей собственной жизнью, не давая личности связать их воедино.

Если отщепленные комплексы бессознательны, они находят лишь косвенные средства выражения, скажем, через невротические симптомы. И вот вместо того, чтобы страдать от психологического конфликта, человек страдает от невроза. Любая несовместимость характеров может стать причиной диссоциации, и, например, слишком большой разрыв между мыслительной и чувствующей функциями – это уже в незначительной степени невроз. Когда вы не вполне в согласии в каком-либо вопросе с самим собой, вы близки к невротическому состоянию. Идея психической диссоциации – наиболее общий и взвешенный подход к определению невроза, которое я могу дать. Естественно, здесь не охвачена вся симптоматика и феноменология невроза; это всего лишь наиболее общая психологическая формулировка. Доктор Хэлтон Г. Байнес:

Вы сказали, что перенос не дает практической ценности анализу. Неужели невозможно придать ему телеологическое значение?

Профессор Юнг:

Телеологическое значение переноса становится очевидным уже из анализа его архетипических содержаний. Каково его назначение, видно и из того, что я говорил о переносе как о функции, компенсирующей недостаток раппорта (взаимопонимания) между аналитиком и пациентом, – по крайней мере, если считать, что для человеческих существ нормально, когда они находятся в состоянии взаимопонимания (en rapport) друг с другом. Конечно, нетрудно представить философа-интроверта, склонного думать, что у людей нет взаимных контактов. Например, Шопенгауэр говорит, что человеческий Эгоцентризм настолько силен, что человек способен убить своего брата только для того, чтобы начистить свои ботинки его гуталином.

Доктор Генри В. Дикс:

Профессор Юнг, мне кажется, можно предположить, что вы рассматриваете вспышку невроза как попытку самолечения, как попытку компенсации посредством выявления подчиненной функции?

Профессор Юнг:

Безусловно.

Доктор Дикс:

Насколько я понимаю, вспышка невротического заболевания с точки зрения человеческого развития является чем-то благоприятным?

Профессор Юнг:

Это так, и я рад, что вы касаетесь этого вопроса. Действительно, такова моя точка зрения. Я не слишком пессимистичен в отношении невроза. Во многих случаях мы вынуждены сказать: «Слава богу, он смог поправить свой разум, став невротиком». Невроз – это действительно попытка самолечения. Мы больше не можем понимать заболевание как ens per se, как нечто обособленное, хотя еще не так давно мы были убеждены, что все обстоит именно так. Современная медицина (например, раздел, касающийся внутренних органов) понимает заболевание как систему, состоящую из вредоносных и целебных факторов. Точно так же и с неврозом. Это попытка саморегулирующейся психической системы восстановить равновесие, попытка, ничем не отличающаяся от функции сновидений, только куда сильнее и действеннее.

Доктор Джеймс А. Хэдфилд:

Не может ли профессор Юнг дать нам краткий обзор техники активного воображения?

Профессор Юнг:

На эту тему, признаться, я и сам хотел поговорить сегодня в связи с анализом толедского сна, поэтому я очень рад, что можно этого коснуться. Разумеется, мне не удастся представить вам эмпирический материал, но зато я смогу дать вам представление о самом методе. Убежден, что лучше всего будет рассказать вам о случае, в котором было очень трудно обучить пациента этому методу.

Я лечил молодого художника, который никак не мог понять, что же я подразумеваю под активным воображением. Он пробовал и так и сяк, но понять так и не смог. Трудность заключалась в том, что он не умел думать. Все эти музыканты, художники и артисты часто вообще не могут думать, ибо они никогда не используют свой мозг целенаправленно. Мозг этого человека тоже всегда работал сам по себе, погруженный в свое художественное воображение, так что он не мог использовать мозг психологически и поэтому ничего не понимал. Я предоставил ему множество шансов, он перепробовал всевозможные трюки и фокусы. Всего, что он предпринимал, не перескажешь, я расскажу лишь о том, как он в конце концов преуспел в использовании своего воображения психологически.

Я жил в пригороде, и ему приходилось пользоваться поездом для того, чтобы добраться до меня. Поезд шел от маленькой станции, на стене которой висел плакат. Каждый раз, ожидая своего поезда, он разглядывал этот плакат. Это была реклама Мюррена, расположенного в Бернских Альпах, – красочная картинка: водопад, зеленый лужок и коровы на склонах холма посреди луга. Он сидел, уставившись на эту картинку, и думал о том, как разобраться с тем, что я подразумеваю под активным воображением. И вот в один из дней ему пришло в голову: «Наверное, я мог бы начать с фантазии по поводу этого плаката. Я, например, мог бы вообразить самого себя на этой картинке, как будто это реальный пейзаж, представить, что я могу взобраться по склону, где пасутся коровы, на вершину холма и увидеть, что находится по ту сторону».

С этой целью, придя однажды на станцию, он вообразил себя на этой картинке. Он увидел луг, дорогу, взобрался на гору и очутился среди коров, затем, достигнув самой вершины, посмотрел вниз; тем тоже был луг, спуск с горы, а у ее подножия – изгородь с перекинутой через нее лесенкой. Он спустился вниз, перелез через изгородь, за которой начиналась тропинка, обегавшая овраг, обошел камень и наткнулся на небольшую часовню со слегка приоткрытой дверью. «Я хотел бы туда зайти», – подумал он, толкнул дверь и вошел; там, на алтаре, украшенном прелестными цветами, стояла деревянная фигура Богоматери. Он заглянул ей в лицо, и в тот самый момент кто-то остроухий скрылся за алтарем. Он подумал: «Да, все это чушь», и вся фантазия мгновенно исчезла.