Второй: не может ли он объяснить, почему верующий католик не подвержен неврозу и что следует делать протестантской церкви, чтобы противостоять склонности ее членов к невротизации?

Я не настолько честолюбив, насколько этого требуют от меня заданные вопросы! Я бы хотел начать с вопроса о католиках, который не следует считать первостепенным, но с технической точки зрения он заслуживает самого пристального внимания.

Вы слышали, как я говорил о том, что римские католики подвержены неврозу в меньшей степени, чем представители других религиозных конфессий. Конечно, есть и католики-невротики, но остается фактом то, что за сорок лет моей практики среди моих пациентов было не более шести человек, активно исповедующих католицизм. Естественно, я не считаю всех тех, кто номинально были католиками, или тех, которые говорят, что они католики, но в костелы не ходят; однако среди живущих приходской жизнью католиков моими пациентами были не больше шести человек. Таков же опыт и моих коллег. В Цюрихе нас окружают католические кантоны; менее двух третьих Швейцарии – протестанты, а остальные – католики. И на границе с южной Германией проживают католики. Поэтому ясно, что у нас должно быть какое-то число пациентов-католиков, но среди наших пациентов их нет или их число ничтожно мало.

Однажды студенты богословского факультета задали мне очень интересный вопрос: к кому, по моему мнению, современные люди предпочтут пойти в случае психологической проблемы – к доктору или же к пастору, к священнику? Я ответил, что сейчас не готов обсуждать этот вопрос, но поразмышляю над ним. После этого я разослал список подробных вопросов. Я сделал это не от своего имени, поскольку если бы я попросил о чем-то, то в этом случае, конечно, не удалось бы избежать предубеждения и пристрастных мнений, и каждый такой ответ был бы предвзятым. Поэтому я послал его тем людям, которые не были со мной знакомы и ни в каких отношениях со мной не состояли. В свою очередь они отправили этот вопросник другим людям, и в результате мы получили сотни очень интересных ответов. В них я обнаружил подтверждение того, что уже знал: большой процент – подавляющее большинство – католиков ответили, что в случае психологической проблемы они предпочтут пойти к священнику, а не к доктору. Большинство протестантов сказали, что они, естественно, пойдут к доктору. У меня было много ответов от членов семей приходских пасторов, и почти все они заявили, что предпочли бы пойти к доктору, а не к пастору. (Я могу говорить об этом вполне свободно. Я сам сын пастора, мой дед был епископом, и все мои дяди – их пятеро – пасторы, поэтому я знаю кое-что об этой работе! У меня нет враждебного отношения к священнослужителям. Напротив. Но все сказанное является фактом.) Я получил также ответы от евреев, и ни один из них не сказал, что предпочел бы пойти к ребе. Он даже и думать бы об этом не стал. И был один китаец, который дал мне классический ответ. Он сказал: «Когда я молод, я иду к доктору; когда я стар, я иду к философу».

Я получил также ответы и от представителей священнослужителей; один такой ответ я приведу: он хотя и носит частный характер, но бросает определенный свет на теологию. Автор написал: «Теология не имеет ничего общего с человеческой практикой». Тогда с чем она имеет дело? Можно было бы ответить: «С Богом», но вы же не собираетесь сказать мне, что теология имеет дело с Богом в этом смысле. Теология действительно значима для человека, если она вообще значима для чего-либо. Я должен сказать, что Бог в теологии не нуждается. Приведенный ответ является симптомом определенной установки, которая объясняет многое.

Сейчас я говорю о своем собственном опыте в данной области, но недавно в Америке были проведены статистические исследования по поводу того же самого вопроса, хотя и под несколько иным углом зрения. Они представляют нечто вроде оценки количества комплексов или комплексных проявлений. Наименьшее число комплексных проявлений было обнаружено у прихожан-католиков, значительно большее их число выявилось у протестантов и самое большое – у евреев. Это исследование осуществлялось совершенно независимо от моих экспериментов; его провел один из моих коллег[76] в США, и он получил те результаты, о которых я вам рассказал.

Отсюда напрашивается вывод, что в католической церкви есть нечто, приводящее к этому удивительному факту. И это только внешний аспект. Мне часто случалось иметь дело с представителями разных конфессий, в частности, с католическими священнослужителями, особенно с иезуитами, занятыми психотерапией. Многие годы католические пастыри изучали психотерапию; они во многом следуют ее правилам. Прежде всего это иезуиты, имеющие психотерапевтическую подготовку, а недавно я слышал, что бенедиктинцы также занялись изучением психотерапии. В католической церкви существует старая традиция directeur de conscience – своего рода вожака душ, духовного пастыря, поводыря. Эти поводыри обладают огромным опытом такой работы и солидной подготовкой к ней, и меня часто изумляла та мудрость, с которой иезуиты и другие католические священники давали советы своим подопечным.

Совсем недавно случилось так, что одна моя пациентка, женщина аристократического происхождения, имевшая духовника-иезуита, обсуждала с ним все самые драматические моменты анализа, который она проходила у меня. Конечно, многое никак не укладывалось в общепринятую схему, и я вполне понимал, что у нее назревал драматический конфликт, поэтому я посоветовал ей обсудить эти вопросы с ее духовником. (Он был известным иезуитом – сейчас его уже нет в живых.) И вот после искреннего разговора с ним она передала мне все сказанное ей, и он подтвердил каждое ее слово, чем несказанно меня удивил, в особенности после всех сплетен об иезуитах. Это помогло мне открыть глаза на высочайшую мудрость и культуру католических directeur de conscience (пастырей души). И это до определенной степени объясняет, почему активный прихожанин-католик предпочитает пойти к священнику.

То, что католиков-невротиков относительно мало, – факт, и это при том, что они живут в тех же самых условиях, что и мы. Они страдают от таких же жизненных обстоятельств и т. д., поэтому следовало бы ожидать, что они подвержены не меньшему числу неврозов. Должно быть, есть нечто в этом культе, в самой религиозной практике, приводящее к тому, что эти комплексы проявляются значительно реже у католиков, чем у других людей. В самом культе существует нечто, помимо исповеди. И это нечто есть, например, месса. Сердцевина, центральная часть мессы содержит в себе живую мистерию, и это то самое, что работает. Когда я говорю «живая мистерия», то имею в виду не что-то таинственное, а мистерию в том смысле, какое это слово всегда имело – a mysterium tremendum [77]. И месса вовсе не единственная мистерия в католической церкви. Существуют также и другие мистерии. Они начинаются уже с подготовительных моментов, с самого простого. Возьмем, например, приготовление воды для крещения – ритуал benedictio fontis major или minor в ночь на Sabbath перед Пасхой. Вы сможете убедиться, что часть Элевсинских мистерий все еще совершается.

Если вы спросите рядового священника, тот не сможет сказать вам что-либо вразумительное по этому поводу. Он об этом ничего не знает. Однажды я попросил епископа Фрибургского в Швейцарии прислать к нам человека, который смог бы просветить нас по поводу таинства мессы. Это был досадный провал; он ничего не смог нам рассказать. Он мог только признаться нам в удивительном впечатлении, поразительном мистическом чувстве, пережитом им, но объяснить, почему у него возникло это чувство, не смог. Это были только сентименты, и с этим ничего нельзя было поделать. Но если вы обращаетесь к истории ритуала, если вы пытаетесь понять его целостную структуру, включая и все другие соседние ритуалы, тогда вы видите ритуал как тайну, уходящую вглубь истории человеческого разума. Его история уходит очень далеко – гораздо дальше начала христианства. Известно, что самые важные части мессы – например, Тело Христово – принадлежат культу Митры. В культе Митры используется хлеб с оттиснутым в нем крестом или разделенный на четыре части, используются маленькие колокольчики и крестильная вода – все это определенно дохристианское. У нас сохранились и тексты, подтверждающие это. Ритуал освящения воды или aqua permanens – «вечной воды» – является алхимическим понятием, гораздо более древним, чем его христианский аналог; и когда вы наблюдаете benedictio fontis, действительное приготовление воды, то видите, что это алхимическая процедура, и у нас есть текст первого века, тест Псевдо-Демокрита, сообщающий, для чего делается подобное благословение.