На Садовой у Крюкова канала на мостовой перед лабазом стояла толпа женщин.

– Пади! – крикнул кучер.

Но женщины не успели разбежаться. Лакированное крыло коляски задело кого-то. В толпе послышались гневные голоса:

– Эй вы, барчуки! Осторожнее!

– Буржуазия проклятая!

– А ну, поддай им, бабы!

– Поездили! Хватит! Вышло ихнее времечко…

Кучер даже плечом не повел. Коляска, не убыстряя хода, мягко вкатывалась на деревянный настил моста.

Что-то ударило в стенку экипажа. Ленька привстал и оглянулся.

Женщина в сером платке, кинувшая камень, стояла с поднятой рукой и кричала:

– Да, да! Это я! Мало? Еще получите… Живоглоты!

– Гони! – крикнул кучеру Волков. И, стиснув Ленькину руку, сквозь зубы прохрипел:

– Хамы!..

«Сами же мы виноваты. Не извинились даже», – подумал Ленька, но вслух ничего не сказал.

…Чувство неловкости, скованности и немоты не оставляло его и позже, когда экипаж въехал на асфальтированную площадку маленького двора, в центре которого жиденькой струйкой бил крохотный игрушечный фонтанчик; когда поднимался он вслед за Волковым по широкой мраморной лестнице, устланной мягким ковром с жарко начищенными медными прутьями; когда высокую парадную дверь распахнул перед ними настоящий лакей, с бакенбардами, в чулках, похожий на какую-то иллюстрацию к английской детской книжке…

– Пройдем ко мне, – сказал Волков, когда нарядная, как артистка, горничная помогла им снять пальто. – У папы деловое совещание. После я тебя представлю ему.

Эти слова еще больше смутили Леньку. Никогда раньше его не «представляли» чужим родителям. Ему казалось, что он пришел на экзамен или к директору училища, а не к товарищу в гости. И комната, куда его привел Волков, действительно больше походила на директорский или даже министерский кабинет, чем на детскую девятилетнего мальчика. Письменный стол с бронзовым чернильным прибором. Огромные книжные шкафы, от пола до потолка заставленные книгами. Пушистый ковер. Камин, перед которым распласталась леопардовая шкура.

– Это твоя комната? – спросил Ленька, не зная, что сказать.

– Моя, – просто, без всякого хвастовства ответил Волков. – Ну, чем же мы займемся? Хочешь, я покажу тебе свои игрушки?..

И, усадив Леньку на ковер, он стал доставать и показывать товарищу богатства, каких Ленька не видел даже в витринах игрушечного магазина Дойникова в Гостином дворе.

Настоящая паровая машина. Электрический поезд, который бегал по рельсам через всю комнату. Кинематографический аппарат Патэ. Ружье во «монтекристо». Заводной солдат-шотландец в клетчатой юбочке, который не катался на колесиках, а ходил, переставляя одну за другой длинные голенастые ноги и делая еще при этом артикул ружьем…

Ленька с тупым удивлением смотрел на эти хитроумные дорогие игрушки и не мог почему-то ни радоваться, ни удивляться. Даже зависти к Волкову у него не было.

…Часа два он просидел на ковре – и чем дольше сидел, тем сильнее чувствовал под ложечкой томление, какое испытываешь на затянувшемся неинтересном уроке. Он уже набрался храбрости и хотел заявить, что ему пора домой, когда открылась дверь и в комнату, шурша шелковым платьем, не вошла, а вплыла молодая красивая женщина, очень похожая на Волкова – с такими же хрупкими чертами лица и с такими же тонкими черными бровями.

– Моя мама, – с гордостью объявил Волков.

Ленька вскочил, шаркнул ногой, споткнулся о паровую машину и, увидев возле своего носа тонкую бледную руку с розовыми миндалинами ногтей, ткнулся губами в эту хрупкую, крепко надушенную руку и назвал себя по фамилии.

– Очень приятно, – проворковала мадам Волкова. – Вовик мне о вас говорил. Чувствуйте себя, пожалуйста, у нас, как дома.

«Да! Ничего себе – как дома», – со вздохом подумал Ленька.

– А сейчас, пожалуйста, обедать. Вас ждут.

– Я не хочу, – забормотал Ленька. – Благодагю вас. Мне пога ехать. Я еще угоков не выучил.

– Не спешите. Успеете. Вовик вас отвезет… А уроки можете вместе учить.

Ленька понял, что погиб, и покорно поплелся вслед за Волковым – сначала в туалетную, мыть руки, потом – в столовую, где за большим обеденным столом уже сидело человек десять мужчин и среди них – высокий чернобородый господин с засунутой за воротник салфеткой, в котором Ленька почему-то сразу признал Волкова-отца. Так оно и оказалось. Волков подвел Леньку к чернобородому и сказал:

– Папа, разреши представить тебе. Мой товарищ, о котором я тебе говорил…

– А-а! Да, да, – веселым басом проговорил Волков-отец, показывая необыкновенно белые, ослепительные зубы и протягивая Леньке руку. – Приятно… Садитесь, юноша. Милости просим. Водку пьете?

Ленька понял, что хозяин шутит, сделал понимающую улыбку и, поклонившись гостям, сел рядом с Волковым-сыном.

– Представь, папа, – сказал Волков-сын, к удивлению Леньки, тоже засовывая за воротник крахмальную салфетку. – Когда мы ехали домой, нас на Пиколовом мосту какие-то хамки забросали камнями.

– Вовик, – остановила его мать. – Откуда эти выражения?! «Хамки»!..

– Виноват, Елена Павловна, – бархатным голосом перебил ее какой-то бритый человек в полувоенном френче, лицо которого показалось Леньке знакомым: портрет его он видел недавно в газете. – Не те времена, голубушка, чтобы обращать внимание на этакие тонкости. Пора называть вещи своими именами.

– И детям тоже?

– Увы, и детям тоже.

– Вовик, милый, ты не ушибся?

– Мы ускакали, – сказал Вовик.

За столом продолжался разговор, прерванный появлением мальчиков.

– Боже мой! Надвигается какой-то ужас.

– Ничего, ничего, Елена Павловна. Есть еще порох в пороховницах. Не с такими справлялись.

– В Учредительное они не пролезут во всяком случае. Будьте уверены. Задавим.

– Скажите, это правда, что генералы Корнилов и Деникин освобождены из-под ареста?

– Истинная правда, о которой не следует говорить громко.

– Вчера в Пассаже на моих глазах опять сорвали погоны с какого-то офицера…

– Пришьет. Невелика беда. Была бы голова на плечах.

– Папа, я тебе говорил, что Лешин отец был офицером?

– Говорил, Вовочка. Помню. Приятно… В каком же чине был ваш… гм… гм… родитель?

Ленька подумал, что на такое общество меньше чем полковником не угодишь. Но покраснел, кашлянул и сказал правду:

– Хогунжий.

Ему показалось, что гости и хозяева переглянулись насмешливо.

– Н-да. Это что же выходит – корнет или вроде этого? Значит, вы казак?

– Да, – гордо ответил Ленька. Он покосился на Волкова и увидел, что щеки того залились румянцем.

«Это он за меня стыдится», – понял Ленька.

Без всякого аппетита он ел горячую янтарную уху с рассыпчатыми слоеными пирожками. Пирожки застревали в горле, а мадам Волкова накладывала ему на тарелку все новые и новые порции и, улыбаясь, приговаривала:

– Кушайте, голубчик, кушайте…

На другом конце стола кто-то жиденьким голосом говорил:

– Не будем забывать, господа, что судьба России, а следовательно, и всех нас, решается в Учредительном собрании. Именно поэтому всеми силами, правдами и неправдами необходимо добиваться большинства…

– К сожалению, Оскар Осипович, правдами многого не добьешься, – показывая ослепительные зубы, весело пробасил Волков-отец. – Неправдами оно как-то сподручнее, как выражаются у нас на работах десятники.

– Миша, расскажи про Пелагею, – перебила его жена.

– А-а, да!.. Пелагея! Это, имею честь доложить, наша оберкухмистерша, кухарка. Третьего дня я спрашиваю у этой особы: «Пелагеюшка, матушка, вы за кого, собственно, имеете намерение голосовать на предстоящих выборах?» А она: «Мне, – говорит, – Михаил Васильевич, все равно, за кого… Мне бы только чтобы телятина на рынке подешевше стала». – «Ах, так? – я говорю. – Великолепно! В таком случае вам, почтеннейшая, следует голосовать за „Партию народной свободы“. Не забудьте – избирательный список номер два».