Много шутили и подтрунивали и над другим молодым человеком, над каким-то счетоводом или конторщиком из Углича, которого звали Николай Александрович Романов. Говорили, что это переодетый и загримированный Николай II, бежавший из своей екатеринбургской ссылки. Конторщик на бывшего царя ничем не походил, был выше его и лицо у него было бритое, но Леньку занимало смотреть на этого человека и думать: а что если это и верно Николай Второй?.. Что ж удивительного: усы и бородку сбрил, щеки подрумянил, а ноги… Что ж, и ноги, наверно, можно подлиннее сделать!.. Он даже пересел поближе к конторщику, чтобы посмотреть, не на высоких ли каблуках у него штиблеты…

Лежа в высокой густой траве, Ленька смотрел в голубое чистое небо, прислушивался к щебету птиц, к разговорам, к смеху, к звону посуды… Все плохое забылось, было легко, весело, похоже на пикник.

Развеселилась даже Нонна Иеронимовна.

Когда был допит второй самовар и все поднялись, чтобы продолжать путешествие, Ленька вспомнил о бордосской жидкости и стал искать бидончик.

– Да оставь ты, наконец, свою бандуру! – закричала на него учительница.

– Какую бандуру? – заинтересовались вокруг. – Разве мальчик – музыкант?

– Ого! Еще какой!..

Леньку окружили, стали просить, чтобы он показал, что у него за музыка такая. Ленька засмущался, покраснел, стал отнекиваться. Но в конце концов ему пришлось не только развернуть пакет и показать бидончик, но и объяснить, зачем он ему нужен.

Никто из его объяснений ничего не понял, только девочки-близнецы слушали Леньку с интересом, и одна из них даже потрогала осторожно бидончик пальцем.

Шумная веселая компания, растянувшись длинной цепочкой, шла извилистой лесной дорогой. Позади всех тащился со своей бандурой Ленька. Он был обижен, дулся на Нонну Иеронимовну. Учительница несколько раз оглядывалась, искала его глазами, потом сошла с дороги, подождала мальчика и пошла рядом.

– Ну, что? – улыбнулась она.

– Ничего, – пробурчал Ленька.

– Не сердись, Алексей – божий человече, – сказала старуха. – Ты – молодец, доброе дело делаешь. Хороший, говоришь, дядька этот твой Василий Федорыч?

– Да. Хогоший, – ответил Ленька.

– А кто он?

Леньке было трудно объяснить, кто такой Василий Федорович. Просто хороший человек. А почему хороший, – этого словами не расскажешь. Вот Нонна Иеронимовна тоже ведь хорошая. А собственно, – чем? Смеется, грубит, кричит, как извозчик, шуточки вышучивает!..

Весь день шли – полями, лесами, дорогами, тропинками и межами. Заходили в деревни и на хутора, пили молоко, не щадя животов объедались хлебом, творогом, огурцами, салом, курятиной.

Постепенно компания беженцев таяла, рассеивалась. Почти в каждой деревне с кем-нибудь прощались, кто-нибудь уходил, отставал, сворачивал в сторону. Отстала московская красавица со своими близорукими девочками. Ушел на Гаврилов Ям розовощекий детина с дядькой Зиновьичем. Как-то незаметно исчез, растворился и Николай Александрович Романов.

«Наверно, за границу пробирается», – подумал Ленька, которому не хотелось так сразу расставаться со своей фантазией.

В деревне Быковке, уже под вечер, распрощались с Тиросидонской. Обнимаясь и целуясь с учительницей, Александра Сергеевна заплакала.

– Берегите нервы, дорогая, – сказала старуха, погладив ее по плечу. – Они вам еще ой-ой как пригодятся!..

А Леньке она сказала:

– И ты тоже, Бетховен… Играй на чем хочешь – на бандурах, на балалайках, на барабанах, – только не на маминых нервах. Понял меня?

– Понял, – улыбнулся Ленька. И, увидев, что учительница протянула ему руку, как-то неожиданно для самого себя нагнулся и приложился губами к этой грубой, шершавой, не женской руке.

…Расставшись с учительницей, Александра Сергеевна заскучала. Без Нонны Иеронимовны стало совсем трудно. Нужно было действовать и решать все вопросы на свой страх и риск.

До Чельцова оставалось еще верст пятнадцать-шестнадцать. И – самое страшное для Александры Сергеевны – впереди лежала Волга, через которую опять предстояло переправляться на правый берег.

Время было позднее, темнело. И, подумав, Александра Сергеевна решила остаться в Быковке до утра.

Хозяин избы, где они остановились, весь вечер был чем-то озабочен. Поминутно он куда-то выходил, с кем-то шептался, выносил из сеней во двор что-то тяжелое. Когда Александра Сергеевна попросила у него разрешения остаться на ночлег, он крякнул, переглянулся с женой, почесал в затылке.

– А вы вообще кто будете? – спросил он.

– Я же вам говорила… Мы – беженцы из Ярославля. Пробираемся к себе в деревню – в Красносельскую волость.

– Тесно у нас. Неудобно вам будет.

– Нам много не надо. Мы привыкли ко всему, можем и на полу переспать в крайнем случае… Я, конечно, заплачу вам, – сказала Александра Сергеевна, открывая сумочку.

Хозяин еще раз взглянул на жену.

– В сарае, что ли? – сказала та.

– А что ж. Верно… В сенном сарае переспите?

– Конечно, переспим. Чего же лучше?

– Ладно… идемте, коли так, – сказал хозяин.

Он привел их куда-то на задворки, отодвинул какой-то деревянный засов, распахнул низенькую широкую дверку… Ленька помнит, как сильно ударил ему в лицо опьяняющий запах свежего сена, как приятно защекотало в носу, закружилась голова, сладко заклонило ко сну.

Александра Сергеевна осторожно переступила порог сарая.

– А змей у вас здесь нет? – робко спросила она.

Хозяин что-то пробормотал.

– Что? – переспросила Александра Сергеевна.

– Змей-то, я говорю, нет, – ответил с усмешкой хозяин.

– А что?

– Ложитесь… ладно… Дверь за вами затворить?

– Пожалуйста.

– Ну, спите… спокойной ночи.

Ленька слышал, как, закрывая дверь, хозяин выругался и вполголоса сказал:

– Эх, жисть проклятая!

Ленька протянул руку, наткнулся в темноте на что-то мягкое, колючее и, не сгибая ног, упал, повалился на душистую и хрустящую кучу.

– Ох, мама! – воскликнул он в восторге, зарываясь с головой в сено.

– Тише! – остановила его Александра Сергеевна.

– Мамочка… не бойся… ложись…

– Где ты?

– Я здесь. На руку.

– Действительно, здесь чудесно, – сказала она, вздыхая и укладываясь рядом. – Но ты знаешь, мальчик, у меня что-то ужасно тревожно на душе.

– Почему? – спросил Ленька, запихивая свой бидончик в изголовье и обкладывая его сеном. – Мама… клади голову… подушка, – пробормотал он, зевая. Все тело его сладко, истомно ныло. – Что… почему… тревожно? – повторил он.

Александра Сергеевна что-то ответила, но ответа ее мальчик уже не слышал, – он спал.

…Спал он долго и крепко и только под утро стал видеть сны. Сначала ему снилось что-то хорошее: в зеленом, пронизанном солнцем лесу он ловит бабочек. Рядом с ним бегают девочки-близнецы, одна из них почему-то размахивает большим черным зонтом. Потом он очутился опять в Ярославле. Кто-то за ним гнался, он падал, проваливался куда-то и опять бежал, и опять его нагоняли. А вокруг стонало, ухало, грохало. Мчались по улице всадники, падал на голову мальчику фонарный столб, рушились белые монастырские стены…

Когда Ленька проснулся, он был уверен, что лежит в Ярославле, в гостиничном коридоре. Где-то за стеной слышались выстрелы, привычно попахивало дымом, и даже на одно мгновенье мальчику показалось, будто он слышит, как внизу, в гостиничном ресторане, смеются и поют мужские голоса.

Но тут он почувствовал, что мать крепко сжимает его плечо, и услышал у себя на затылке ее горячее дыхание.

– Боже мой… Боже мой! – шептала она. – Создатель!.. Царю небесный…

Он быстро повернулся, услышал, как захрустело под ним сено, открыл глаза и сразу вспомнил, где он. В узкие щели сарая сочился скупой синеватый предутренний свет. Где-то действительно стреляли. Откуда-то доносились голоса и пение.

– Мама… что? Что случилось? – забормотал Ленька.

– Молчи, – шепнула она, закрывая ему ладонью рот.