Я повесил голову, и мы в полном молчании продолжали путь. Городские дома постепенно приближались, и на дороге становилось все больше и больше людей, по-воскресному, празднично разодетых. У меня чуть не вырвалось: «А вон и Арато идут, всем семейством!» — но я вовремя осекся. Лишь у самого города в последней надежде я рискнул заговорить:

— До чего же денек погожий, отец!

Он не ответил, и моя огромная радость, которую дотоле едва мог вместить в себя окружающий праздничный мир, враз съежилась домала. Я никак не мог взять в толк, что стряслось с отцом, отчего губы его так напряженно стиснуты, а глаза упорно обходят меня. Его дурное настроение сковало даже мою ребяческую резвость: я брел подле него, едва волоча ноги, точно вконец вымотался. И на улицах города я пошел уже не рядом с ним, а поплелся сзади.

Когда мы добрались до главной площади, я с удивлением обнаружил, что мы сворачиваем не вправо, к церкви, а влево и приближаемся к широким стеклянным дверям с большущей зеленой вывеской: «Корчма».

Я замер посреди мостовой.

— Отец!

— Чего тебе?

— Разве мы не в церковь идем?

— Ив церковь успеем, — отмахнулся он. — Вон и Арато, аккурат подоспели.

— Да-а…

— Шел бы и ты с ними! — Он испытующе глянул на меня.

— С ними я не пойду.

— Почему так?

— Не пойду, и все. Пойдем вместе.

Глаза его сердито блеснули.

— У меня дела. А ты ступай себе…

— Не хочу идти один.

— Не хочешь, как хочешь. Вот навязался на мою голову, леший тебя дери с твоим упрямством! — вырвалось у него в бессильном гневе, и глаза его растерянно забегали, словно он не знал, что ему со мной делать. Но вот он распахнул дверь в корчму и в сердцах пропихнул меня вперед.

В корчме оказалось шумно, накурено и посетителей битком, хотя из-за густого дыма людей поначалу было и не разглядеть. Сердце мое заколотилось, все мне было внове: и запах, дотоле совсем незнакомый, и непривычный шум ведь слух мой еще был наполнен воскресной тишиной наших горных виноградников. За стойкой с множеством стаканов и кружек возвышался полный, краснолицый мужчина; он улыбнулся отцу как давнему знакомому:

— Добрый день, дядя Йожи! Как поживаете?

Отец облокотился о край стойки.

— Налей-ка мне стакан вина, Фери.

Тот наполнил большой стакан и со стуком поставил его перед отцом. И тут он увидел меня:

— Это чей же малец?

Отец отхлебнул из стакана и степенно обтер свои рыжеватые с проседью усы.

— Ваш, что ли? — продолжал допытываться толстяк, с улыбкой поглядывая то на меня, то на отца.

— Этот? — вроде как опомнился отец и небрежно бросил: — Он со мной.

И снова поднес к губам стакан. Но тут с другого конца зала вдруг раздался громкий, радостный крик:

— Йожи! Йожи Сабо!

Оба мы обернулись. Какой-то мужчина одних лет с отцом поднялся из-за стола, где сидели еще три-четыре человека, и поспешно направился к нам.

— Йошка, да неужто это ты? Как только ты вошел, я смотрю на тебя, смотрю…

Угрюмое лицо отца просияло.

— Ба, да никак это Шандор!

Они обменялись крепким рукопожатием.

— Йошка, ты уцелел, выходит? Последний раз виделись с тобой, когда русские отогнали нас к самому Пруту. Страшная была заваруха! Куда ты тогда подевался?

— Переплыл на другой берег. А ты?

— Меня в плен взяли, я только в двадцать втором домой вернулся… Пойдем к столу, там и Янош Калло…

Отец взял свой стакан и направился было за ним, но тут взгляд его наткнулся на меня, и он призадумался, как быть. Однако кивнул головой, и мы пошли к столу.

— Мог бы, между прочим, и заглянуть к нам, — укорял отца его знакомый. — Не так уж и далеко отсюда наши края.

— А вы чего ко мне не наведались?

— Мы думали, тебя нет в живых. Эк нас в ту ночь всех пораскидало!

Отец долго тряс руку того, фамилия которого была Калло, поздоровался с остальными и присел к столу. Я стоял вплотную к отцовскому стулу и не сводил с них глаз, но взрослые не обращали на меня никакого внимания: перебивая друг дружку, они рассказывали каждый про свое житье-бытье. Посеребренные сединой, лысеющие, все они переступили порог старости, как и мой отец.

— Мне в свое время довелось-таки до дому живым добраться, — задумчиво произнес Шандор Бесе. — А вот сынок мой, тот на Дону погиб… Уж лучше б мне было тогда в Пруте потонуть!.. А то сам, вишь, еще одну войну пережил и остался на старости лет почитай что один… Есть у меня, правда, две дочки, но и те замуж повыходили.

Отец молча кивал.

— Ты вроде и не рад, что мы встретились? — спросил Бесе, внимательно разглядывая отца.

— Постарел ты, Йошка. Да-а, годы — они никого не красят.

Родитель мой и на это ничего не ответил. Я дернул его за рукав.

— Отец, — шепнул я совсем тихо.

Он метнул на меня такой взгляд, что все у меня внутри похолодело. Никогда не видел я у него такого взгляда. Я помолчал, потом робко дернул его еще раз:

— Купите мне водички с красным сиропом.

Я хотел было добавить к своей просьбе привычное «отец», но взгляд его, еще более ожесточенный, заставил меня осечься. Тут и Шандор Бесе заметил меня.

— Сын аль внук? — спросил он.

— Внук. Выпьем еще по стаканчику?

Я удивленно уставился на отца и даже чуть отодвинулся от него, у меня аж перед глазами поплыло.

— Внук, говоришь? Ну, конечно, — подхватил Бесе. — Да и откуда у тебя быть такому малому сыну, тебе ведь тоже, поди, под шестьдесят?

— Еще годок, и шесть десятков сравняется. Фери, принесите-ка нам еще литровочку! — крикнул отец хозяину заведения и опять повернулся к приятелю. — Значит, такие твои дела, Шандор… Хозяйствуешь, стало быть?

Бесе в ответ кивал головой, но вдруг замер.

— Помнится, на фронте ты ни разу не сказывал, что ты женатый. А ведь ежели у тебя уже внук такой, ты еще до войны должен был жениться.

Отец пожал плечами.

— А чего тут было сказывать?

— Три года бок о бок промаялись, а ты ни разу и словом не обмолвился… Прямо диву даюсь…

Отец, не обращая внимания на его слова, разлил вино по стаканам.

— Давайте выпьем, — сказал он и поднял свой стакан.

Шандор Бесе хлебнул глоток, а затем обратился ко мне:

— Ну что, малец, любишь небось деда Сабо?

Я повернул к нему голову. Громкое биение моего сердца заглушало даже шум в зале, приветливо улыбающееся лицо старого отцовского приятеля расплывалось у меня перед глазами. Я молчал.

— Экий ты несмелый!

Я покосился на отца: упорно отмалчиваясь, он не отрывал глаз от стола, морщины на его лице резко обозначились.

— А на вид посмотреть — вроде он сообразительный, — продолжал Бесе.

— Мальчонка смышленый, — заговорил отец враз осевшим, хрипловатым голосом, а Бесе опять принялся меня выспрашивать:

— Батька-то твой чем занимается, малыш Сабо?

Я не успел открыть рот, как отец опередил меня:

— Не приставай к нему, Шандор, все равно его разговорить не удастся… Прямо не знаю, что за мальчишка такой уродился: как среди чужих попадет, из него клещами слова не вытянешь.

— Ничего, освоится, — сказал Бесе и погладил меня по голове, заговорщицки подмигнув: — Верно я говорю, парень? — И опять обратился к отцу: — Наверно, сын у тебя тоже в солдатах? Вот малец и помалкивает должно, неприятно ему, когда отца поминают…

— Нет, — отвел отец его вопрос. — Он не в солдатах.

— Признали негодным, на фронт не взяли?

— Да.

— Счастливый ты человек, Йошка. А я своего выкормил-вырастил, и вот тебе… Был сын, и нету больше… Эх, война проклятущая!

Отец согласно кивал, затем сам принялся расспрашивать:

— Какие виды на урожай в ваших краях, Шандор?

— Пока грех жаловаться.

— Смотри не сглазь, — вмешался Янош Калло.

Мужчины перебрасывались замечаниями, пили, беседа текла в полном согласии, на меня внимания больше не обращали. Я прислушивался к их разговору, но с трудом улавливал лишь отдельные слова. Стоял сбоку и все смотрел, смотрел на отца, на его неподвижно опущенную голову, и дышать мне становилось все тяжелее. Он упорно избегал смотреть на меня. Голова у меня кружилась, лоб покрылся испариной, я судорожно сглатывал слюну.