Обе сестры одновременно упали на колени, приникли головами к полу и стали молиться. Их слова прерывались отчаянными рыданиями, которые разносились по всему дому. Кто-то прошелся по нижней зале, даже дошел до лестницы, ведущей наверх, но, без сомнения, угадав причину слез, не осмелился подняться на верхний этаж, чтобы не потревожить сестер из уважения к их столь естественной печали.

Вскоре сестрицы Бьенасси поднялись с полу и осмелились, хотя и с содроганием, осмотреться вокруг. Гортанс решила отворить окна, чтобы впустить в комнату немного свежего воздуха и света, тем временем Марион поспешила убрать вещи, которые могли произвести на младшую сестру слишком болезненное впечатление.

Сначала обе хранили священное молчание – казалось, сестры были проникнуты безмолвным благоговением, какое испытывают в святилище набожные люди. Однако понемногу они взбодрились и взялись за свое скорбное дело. То и дело девушки не могли сдержать приступы безутешных рыданий, но под конец немного утихли и с большой старательностью и тщанием приступили к осмотру.

В письменном столе брата сестры обнаружили палисандровый ящичек для важных писем и бумаг. Марион по наивности души отперла его и с любопытством заглянула внутрь, но ее остановила Гортанс, сказав вполголоса:

– Ты знаешь, что в этом ящичке?

– Конечно, это любовные письма нашему дорогому Теодору. Все женщины сходили по нему с ума. Он был так умен, так прекрасен собой, так добр! – И бедная Марион вновь зарыдала.

– Как, Марион, – продолжала Гортанс, – ты знаешь, что в этом ящичке, и собираешься нарушить тайны брата? Это настоящее святотатство!

– Не вижу в этом никакого святотатства, Гортанс. А что касается меня, то, признаюсь, я очень любопытна, и мне хотелось бы узнать женщин, которые любили Теодора и которые, быть может, оплакивают его смерть, как и мы. В этом, надеюсь, нет ничего дурного.

– Нет-нет, Марион, – горячо возразила Гортанс, – не будем открывать тайны, которые нам не принадлежат. Слушай, сестра, женщины, которые писали эти письма, могут со временем стать честными женами, добрыми матерями семейств. Причиной поступков этих бедных созданий могли быть чувство уныния или раздражения, возможно, минуты слабости или легкомыслия. В подобных проступках Теодор часто мог упрекнуть себя, я это знаю. Зачем нам имена этих несчастных падших сестер? Зачем мы подвергнем их опасности покраснеть впоследствии от какого-нибудь невольного нашего намека? Разве не лишились они любимого человека? Может быть, и они страдают так же сильно, как и мы, лишившись своего брата, нашей гордости и радости? Ах, Марион, будем снисходительны к этим женщинам, жертвам Теодора, наверняка многие из них заслужили лучшей участи!

Марион, похоже, плохо понимала утонченные чувства сестры. Указывая на ящичек, переполненный связками писем, она тихо спросила:

– Что же нам делать с этими бумагами?

– Надо их сжечь, Марион, сжечь, не прочитав. Поступая таким образом, я полагаю, мы исполним желание Теодора, который, может быть, нас видит и слышит.

– Пожалуй, ты права, Гортанс, сожжем эти письма.

Из опрокинутого ящичка все, что в нем заключалось, мгновенно очутилось в камине. Одной спички было достаточно, чтобы конверты вспыхнули ярким пламенем. Все они были собраны в небольшие пачки, перевязанные для отличия зелеными, голубыми и розовыми ленточками, и слегка надушены. Следя взором, как одно за другим сгорают письма, сестры подталкивали в огонь те из них, которые еще не захватило пламя. Они собирались уже отойти от камина, чтобы продолжить свой осмотр, как заметили пачку из трех или четырех писем на глянцевой надушенной бумаге. Упав в сторону, она не подверглась общему сожжению.

– Это что, Гортанс? – спросила Марион, подняв пачку.

– Все те же письма, которые надо сжечь подобно остальным.

Она снова зажгла спичку, чтобы завершить свое дело.

– Посмотри, сестра, – сказала Марион, – вензель на бумаге с дворянской короной. Кажется, П. и С.?

– Вполне возможно, но нам какое дело? Ах, Марион, во всех сословиях есть слабые и опрометчивые девушки.

Жаркий огонь поглотил последнюю пачку писем так же быстро, как и остальные. Сестрицы Бьенасси были полностью увлечены своим благородным занятием, когда послышался голос Сернена. Он стоял внизу лестницы, не решаясь покинуть контору и оставить ее без присмотра. Поспешно спустившись, сестры увидели, что клерк очень взволнован: он держал в руке два больших пакета, только что принесенных почтальоном. Одно из писем, адресованное ему лично, он уже распечатал, на другом печать оставалась целой: послание предназначалось одной из сестер Бьенасси.

– Боже мой! Что случилось? – спросила Гортанс. – Нам грозит новое несчастье? Что нам еще ожидать от жизни, кроме дурных вестей…

– Нельзя сказать, чтобы мои вести были дурными, хотя я ничего не могу понять из того, что мне написали, – возразил Сернен. – Главный контролер сообщает, что правление сборов согласно назначить меня сборщикам податей в городе Б***, на место моего бедного покойного начальника, если я приму условия, которые позднее сообщат мне устно.

– Странное предложение, – заметила Гортанс. – И надо сказать, совершенно выходящее из ряда обыкновенных административных распоряжений. Вы можете хотя бы приблизительно представить себе те условия, на которые вам намекают?

– Совершенно нет.

– Дай бог, однако, чтобы вы могли его принять: никто больше вас не заслуживает места нашего бедного брата. Вы знаете дело, честны и великодушны. А кому адресовано второе письмо, которое вы держите в руке?

– Ах, виноват, забыл. Это письмо для Марион.

– Мне? – изумилась девушка. – Кто может мне писать на такой большой бумаге? Я никого не знаю за пределами нашего города.

– Позвольте заметить, – обратился к ней Сернен, – это пакет с печатью префекта, так что можно предположить, что в нем некая официальная бумага. Ошибиться нельзя, видите, здесь четко написано «Девице Бьенасси-старшей».

– Правда… Прочти ты, Гортанс, посмотри, чего от меня хотят. Меня пугает это письмо!

Гортанс сломала печать, и несколько бумаг выпало из большого конверта. Она быстро пробежала их глазами, и радостная улыбка озарила ее лицо.

– Марион! – обрадованно произнесла она. – Префект извещает тебя письмом, исполненным благосклонности, что, принимая во внимание несчастье, случившееся с нашим братом при выполнении им служебных обязанностей, и положительные отзывы о нем людей, уважаемых в наших краях, правительство дает тебя право на продажу гербовой бумаги и табака в городе Б***. Позволь мне первой поздравить тебя, моя добрая Марион! – продолжила она, целуя сестру со слезами на глазах. – Теперь ты можешь нажить немалое состояние!

– А тебе что, Гортанс? – спросила Марион. – Что там есть для тебя?

– Ничего, ты старшая, о тебе и следовало заботиться прежде всего.

– Мы разделим между собой то, что дают одной мне, вот и все. Надеюсь, в моей лавке хватит работы на двоих, а что мое – то и твое. Слава Господу! Он не покидает нас в нашем несчастье.

В свою очередь, Сернен поздравил сестер Бьенасси, получивших милость от правительства, и все втроем решили, что в их судьбе принял участие кто-нибудь из важных лиц города, впрочем, предположение подтверждалось неоспоримо официальным письмом. Перебрали поочередно всех жителей края, пользовавшихся известным почетом, но ни один из них не оказывался достаточно знатным, чтобы его покровительство было столь значительным.

– Я знаю! – вдруг заявил Сернен. – Ваш тайный покровитель не кто иной, как де ла Сутьер. У него отличные отношения с властями, он приятель префекта, который при каждом своем разъезде по департаменту хоть на несколько часов, да останавливается в Рокроле, он на дружеской ноге со знатнейшими из дворян. Я почти убежден, что именно ему вы обязаны дарованной вам милостью.

– Это возможно, – задумчиво ответила Гортанс. – Де ла Сутьер плохо знал моего брата, а вот кто-нибудь из его домашних мог просить за нас… Да-да, чем больше я думаю над этим вопросом, тем больше убеждаюсь, что наш покровитель действительно де ла Сутьер.