Французы называли его русским Баярдом; у нас, за удальство, немного щеголеватое, сравнивали с французским Мюратом. И он не уступал в храбрости обоим…"
Добавим к этому, что Пьер де Баярд – французский полководец начала шестнадцатого века, которого первым назвали "рыцарь без страха и упрека".
– Noblesse oblige, – сказал бы Вова Челюстной. – Благородство обязывает.
Он был холостым, неухоженным…
…наш гость из Москвы.
Жил как попало. Ел что придется. Зарабатывал, вроде, достаточно, но доходы утекали ручейком.
Сережа дружил с нашим сыном, еще с дачных времен – приютили у себя на неделю, не могли отказать.
После еды ложился на диван в выделенной ему комнате, оглядывал беленый потолок, светлую мебель, вздыхал от удовольствия – мы вздыхали за кампанию.
Было лето. У Тамары – каникулы. Баловала гостя разнообразным питанием, которое уплетал с завидным аппетитом, – не могли наглядеться.
Он был прозелитом, наш Сережа, категоричен и упрям, со стремлением обратить в свою веру. После завтрака уходил в Старый город, посещал святые христианские места, возвращался к вечеру, воодушевленный увиденным.
За ужином начинались разговоры.
– Перед вторым пришествием Иисуса, – говорил Сережа, – евреи обратятся в христианство.
– Все? – спрашивали.
– Все, – отвечал без колебаний.
– И мы?
Не хотел отвечать на прямой вопрос, говорил уклончиво:
– Исключений не будет…
В один из вечеров вернулся из города удрученный, подавленный.
Сидел молча за ужином.
Жевал без охоты.
Без интереса смотрел телевизор.
Спросили:
– Что случилось, Сережа?
Сказал:
– Был у Стены Плача. Смотрел на евреев, которые там молились. Долго смотрел…
– И что?
Выговорил через силу:
– Эти не обратятся…
Рушился мир, надежно выстроенный.
Утекала уверенность.
Ходил взад-вперед по коридору. Каменел на балконе, разглядывая город в отдалении. Вернулся в комнату, произнес неуверенно:
– Но чудо…
Подхватил, обрадованный:
– Случится чудо! И евреи обратятся в христианство.
С тем и уехал…
Теперь он женат, наш Сережа. У него дети.
Уют в доме. Еда на столе. Доходов, как всегда, не хватает, но это – беда общая, межпланетная.
Встретить бы его теперь.
Снова услышать:
– Перед вторым пришествием Иисуса евреи обратятся в христианство.
Ответить словами Бори Кугеля, героя моей книги:
– У нас еще первого пришествия не было.
Разъяснить по его примеру:
– Перейду в вашу веру‚ явлюсь в иной мир, сойдутся Кугели давних времен, обступят, покачают головами: "Что же ты‚ Боря?.." Обстоятельства‚ скажу‚ таковы. Удивятся Кугели: "Какие у вас обстоятельства? Обстоятельства были у нас. Это мы держались до последнего. Нам заколачивали гвозди в глаза. Ах‚ Боря‚ Боря!.."
8.
"Смерд Никитка, боярского сына Лупатова холоп"…
…с помощью "крыльчатого снаряда" совершил полет в присутствии царя Ивана Грозного и многих зевак.
Об этом сообщили в журнале "Знание для всех" за 1913 год, и приговор Никитке был таков: "Человек не птица, крыльев не имать… То не Божье дело, а от нечистой силы. За сие дружество с нечистой силой отрубить выдумщику голову. А выдумку, аки дьявольской помощью снаряженную, после божественной литургии огнем сжечь".
Душа моя, странница,
Не здешнего мира ты,
К чему прилепляешься
И чем очаруешься?
Ты, птичка залетная,
Порхая по радостям,
Пришла в дебри страшные
Неведенья дикого…
Сказано так у Лескова, у Николая Семеновича.
Одним к небрежению, другим к размышлению.
Прочитал – и вспомнилось давнее, с отлетевших времен.
Звенел звонок. Заканчивалась перемена. Вставала в дверях "птичка залетная", учитель русской литературы.
Высокий. Худой. В отглаженном костюме с жилеткой. С запонками на рукавах накрахмаленной рубашки. С галстуком и прической на пробор. Застегнутый на все пуговицы, словно не допускал до себя чужеродное племя.
Старый – так нам виделось, недоросткам.
Был он не старый – старомодный, над которым хотелось поиздеваться. Но мы не издевались, потому что он нас не замечал.
Только повзрослев, понял, до чего ему было худо, учителю литературы.
Он входил в класс, как в гадюшник, свинюшник, в непотребное место "неведенья дикого", где предстояло потратить сорок пять минут жизни. Смотрели на него послевоенные огольцы раздельного обучения, грубо и опасливо проказливые, недополучившие еды, ласки, отцовского наставления, – отцов у многих забрала война.
Учитель рассказывал про Пушкина, Лермонтова, Гоголя, но кого это интересовало? Класс с нетерпением дожидался большой перемены, чтобы с гиканьем ринуться в буфет, где на тарелках лежали для каждого бублик и карамелька.
И тогда он начинал читать стихи, лишь бы забыться до звонка на перемену. Он читал, а класс занимался своими делами.
Невод рыбак расстилал по брегу студеного моря;
Мальчик отцу помогал…
Так я впервые услышал эти строки.
Пушкин Александр Сергеевич. О Ломоносове Михаиле Васильевиче.
Помню по сей день.
Невод рыбак расстилал по брегу студеного моря;
Мальчик отцу помогал.
Отрок, оставь рыбака!
Мрежи иные тебя ожидают, иные заботы:
Будешь умы уловлять, будешь помощник царям.
Мрежи – они же невод – они же сети – ожидали не только Михаила Васильевича.
Мрежи, в которые нас, отроков, уловляли с детского сада.
Споем мы, товарищи, песню
О самом большом человеке,
О самом родном и любимом, –
О Сталине песню споем…
Это в школе, на уроке пения: извилину протерло до дыр, которые не зарастают.
А в Московском ордена Ленина институте, на лекции по истории авиации, когда громили "специалистов по низкопоклонству", уловляя наши умы? Заучивал – попкой на жердочке, как подьячий Крякутной из Рязани, наполнив шар "дымом поганым и вонючим", летал по воздуху раньше братьев Монгольфьер. Значительно раньше.
Шёл попке двадцатый годок‚ учился попка на инженера: за правильные ответы ставили ему хорошие отметки, за хорошие отметки платили стипендию, – как только идиотом не заделался?..
Мрежи иные нас ожидали, иные заботы.
Недреманное око приглядывалось ко мне в институте и на работе, к каждому приглядывалось: на что бы употребить? "Ты же советский человек…" Советский, какой еще? "Империалисты замышляют, плетут заговоры…". Кто бы оспорил? "И ты, конечно, придешь, сообщишь, укажешь, если узнаешь, услышишь, увидишь…"
Устоял бы?
Принял с готовностью?
Господи‚ пронесло мимо!..
Прошли годы. Жизнь, вроде, поменялась. Мрежи с заботами.
Жили мы у метро Аэропорт. Сын вернулся из школы, рассказал про школьное происшествие.
Учительницу спросили на уроке:
– Почему в Америке живут лучше, чем у нас в России?
Ответила:
– Потому что в России было татарское иго. А у американцев его не было.
Сидел за обедом Хайт Аркадий. Выслушал рассказ нашего сына, тут же сказал:
– Отчего тогда татары плохо живут?..
Еще прошли годы. Жизнь снова поменялась. Где они, те мрежи, неводы, сети, в которые нас уловляли?
А вот они.
Брат сообщил из Москвы:
"Тетя Соня, сказал я, напишите в Израиль большое письмо без подписи. Я его отправлю в своем конверте, и только самые искушенные догадаются, что оно от вас. Хорошо, сказала тетя Соня, Конечно, сказала тетя Соня, я его обязательно напишу, только закроем окно на всякий случай, а то дует…