— Мы вышли из боя на час, не больше.

— Как там иваны?

— Упираются, как обычно. Фрау Ким может подойти? Позови ее.

Доктор неожиданно закашлялся.

— Нет, Йохан, она подойти не может, — произнес как-то неуверенно. — Я думаю.

— Она занята? — Пайпер нахмурился. — Скажи ей, я не смогу приехать, я должен быть здесь.

— Понимаешь, Йохан…

Виланд сделал паузу.

— В чем дело? Что случилось? Она в госпитале?

— Да. Она в госпитале. Она почти двадцать минут была без сознания, Йохан, — сообщил Виланд скованно, даже по телефону было слышно, как он нервничает. — Нам с большим трудом удалось ее привести в себя.

— Без сознания? Почему? Что произошло?

— После первой стычки с большевиками привезли штурмбаннфюрера Виша из первого панцергренадерского полка с тяжелым огнестрельным ранением в голову.

— И что? — Йохан насторожился, щелкнула зажигалка, он закурил сигарету. — Она делала ему операцию? Ты сам не мог? Ты же знаешь, что она ранена.

— Я не мог, — Виланд не выдержал и почти выкрикнул: — Я не мог! Я так и знал, что ты так скажешь. Но здесь такая же армия, как и у вас, здесь также командиры и подчиненные, и командир здесь не я, командир она, во время ее присутствия в госпитале она командир, у нее все полномочия, таков приказ, все подчиняются ей. Обязаны подчиняться. Это у нее высшая медицинская степень, это у нее практически стопроцентная выживаемость, это у нее все новейшие методики, все, что разрабатывает наша промышленность, все, что добывает наша разведка, все попадает к ней. Она этим занимается. И она приказывает мне, что делать. А я ей ничего не могу приказать. Это все равно, если бы тебе какой-нибудь унтерштурмфюрер стал диктовать, как вести бой. Я только советую, прошу, уговариваю, но она меня не слушает, Йохан. Вишу снесло полголовы, он бы вообще умер, если бы не она, она удаляла ему пулю, шила сосуды, и это все со специальным оборудованием. Она все сделала с ювелирной точностью, он теперь будет жить, а у нее раскрылся шов, она потеряла сознание от кровотечения. Я помогал ей, я делал все, что мог, чтобы облегчить ей работу, но есть вещи, которые может делать только она. Такие раненые умирают обычно. Это счастливчики, которым удается попасть в руки фрау Ким. Она невероятная женщина, Йохан, — доктор расчувствовался так, что едва не плакал, — она просто невероятная. Как она все это делала! Я уговаривал ее, я просил. Она такая тонкая, хрупкая, но какая воля! Она может быть очень жесткой и твердой, когда речь заходит о жизни пациента. Очень жесткой и очень твердой. И у нее просто фантастическая рука.

— Я все понимаю, Мартин, — Пайпер вздохнул, — но как ты мог допустить, что она потеряла столько крови, что лишилась сознания? Остановить кровотечение ты мог?

— Она не позволила. Она не позволила мне отвлечься ни на секунду, пока Виш балансировал между жизнью и смертью. Она спасла его из лап смерти. Можно сказать, она пожертвовала собой. Я видел, как она делает обычные операции, это высочайшая техника. Но то, что она делает в голове, это просто не поддается описанию…

— Не поддается описанию то, что ты не нашел способа уберечь ее, — Пайпер прервал его, — я рад за Виша, но то, что теперь с ней, опасно?

— Не меньше, чем было раньше. У нее слабое сердце, я говорил тебе. Она только-только пришла в себя…

— Я хорошо сшиваю сосуды, как никто их не сшивает, и потому я обязана это делать, — он услышал в трубке ее негромкий, спокойный голос.

— Фрау Ким, зачем вы встали? — с ужасом воскликнул доктор.

— Я встала, потому что мне значительно лучше. Идите, Мартин, готовьте следующего раненого. Там роттенфюрер Курц, судя по бирке, с множественным, проникающим ранением живота. Будем делать полостную операцию. Наркоз интубационный с искусственной вентиляцией. И немедленно снимите с него все, что на него намотали санитары. Сколько раз я говорила, высылала письменно и вам в Лейбштандарт тоже, Мартин, не надо городить повязки высотой с Эверест. Этим вы все равно не убережете рану от загрязнения, только лишите ее доступа кислорода. А кислород очень важен для естественного очищения раны и первичного заживления. Мы никогда не добьемся того, чтобы рана зажила первичным натяжением, если мы все это будем делать. Омертвение тканей происходит быстрее, придется высекать половину брюшной полости, а он молодой парень, ему еще с девушками встречаться, когда поправится. Да любая девушка упадет в обморок от того, что мы способны наделать. Шрамы, конечно, украшают мужчину, но не до такого же уродства. И нельзя забывать о репродуктивной функции, еще не хватает сделать его импотентом. Об этом тоже надо думать, а не только резать, как придется. Человеку же еще жить. Кроме того, отсутствие кислорода — отличная среда для развития анаэробных бактерий, а их нам не побороть, вы сами знаете, это прямой путь к гангрене. Сейчас мы будем отдирать все, что там присохло, и положение раненого только усугубится. Снимите повязки, Мартин, — она взяла трубку, ее голос зазвучал ближе. — Все, что выделяется из раны, собирайте марлей, без всякой перетяжки. Введите анальгетик, чтобы остановить распространение болевого шока. Кровь не останавливать, пусть рана промоется хорошенько естественным путем. У раненого явное обезвоживание, влажная кожа серого оттенка. Поставьте капельницу с физраствором, чтобы он не умер у нас оттого, что у него внутри все высохло.

— Но, фрау Ким, при проникающих ранениях живота воду давать не рекомендуется, — несмело возразил доктор.

— Воду, конечно, не рекомендуется, — резко ответила Маренн. — А кто собирается давать ему воду? Я говорю: поставьте капельницу с физраствором, а не с водой. Это разные вещи. Вы все еще живете по инструкциям тридцать пятого года, когда физраствора не было и в помине. Но он изобретен, и мы должны его использовать. Выполняйте, Мартин, и хватит препираться. Сейчас я подойду, подготовьте все, мне надо осмотреть дно раны. И побыстрее, прошу вас. У нас большая очередь, раненых привозят постоянно, надо шевелиться.

— Но как же вы?

— Выполняйте, Мартин, — ее голос прозвучал строго. — Это приказ.

— Слушаюсь, госпожа оберштурмбаннфюрер, — Виланд только вздохнул. — Ты слышал, Йохан? За что ты меня упрекаешь?

— Идите к раненому, Мартин. Йохан, — уже забыв о докторе, она произнесла с нежностью. — Йохан, как ты?

— Я нормально, как всегда, — он старался говорить ей с не меньшей строгостью, чем она Виланду, но не получалось, нежность сквозила в каждом слове, и выговора не вышло. — А вот про тебя я узнаю возмутительные вещи. Ким, ты меня просила, я тебя тоже прошу… Я тебя прошу.

— Я могу ответить тебе то же самое, что и ты мне, — ее низкий, красивый голос чуть дрогнул, повысившись, он словно увидел, как она улыбнулась, — я постараюсь, но это трудно.

— Мы вышли из боя на час, не больше. Я не смогу приехать, я не могу оставить полк.

— Йохан, бригадефюрер на проводе, — быстро сообщил Шлетт.

Он взял вторую трубку.

— Пантера-1. Слушаю.

— Я срочно к Дитриху, Йохан, — донесся до него голос командира дивизии. — Ты за меня.

— Слушаюсь, — он вернул трубку связисту.

Несколько мгновений ждал, пока Шлетт отойдет. Она тоже ждала, он едва различал в трубку ее дыхание.

— Я очень хочу тебя поцеловать, — произнес тихо, проникновенно, глядя перед собой, забыв обо всех вокруг, забыв о бое, о дивизии. — Но не могу.

— Я тоже хочу, чтобы ты меня поцеловал, — она ответила также негромко, с проникновенной, чарующей нежностью. — И тоже не могу.

— Госпожа оберштурмбаннфюрер, роттенфюрер Курц готов, — доложил санитар.

— Мне надо идти, — она проговорила с грустью. — Меня ждут.

— Иди. Только, я прошу тебя, если что-то может сделать Виланд, пусть он сделает. Не нужно все брать на себя, хотя бы пока. Ты можешь попробовать так?

— Я так никогда не делаю, Йохан. Я никогда не прошу никого ничего за себя делать. Я так не сделала даже, когда погиб мой сын, я не позволила себе прерваться ни на минуту. В нашем деле, как и в вашем, есть свои тонкости, очень важна рука, одна рука, ты понимаешь? Кто начал, тот и заканчивает. Организм больного человека — трудная штука. Он также настраивается на хирурга, как хирург настраивается на него. И резкая смена может только пойти во вред. Но если ты просишь, я постараюсь.