Он нажал на спуск. Простой щелчок. Снова нажал, снова щелчок. Да это же фокус! Все это липа, этого просто нет! Даже того, что он тут стоит. Он еще раз нажал на спуск.

Тишина взорвалась громом. Ужас свел пальцы. Гром повторился, словно лопнула земная кора.

— Ках! — испустила фигура в постели, приподнявшись серым лицом, так что проступил силуэт головы и плеч.

Гай на крыше веранды, падает. Это ощущение заставило его очнуться, как пробуждает человека падение в конце ночного кошмара. Его рука каким-то чудом ухватилась за одну из стоек, он упал, но приземлился на четвереньки, перемахнул через край веранды, пробежал вдоль фасада и припустил напрямик по газону туда, где лежал ящик из-под бутылок. Он пробудился к цепкой хватке земли, к безнадежности впустую работающих рук, которые пытались ускорить его бег по газону. Вот что ты чувствуешь, вот она какова, подумал он, жизнь, как тот смех наверху. А правда заключается в том, что она как дурной сон, в котором человека сковывает паралич в невероятно плохих обстоятельствах.

— Стой! — раздался голос.

Так он и знал: дворецкий пустился в погоню. Он чувствовал, что тот наступает ему на пятки. Кошмар!

— Стой! Стой, кому говорят!

Под вишнями Гай остановился и повернулся, отведя кулак назад. Дворецкий не наступал ему на пятки, он был далеко, но он его заметил. Человек в белой пижаме бежал изо всех сил, покачиваясь, как клуб белого дыма, затем метнулся прямо к нему. Гай оцепенело ждал его приближения.

— Стой!

Кулак Гая рванулся навстречу надвинувшемуся подбородку, и призрак в белом свалился.

Гай прыгнул к стене.

Вокруг него мрак громоздился все выше и выше. Он вильнул, увернувшись от деревца, перескочил через нечто похожее на канаву и продолжал бег. Потом вдруг обнаружил, что лежит лицом вниз, а боль, идущая откуда-то из-под вздошья, наполняет все его существо, крепкими нитями привязывая к земле. Тело сотрясала чудовищная дрожь, и он подумал, что нужно собрать эту дрожь и заставить работать на бег, потому что оказался совсем не там, куда направлял его Бруно, но он не мог двинуть и пальцем. Нужно пойти по узкой грунтовой дороге (там нет фонарей) что к востоку от Нью-Хоупа и к югу от дома, пересечь две улицы пошире, дойти до Коламбиа-стрит и там свернуть на юг (направо). К остановке автобуса который идет до другой железнодорожной станции. Бруно, конечно, хорошо излагать свои чертовы указания на бумаге, будь он проклят! Он понял, где находится, — на поле к западу от дома, которое не было предусмотрено ни одной из схем! Он оглянулся. В какой стороне теперь север? И куда подевался уличный фонарь? Возможно, ему не удастся выйти в темноте на узкую дорогу. Он даже не знал, остался ли дом позади или слева. Непонятная боль пульсировала в предплечье правой руки, такая острая, что, подумалось ему, рука должна была в темноте светиться.

Он чувствовал себя так, словно грохот выстрела расколол его на куски, словно он никогда уже не наберет сил двигаться, да ему на это и наплевать. Он вспомнил, как его в одном из старших классов однажды двинули во время игры в футбол и он валялся вот так же, уткнувшись носом в землю, потеряв от боли дар речи. Он вспомнил ужин, сам ужин и бутылку с горячей водой, что мама принесла ему в постель, и прикосновение ее рук, когда она разглаживала одеяло у него под подбородком. Дрожащая кисть живьем пилила саму себя об осколок выпирающего из земли твердого камня. Он закусил губу и продолжал неопределенно думать, как думают утром в полудреме, пробуждаясь неотдохнувшим, о том, что он сейчас обязательно встанет вопреки мучительной боли, потому что оставаться небезопасно. Он все еще слишком близко от дома. И тут руки и ноги вдруг оттолкнули его от земли, словно давно копившаяся энергия освободилась во внезапном разряде, и он снова побежал по полю.

Его остановил необычный звук — низкий мелодичный вой, несущийся, казалось, со всех сторон.

Сирены полицейских машин, что же еще! А он, как последний дурак, решил сперва, что это самолет. Он опять побежал, понимая, что бежит непонятно куда, но только подальше от сирен, которые теперь надрывались сзади и слева, и что ему следует повернуть налево, чтобы отыскать другую дорогу. Длинная отштукатуренная стена должна была остаться далеко позади. Он начал забирать влево, чтобы пересечь главную улицу, которая была где-то там, и тут до него дошло, что с нее-то и несется вой сирен. Придется либо выждать… Нет, ждать он не мог. Он побежал параллельно полицейским машинам, обо что-то споткнулся и с проклятьем упал еще раз. Он приземлился в какой-то канаве, широко раскинув руки, причем правая оказалась выше по склону. Невезение бесило его, он даже всхлипнул от злости. Левой его кисти было как-то не по себе. Она ушла в воду по самое запястье. Не замочить бы часы, подумал он. Но чем решительней ему хотелось ее приподнять, тем невозможней казалось даже пошевелить ею. Две силы, одна из которых стремилась поднять кисть, а другая ей не позволить, пришли, понял он, в совершенное равновесие, так что рука даже расслабилась. Невероятно, но он почувствовал, что мог бы сейчас уснуть. Меня окружит полиция, и эта невесть откуда взявшаяся мысль подняла его на ноги. Он побежал.

Справа совсем близко победно взвыла сирена, словно его обнаружили.

Прямо перед ним возник из мрака освещенный прямоугольник, он вильнул в сторону. Окно. Едва не врезался в дом. Весь мир поднят на ноги! А ему позарез нужно пересечь дорогу!

Полицейская машина пронеслась по дороге за тридцать футов до него, только фары мелькнули за кустами. Другая сирена взвыла слева, где должен был находиться дом, и сошла на нет. Как только машина проехала, Гай, пригнувшись, перебежал дорогу и оказался в еще более плотном мраке. Теперь узкая дорога не имела значения, он мог бежать от дома и в этом направлении. К югу идут темные рощи, там легко спрятаться, если придется сойти с узкой дороги… Что бы ни случилось, ни в коем случае не выбрасывать люгер на участке между домом и ж.-д. станцией. Он опустил руку в карман и сквозь дыры в перчатках ощутил холодную сталь маленького револьвера. Он не помнил, как положил его обратно в карман. Сейчас револьвер вполне мог бы валяться на голубом ковре! А если бы он и вправду его выронил? Нашел время думать об этом!

Что-то его схватило и не отпускало. Он машинально пустил в ход кулаки и обнаружил, что это кусты, ветви, колючки, но пришлось пробиваться, налегая всем телом, потому что позади все еще выли сирены и он мог отступать только в одном направлении. Враг окружал его со всех сторон, хватал тысячью колких маленьких рук, чей треск начал заглушать даже вой сирен, и Гай весь ушел в радостную схватку с врагом, наслаждаясь этим честным и чистым единоборством.

Он очнулся на опушке, лежа на идущем вниз склоне, уткнувшись носом в землю. Спал или свалился только сию секунду? Однако небо на горизонте было уже серым, занимался рассвет, и, когда он поднялся, мельтешение перед глазами подсказало ему, что он был без сознания. Пальцы сразу нащупали колтун из волос и чего-то мокрого, торчащего справа на голове. Вдруг пробит череп, ужаснулся он и застыл, ожидая, что вот-вот грохнется мертвым.

Внизу редкие огоньки какого-то городка мерцали как звезды в сумерках. Гай машинально вытащил носовой платок и плотно обмотал основание большого пальца, где из пореза сочилась черная кровь. Он добрался до ближнего дерева, привалился к стволу, напряженно разглядывая городок и ведущую к нему дорогу. Нигде ни малейшего движения. Это он? Привалившийся к дереву, оставшийся с памятью о грохоте выстрела, вое сирен, сражениях с шиповником? Ему хотелось воды. На грязной дороге, что обегала городок по краю, он заметил заправочную станцию и двинулся по направлению к ней.

Рядом со станцией он нашел старинную колонку, подержал голову под струей воды. Лицо саднило словно один сплошной порез. В голове у него медленно прояснялось. От Грейт-Нека он был никак не дальше, чем за две мили. Он снял с правой руки перчатку, которая держалась на одном пальце и запястье, и сунул в карман. А где вторая? Уронил в лесу, когда перевязывал палец? Волна паники одарила его привычным ощущением. Придется возвращаться искать. Он проверил в карманах пальто, расстегнул пальто и поискал в брючных карманах. К ногам упала шляпа. Он напрочь про нее забыл, а если б она где-то выпала? Наконец в левом рукаве он нашел перчатку, вернее, то, что от нее осталось, — кусочек верха, державшийся на запястье, и комочек лохмотьев; он опустил их в карман с чувством неопределенного облегчения, напоминавшего счастье. Затем подвернул на штанине порванную манжету. Он решил двигаться к югу, сесть на любой автобус, идущий в том направлении, и доехать до первой железнодорожной станции.